Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

Выйдя с базара, Федор обернулся, посмотрел на всю сутолоку и тихо произнес:

— Нэп.

Чайную Климова он отыскал быстро. Теперь он знал, куда надо идти.

…Часов в девять вечера Федор побрился, надел чистую рубашку и галстук, начистил до блеска уже довольно потрепанные ботинки. Все это он делал так, как готовились к посещению «клуба» прочие его сожители. На вопросы товарищей угрюмо ответил:

— Был там, где меня уж нет. А иду в чайную Климова… В «клуб».

Все переглянулись в недоумении: случай небывалый! А когда он ушел, Чесноков сказал:

— Этот нарежется теперь, как сапожник, — один пошел. Не удержался. Он же говорил, что здорово пил когда-то.

Длинный Епифанов пожалел:

— Встретить его надо, ребята, часиков в двенадцать.

— Рано в двенадцать, — возразил Чесноков.

Чайная Климова помещалась в нижнем этаже двухэтажного дома, неподалеку от базарной площади.

В передней комнате Федор сел за стол и осмотрелся. Здесь пили чай из: толстых эмалированных чашек, ели колбасу и селедку. Крестьянин с крестьянкой, распотевши, просили еще один чайник; двое рабочих в замасленных рубашках сидели у пустой бутылки из-под водки и горячо о чем-то спорили; в углу — человек в очках и поношенном пальто жадно ел вареную рыбу; двое мальчиков пили чай, аппетитно откусывая черный хлеб. За столами разные люди разных возрастов заняты едой и чаепитием. Ничего плохого.

К Федору подошел официант в замусоленном фартуке и с грязным полотенцем на руке и спросил заученно:

— Чего изволите?

— Поужинать.

— Не успеете, товарищ. Чайная закрывается… — он посмотрел на часы, — через восемь минут. Так, пропустить одну стопку рыковки, закусить — вполне возможно… Прикажете?

— Стакан чаю.

«Что ж здесь плохого?» — мысленно спрашивал себя Федор. Ему показалось здесь все просто и обыкновенно. Но вдруг он увидел, как двое чисто одетых мужчин прошли через чайную и скрылись за портьерой, закрывающей дверь в другую комнату. Оттуда послышался голос:

— Милости просим! Будьте любезны! Ваши головные уборы!

Федор понял, что там, за портьерой, и есть тот «клуб». Он допил чай и вышел на улицу, решив: «Надо через часок-другой, в самый разгар».

Он прошелся около городского сада. Духовой оркестр под управлением дирижера воинской части исполнял «Поезд». Федор вслушался в музыку: получалось хорошо. После перерыва тот же оркестр исполнял «Письмо к матери». Вспомнил Федор слепого баяниста. Стало грустно. А музыка лилась и, казалось, выговаривала: «Жив и я. Привет тебе, привет!»

Федор остановился у забора сада, прислонившись спиной, и слушал, мысленно повторяя отдельные строфы:

И молиться не учи меня. Не надо! К старому возврата больше нет. Ты одна мне помощь и отрада, Ты одна мне несказанный свет.

Федор вспомнил свою мать, любимую и исстрадавшуюся… Встал в памяти свежий холмик могилы… Возникла в мыслях своя изба… Потом — Зина и… Тося. Захотелось в Паховку, навсегда, насовсем, до конца жизни, вместе с Тосей… «Но поедет ли она, городская, в глухое село? Да еще со мной, с инвалидом?.. И зачем это все получилось у нас?» И как только возникли эти вопросы, защемило-защемило сердце тоской о Тосе. Мучительно захотелось ее видеть. А музыка плыла и плыла над городом.

…В «клуб» он вошел около одиннадцати часов вечера. В чайной было темно, и он пробрался к портьере на полоску света. Его встретил швейцар, в сюртуке, с маслеными глазками, с прилизанными волосами.

— Гм… что вам надо? — спросил он у Федора. — Здесь развлекаются…

— И я пришел «развлекаться», — ответил Федор, не смутившись.

Из комнаты в переднюю вышел человек и грубо обратился к прилизанному:

— Я сколько раз говорил тебе: у меня доступно каждому. Полная демократия! — И он вежливо поклонился Федору: — Милости просим. Будьте любезны! Ваш головной убор!

Федор догадался, что перед ним стоит сам хозяин, Климов. И он окинул его взглядом. «Совсем не похож на того, что сожрал целую курицу и стопку блинов», — подумал Федор. Светло-серый из дорогой материи костюм, белоснежная рубашка с бантом у воротника; волосы расчесаны пробором посредине головы, с двумя изящными завитками в обе стороны, к вискам; роговые с толстыми ободками и заушниками очки тоже шли лицу Климова. Он услужливо улыбался Федору, поджав верхнюю губу, отчего английские усики слегка отделялись от нависшего над ними пухлого носа. Сощурившись, он слегка наклонил голову вбок и пригласил:

— Пройдите! Пожалуйста! — и вошел вместе с Федором в зал, где крикнул: — А-апслужить!

В висящих винных парах и сизо-мутной табачной дымке стоял беспорядочный гомон. Столы расставлены около стен, а середина была пустой. За столами сидели и говорили громко, или пели, или, опьянев, просто выкрикивали что-то. К середине зала прошли две расфуфыренные «девицы» с папиросками в зубах и остановились. Заиграла музыка — два баяна, виолончель и скрипка. Федор услышал звуки незнакомой и странной музыки. Такой музыки он никогда не слыхал. Уже после он узнал, что исполнялось танго «Сильнее смерти». Девицы открыли танцы.

К Федору подошла официантка в красивом белом чепце и белоснежном фартуке.

— Чего изволите? — спросила она.

Федор некоторое время смотрел на нее и не знал, «чего же он изволит». А потом сказал:

— Для начала… бутылку ситро.

Он изучал присутствующих.

Близко от него, в углу, стоял, расставив клеш, рыжий, с аховым чубом и оспенной мордой, толстогубый и широкорылый человек. Нахальные глаза он выпучил на танцующих. Руки у него засунуты в карманы брюк, полы пиджака откинуты и прижаты локтями так, что видно подтяжки. «Любитель финки», — определил Федор.

Неподалеку от Рябого картежники окружили стол, сидя и стоя. Лица у них сосредоточенно-пустые, ничего не выражающие, кроме азарта, кроме внутренней бессмысленной дрожи. Особенно заинтересовал Федора один из игроков, во френче военного покроя царской армии, с торчащей из кармана автоматической ручкой. У него были удивительно маленькие уши, маленький покатый лоб и громадный подбородок, придающий лицу какую-то звероподобность. Федор заметил и то, что Рябой изредка обменивался взглядами с этим странным и подозрительным человеком.

Все остальные казались нормальными людьми. А внутрь каждому разве заглянешь! Вон, например, кассир, которого Федор видел в окошке какой-то кассы: он склонил голову над столом, волосы обвисли и закрыли половину лица, ладони рук были сложены вместе и лежали на столе. Но он не спал — голова качалась в такт танго. Через некоторое время кассир поднял лицо, откинул волосы назад и крикнул соседу, клинобородому бухгалтеру рабкоопа:

— Что такое жизнь? Я спрашиваю, что такое жизнь?

— Деньги, — отскрипел клинобородый, уставившись на соседа через сползшее на кончик носа пенсне.