Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

ШЕРЕР-КЕСТНЕРУ

Париж, 20 ноября 1897 г.

Милостивый государь!

Я испытываю настоятельную потребность крепко пожать Вам руку. Вы не можете себе представить, насколько я восхищен Вашим великолепным поведением, исполненным спокойствия под градом угроз и низкой брани. Нет более прекрасной роли, чем избранная Вами, — что бы ни произошло в дальнейшем, — и я Вам завидую.

Я еще не знаю, что буду делать, но до сих пор ни одна человеческая драма не вызывала во мне такого сильного душевного волнения. Идет битва за правду, глубоко справедливая, великая битва. Даже при кажущемся поражении победа в конечном итоге несомненна.

Знайте, что я разумом и сердцем с Вами.

АНРИ БЕРАНЖЕ

18 декабря 1897 г.

Милостивый государь и многоуважаемый собрат по перу!

Я за неограниченную свободу; я требую ее для себя и стараюсь терпимо относиться к свободе других людей. Вот почему я не желаю, чтобы посягали на свободу слова для пишущих. Если сегодня покушаются на газету, то завтра могут покуситься и на книгу. Кроме того, всякое ограничение грозит опасностями; острый серп, предназначенный для удаления сорняков, может попутно срезать и хлебный колос. Но какая охватывает тоска, как негодует и возмущается совесть, когда наталкиваешься на какую-нибудь очередную отвратительную стряпню бульварной прессы, которая, спекулируя ради своей гнусной выгоды на любопытстве публики, возбуждает и отравляет нацию! При виде этого сердце мое кровоточит, и нужно мучительное усилие рассудка, чтобы сохранить ясность духа и надежду. Тем не менее я хочу верить в прессу, побуждающую к добрым делам, несущую с собой освобождение, трудящуюся на ниве образования и просвещения. Даже нечистый поток делает почву плодородной. Истина может утверждать себя только через свободу.

Вот, милостивый государь и многоуважаемый собрат, вкратце мои соображения на этот счет; сожалею, что не могу сейчас изложить Вам их лучше и подробнее.

1898

ЛУИ АВЕ

Париж, 20 января 1898 г.

Милостивый государь!

Я хочу вызвать в качестве свидетелей в суд департамента Сены ученых — палеографов, историков, привыкших пользоваться теми научными методами, о которых однажды говорил г-н Дюкло.

Мой адвокат задаст им следующий простой вопрос: «Можете ли вы по совести, от чистого сердца подтвердить, что почерк, которым написано бордеро, не есть почерк Дрейфуса?» О капитане Эстерхази не будет и речи.

Прошу Вас дать мне знать, могу ли я рассчитывать на Ваше свидетельство.

Примите, сударь, уверения в совершенном моем почтении.

ДЕЛЬПЕШУ

Париж, 29 мая 1898 г.

Дорогой господин Дельпеш!

Вы просите меня написать для Вашего старшего сына Жака, чье семнадцатилетие Вы собираетесь отпраздновать, и для его трех младших братьев — Пьера, Жана и Поля, письмо с разъяснением, в чем, по-моему, состоят источники радости в жизни деятельного человека и каково мое представление о нравственной красоте.

Я могу лишь повторить то, что писал уже многократно: всю свою жизнь я посвятил труду и в нем нашел себя. Только работа, только мысль о своем деле, о долге, который я призван исполнять, позволяли мне высоко держать голову. В труде черпал я все свои радости, и я твердо знаю, что если сейчас я стою чего-нибудь, то это благодаря ему одному. Через посредство труда вершится дело правды и справедливости, и человек ему обязан всем: своим разумом и своими добродетелями.

Я желаю Вашим сыновьям быть просто тружениками и твердо верить в то, что, шествуя таким путем, они познают все радости жизни и всю красоту мира.

И прошу Вас, дорогой господин Дельпеш, принять уверения в моей сердечной преданности.

ГЕНЕРАЛУ БИЙО Военному министру

16 июня 1898 г.

Господин министр!

Я поручил моему поверенному, г-ну Эмилю Колле, обратиться к Вам с ходатайством о выдаче мне послужного списка моего отца, Франсуа Золя, равно как и его личного дела, если таковое существует. Мой поверенный вручил мне ответы на два письма, направленных им на Ваше имя; и я вижу, что мое ходатайство было плохо понято.

Министр вовсе не должен знать, что против меня ведется судебное дело, — кстати сказать, разбираемое в таких процессуальных условиях, при которых доказательства не принимаются во внимание и любое ходатайство о документах будет наверняка отклонено. Министр не должен знать даже, каким образом и для какой цели намерен я использовать данные документы; я — сын Франсуа Золя; я прошу позволить мне ознакомиться с его личным делом и выдать мне копию его, так же как мне была выдана копия его послужного списка. Этого должно быть достаточно.

Теперь я самолично повторяю мое ходатайство, господин министр. Я прошу Вас прямо ответить на вопрос, согласны ли Вы выдать мне копию личного дела моего отца, причем непосредственно мне в руки и только на основании моего ходатайства, без прохождения названного документа через какую-либо промежуточную инстанцию, судебную или иную, чего я никак не могу допустить, тем более что речь идет, как заявляете Вы сами, о секретных бумагах и я не расположен никому давать отчета в том, как именно намерен я ими распорядиться.

Благоволите принять, господин министр, уверении в совершенном моем почтении.

АЛЬФРЕДУ БРЮНО

21 августа 1898 г.

Надеюсь, друг мой, что Вы не сердитесь на меня за то, что я не ответил на Ваше милое письмо на следующий же день по моем прибытии сюда. Я должен был принять разного рода предосторожности, я больше всего боялся, как бы не стали вскрывать корреспонденцию от моих друзей. Кроме того, я полагал, что Вы получите сведения обо мне каким-либо иным, менее опасным путем.

После месячного пребывания здесь я наконец устроился и почти обрел спокойствие. Первое время было мучительно тяжело жить в стране, языка которой я не знаю, скитаться, хоронясь от людей и испытывая тревогу обо всем, что я оставил позади себя. Нынче, когда я смог вернуться к работе и каждое утро регулярно выполнять поставленную себе задачу, жизнь моя стала сносной. Я страдаю теперь только от неопределенности, размышляя о завтрашнем дне, ибо приходится ждать, как развернутся события, чтобы принять то или иное решение. Конечно, то, что происходит сейчас, гнусно; мне кажется, что положение еще никогда не было таким ужасным; но я упорно сохраняю веру в правое дело; я более чем когда-либо прежде убежден в конечном его торжестве. Испытания, через которые мы проходим, удвоят для нас ценность победы.

Я полагаю, что Вы также вернулись к работе и отдались ей всей душой, чтобы ослабить чувство горечи от всех тех мерзостей, сквозь которые Вы столь мужественно прошли бок о бок со мной. Я часто думаю о Вас, Вы — в моем сердце вместе с теми весьма немногими верными друзьями, которые не покинули меня в дни, когда я подвергся общественному гонению и когда мне угрожала опасность. Сотворите прекрасное произведение, вложите в него всю Вашу страстную любовь к человечеству и к истине; это единственный способ возобладать над дураками и бандитами. Я надеюсь осенью быть в Париже — тогда Вы познакомите нас с первыми тремя актами «Урагана»; и мы, слушая Вас, забудем обо всем.