Собрание сочинений. Т.18. Рим

— А кардинал очень любит фиги?

— Ах, господин граф, его высокопреосвященство их обожает. В прежние годы, когда он проводил лето здесь, на вилле, он изволил кушать фиги только с моей смоковницы. Сами понимаете, как мне приятно доставить удовольствие его высокопреосвященству, раз уж я знаю его вкус.

Тут он бросил на Пьера пронизывающий взгляд, и граф счел нужным их познакомить.

— Господин аббат Фроман как раз остановился в палаццо Бокканера, он живет там уже три месяца.

— Знаю, знаю, — спокойно заметил Сантобоно. — Я видел господина аббата у его высокопреосвященства в тот день, когда преподнес фиги господину кардиналу. Только те еще недозрели. Зато уж эти — самые отборные.

И он самодовольно взглянул на корзиночку, еще крепче сжимая ее своими корявыми, волосатыми пальцами. Наступило молчание. По обе стороны дороги расстилались необозримые поля Кампаньи. Жилые постройки давно уже остались позади, на пути не встречалось ни дерева, ни стены, только широкая, холмистая равнина, поросшая чахлой, зеленеющей осенней травой. Слева, на фоне ясного неба, вдруг выросла полуразрушенная башня; она казалась необычайно высокой, резко выделяясь над плоской, бесконечной линией горизонта. Справа, вдалеке, в огороженном кольями загоне, темнели силуэты быков и лошадей; медленно брели, возвращаясь с пахоты, усталые волы в упряжке, погоняемые стрекалом; какой-то земледелец на рыжей лошадке галопом объезжал перед наступлением темноты свое вспаханное поле. Иногда мимо них по дороге с быстротою ветра проносилась biroccino — легкая тележка на двух больших колесах с узким сиденьем на оси. Время от времени их экипаж обгонял carrotino — низенькую, крытую повозку с пестрым верхом, в какой крестьяне возят в Рим вино, овощи и фрукты из местных садов. Издалека доносился тонкий звон бубенцов на сбруе лошади, которая сама бежала знакомой дорогой, пока хозяин мирно спал в повозке. Порою им навстречу попадались женщины, возвращавшиеся с поля; они шли по три, по четыре вместе, черноволосые, растрепанные, в подоткнутых юбках и ярко-красных косынках. И опять дорога тянулась дальше, все более безлюдная и пустынная, без единого пешехода, без единой лошади, тянулась на долгие километры под необъятным куполом неба, а на западе, над однообразным, унылым простором полей, величественно склонялось к горизонту заходящее солнце.

— А как здоровье папы, падре? — внезапно спросил Прада. — Он еще не умер?

Вопрос этот нисколько не смутил Сантобоно.

— Я уповаю, что его святейшество проживет еще много-много лет во славу нашей святой церкви, — ответил он просто.

— Стало быть, нынче утром вы узнали добрые вести у вашего епископа, кардинала Сангвинетти?

На этот раз священник невольно вздрогнул. Неужто за ним следили? А он-то так спешил, что и не заметил, как эти двое шли за ним по пятам.

— О нет, — возразил он, тут же оправившись от смущения, — никогда нельзя знать наверное, хорошие вести или плохие… Говорят, его святейшество дурно провел ночь, и я горячо молю господа, чтобы следующая ночь прошла благополучно.

Подумав с минуту, он прибавил:

— Но даже если господь сочтет за благо призвать к себе его святейшество, он не оставит свое стадо без пастыря. Я верю, что всевышний уже избрал и благословил будущего главу нашей святой церкви.

Такой ответ еще более развеселил графа.

— Право же, падре, вы просто удивительный человек… Значит, вы уверены, что папы получают тиару божьей милостью? Что будущего папу уже назначили там, на небесах, и он просто ждет своего часа? А я-то воображал, что и от людей кое-что зависит… Может быть, вам уже известно даже, какого кардинала заранее наметил всевышний?

Прада продолжал шутить с легкомыслием неверующего, но Сантобоно выслушивал его насмешки со спокойным достоинством. Он даже усмехнулся, когда, намекая на давнишний римский обычай во время конклава биться об заклад за своего кандидата, граф заявил, что священник может выиграть целое состояние, раз уж он посвящен в тайны господа бога. Потом речь зашла о трех белых сутанах разного размера, которые всегда держат наготове в шкафах Ватикана: какой размер пригодится на этот раз — маленький, большой или средний? При малейшем нездоровье папы в Риме всегда вспыхивало необычайное волнение, острая борьба честолюбий, всевозможные интриги, так что не только в кругах духовенства, но и во всем городе не было иных разговоров, интересов, забот; все поголовно обсуждали достоинства каждого кардинала в отдельности и предсказывали, кто из них одержит победу.

— Послушайте, послушайте, — воскликнул Прада, — раз уж вы все знаете заранее, вы непременно должны мне сказать… Неужели папой изберут кардинала Моретта?

Хотя Сантобоно явно старался сохранить достоинство и беспристрастие, подобающее благочестивому священнику, тема разговора все больше волновала и будоражила его. Последний вопрос графа задел его за живое, и он не мог дольше сдерживаться:

— Моретта?! Да что вы! Он продался всей Европе.

— Ну, а кардинал Бартолини?

— Как можно!.. Бартолини?! Он на все зарится и ничего не может достичь.

— Стало быть, кардинал Доцио?

— Доцио? Кабы Доцио одержал верх, это было бы несчастьем для нашей святой церкви. Нет на свете человека более низкого и злого!

Прада в недоумении развел руками, как будто не зная, кого же еще назвать. Он нарочно хитрил, не упоминая о кардинале Сангвинетти, покровителе Сантобоно, чтобы подразнить его подольше. Потом, сделав вид, будто он вдруг вспомнил что-то важное, граф весело воскликнул:

— Ну, теперь я догадался, я знаю вашего кандидата… Это кардинал Бокканера!

Сантобоно был поражен в самое сердце, оскорблен в своих патриотических чувствах. Он уже приоткрыл огромный рот, чтобы злобно, громким голосом крикнуть: «Нет, ни за что!» Но все-таки сдержался и промолчал, крепко стиснув обеими руками корзинку с фигами, которую держал на коленях; ему стоило таких усилий справиться с собой, что он весь затрясся и лишь немного погодя ответил уже спокойным тоном:

— Его высокопреосвященство, высокочтимый кардинал Бокканера поистине святой человек, достойный папского престола, только я опасаюсь, как бы при его ненависти к нашей новой Италии не разразилась война.

Но графу захотелось побольнее растравить рану священника.

— Во всяком случае, на эту кандидатуру вы согласны, не правда ли? Вы так любите кардинала, что, несомненно, порадуетесь его успеху. И, кажется, на этот раз мы недалеки от истины, ведь все убеждены, что конклав изберет именно его… И вот что: он высокого роста — значит, ему подойдет самая длинная белая сутана.

— Длинная сутана, длинная сутана, — глухо проворчал Сантобоно и как бы против воли прибавил: — Если только, паче чаяния…

Тут он осекся, вновь овладев собой. Пьер, молча слушавший обоих, удивился выдержке вспыльчивого Сантобоно, ибо помнил разговор, который нечаянно подслушал на вилле Сангвинетти. Очевидно, фиги были только предлогом, чтобы проникнуть во дворец Бокканера, где кто-нибудь из домашних, вернее всего, аббат Папарелли, мог сообщить самые точные сведения своему старому приятелю.

По обе стороны дороги по-прежнему расстилались бесконечные поля Кампаньи, поросшие травою. Прада молчал, глядя прямо перед собой с задумчивым и серьезным лицом. Наконец он проговорил, как бы размышляя вслух:

— Знаете, падре, что будут говорить, если папа умрет теперь… Тут есть что-то подозрительное: это внезапное недомогание, колики, молчание докторов… Да-да, скажут, что ему дали яду, как и многим папам до него.

Пьер так и привскочил от изумления. Неужели папу отравили?!

— Как! Яд? Опять яд?! вскрикнул он.

Он растерянно смотрел на обоих своих спутников. Яд в наши дни, в конце девятнадцатого века, точно во времена Борджа, точно в романтической драме! Такое предположение казалось ему чудовищным и смехотворным.