Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

— Ну как? Хорошо.

— Да что из тебя слова не вытянешь! Ты стал какой-то…

— Какой?

— Суровый, что ль. Или нет — не суровый, а серьезный. Какая она из себя? Тося-то?

— Как тебе сказать? Хорошая. Я рад за Федю.

— Зарегистрировались они?

— Не знаю. Кажется, нет.

— А не бросит она его? Как думаешь?

— Нет. Не бросит.

Знала бы Зина все — не приставала бы к Ване. Но он снова решил переменить разговор и сказал сразу, без всякого перехода:

— Был у Андрея Михайловича.

И будто Зинаида услышала выстрел, а не слева Вани: она вздрогнула. Ваня заметил это и спросил:

— Ты что, Зина, сразу помрачнела?

— Нет… Я ничего…

— Нет, нет, Зина. Вижу. Рассказывай. Все рассказывай.

Так они поменялись ролями. Теперь Ваня просил ее рассказать, а она смутилась.

— Зина! Мы все уважаем Андрея Михайловича. Расскажи, — настаивал он.

— Только одной Матрене Васильевне рассказала. Никому больше не хотела. А тебе расскажу… Как другу.

Зинаида поведала о вчерашнем все, далее более подробно, чем Матрене. Закончила дрожащим голосом, сквозь навернувшиеся слезы:

— Ушел и… ничего… не сказал.

Ваня долго молчал, а потом тихо проговорил:

— Теперь и я понимаю, что значит «И этот учить!»… Ты успокойся, Зина. Вилюшки Андрея Михайловича заметили. Дядя говорил — в волкомпарте обсуждали… Успокойся.

Он утешал Зинаиду, а на душе было нехорошо: не то чувство собственной вины, не то жалость к Андрею — он пока не понял. И Зину жаль: такая хорошая девушка, а несчастна. Несколько раз он прошелся из угла в угол в раздумье: «Трудно все-таки достается счастье. А я хотел, чтобы оно само мне в рот влетело. Его, оказывается, надо… добывать. — Потом мысль: — А Федор? Добрый мой друг? Как же это я мог так подумать? До чего же я нехороший человек!» — казнил он себя мысленно. Потом остановился перед Зинаидой и спросил без обиняков:

— Ты Андрея сильно любишь?

Она кивнула.

— Люби! Хорошо, что любишь. И добивайся. Счастье, оно добывается… с боем, — И снова заходил по избе.

— Ваня! — обратилась Зинаида после паузы. — А ты… кого-нибудь любил? Или любишь?

— Я?! — Ваня деланно рассмеялся и увильнул от ответа: — Да кто меня полюбит.

— Тебя? Каждая полюбит.

— А ты меня полюбила бы? — шутил он. И сам удивился тому, как он просто и свободно держит себя с Зиной. Мелькнула мысль: «А с Тосей так не могу, робею».

— Нет, не полюбила бы.

— Почему?

— Я люблю другого. Андрея люблю. Навечно.

— Вот — и отлично. Не «каждая», значит… — Видимо, не желая углублять этот разговор, он пожал ей руку на прощание и попросил: — А письмо Федино дай мне, на денек-другой.

Она подала ему письмо, пожала обе руки сразу и, проводив за калитку, вернулась в избу. На душе у нее полегчало. Но ей так хотелось поговорить с Ваней еще: с ним все как-то просто, как с другом. Она долго сидела, задумавшись. Потом сказала сама себе:

— Он стал какой-то другой, Ванятка… Мы все стали какие-то… не такие.

Кто ж ее знает, что она под этим подразумевала?

Через два дня Крючков пошел в Козинку, в волкомпарт.

Много лет комитет партии помещался в одном и том же здании. Но Крючков не узнал внутренних комнат: полы крашены, в зале стояли рядами стулья, а между ними, в проходе, дорожки-коврики; в конце зала возвышался помост, на нем стоял большой стол, накрытый красной скатертью, а сбоку от него маленький столик, для докладчиков; на окнах гардины, по стенам портреты вождей. Крючков осмотрел стены, вошел в приемную, где сидел технический секретарь, и спросил:

— Мне товарища Некрасова.

— По какому вопросу?

— По важному. Я из совпартшколы. На каникулах.

— Смотри-ка! — пошутил секретарь. — «По важному». Так и доложу — «по важному», из совпартшколы.

Через несколько минут Крючкова позвали в кабинет секретаря волкомпарта Некрасова.

Письменный стол секретаря стоял у задней стены так, что сидящий всегда был лицом к посетителю. Длинный стол, накрытый красным сукном, приставлен к письменному буквой «Т». Вдоль стен стулья, на окнах гардины, как и в зале; справа от секретаря тумбочка, а слева этажерка с книгами.

Крючков снял фуражку и прошел к Некрасову. Тот внимательно посмотрел на посетителя, встал, протянул руку и поздоровался.

— Я — Крючков. Из Паховки.

— Будем знакомы. Слышал о вас. И о Землякове слышал. Знаю.

Некрасов работал в Козинском волкомпарте недавно — Крючков видел его впервые. Было ему лет сорок. Лоб у него прямой и высокий, а в зачесанных назад волосах белели ниточки седины. Две маленькие морщины, от углов глаз к вискам, создавали такое впечатление, будто он всегда присматривается, чуть-чуть улыбаясь глазами. Ване он понравился сразу, а слова «слышал о вас» расположили к доверию.

— Товарищ Некрасов, — начал Ваня.

— Можно: Николай Иванович, — перебил его секретарь.

— Вас, Николай Иванович, я вижу первый раз… И все-таки буду говорить об одном коммунисте, хотя самого меня еще только будут переводить в партию… в этом году.

— Давай прямо, без предисловий, — сразу перешел на «ты» Некрасов. — Про Вихрова?

— Да.

— Знаю — твой бывший наставник, знаю — хороший человек, честный, бескорыстный. Ты не утерпел. Иначе и нельзя. Правильно.

Крючков удивленно спросил:

— Вы все уже знаете?

— Не все. Хочу от тебя узнать больше… Вихров долгое время был единственным членом партии в Паховке, часто приходилось решать многие вопросы самому, а это перешло в привычку. Вот Сычевы-то и хотят его прибрать к рукам, с этими привычками и настроениями. Прибирают уже. Вот они какие дела. А теперь ты рассказывай.

Крючков подал письмо Федора к Зинаиде. Некрасов прочитал его внимательно и спросил:

— Еще что?

Ваня подробно рассказал о своих встречах с Андреем Михайловичем и Зинаидой.

— Понятно, понятно, все понятно. А как подействовало на него это письмо, твоя беседа, размолвка с Зинаидой?

— Говорят, молчит оба дня. Скучный.

— Запил?

— Нет, не пил вроде. Но точно не знаю.

— Запьет. Он себя чувствует одиноким… Чубатову он рассказал бы даже и о личной жизни. — Друзья они были. Но Чубатова нет — перевели в уисполком, а вот мне… пока не доверяет — нутром чую. Трудно с ним. — Некрасов легонько побарабанил пальцами по столу, глядя на задумавшегося Ваню, а затем отвернулся в сторону и снова заговорил, будто раздумывая при собеседнике: — Переход от нэпа потребует большого напряжения. К сожалению, не все это понимают. Вихров — тоже.