Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы
Шрифт:
— Куда ты, дура! И так успеем — ты к кормушке с овсом, а я к жене. А в баню тебе, скотине, идти не надо.
Началось это еще с прошлого лета, когда Чунда потерпел неудачу со своими грандиозными планами. Прежний председатель волостного исполкома Закис вскоре после того, как его приняли в партию, был назначен парторгом, но Чунда тщетно пытался занять его место. Наверно, зять Закиса, Петер Спаре, который иногда бывал здесь, постарался расписать прошлое Чунды. Председателем исполкома утвердили новосела Цирцениса, а про Чунду в уезде и не вспомнили.
Надо сказать, в то время Лиепини и Элла крепко надеялись,
— Из тебя, видно, уж ничего путного не выйдет.
Стать рядовым активистом Чунде не хотелось; это полезно новичкам, рассуждал он, которые ничего еще не смыслят в политической деятельности, для них это и начальная школа, и практика, и тренировка. А работник с богатым опытом только сойдет на нет, деквалифицируется на такой роли.
Зато осенью, когда начали организовывать окружные комиссии по выборам в Верховный Совет Латвийской ССР, пришлось ему раскаяться: поработал бы до этого несколько месяцев как активист, показал бы свои организаторские таланты, тогда бы его наверняка выбрали членом избирательной комиссии, а может быть и председателем. Ничего не было бы удивительного, если бы на предвыборном собрании какой-нибудь человек с головой назвал его фамилию: вот у нас есть подходящий кандидат в депутаты… И такой благоприятный случай упустить из-под носа. Чунда ругал и грыз сам себя и с досады не пошел ни на одно предвыборное собрание.
Когда объявили план лесозаготовок, он сразу сообразил, что выполнять норму придется ему одному: не таков Лиепинь, чтобы морозить в лесу свои старые кости. В прежнее время были на это батраки, при немцах — пленные, а теперь — зять. Ну, что же, зато у тебя красивая жена, зато тебя кормят и одевают, а если придет охота выпить — найдется для тебя и водка.
Поживей беги, мой коник, Нас с тобою дома ждут,—затянул было Чунда, но на душе такая горечь была, словно едким дымом подавился. И замолчал. Только снег визжал под полозьями да каркали вороны. Полный красный месяц вышел из-за рощи и уставился ему в глаза.
Во дворе его встретил тесть. Первым делом спросил:
— Сколько раз за день обернулся?
— Как всегда — три, — отрывисто ответил зять, распрягая лошадь. — Пять плотных кубометров. Если так каждый день, через неделю норма будет вывезена.
— Смотри ты мне лошадь не запори, — ворчливо сказал Лиепинь, — куда спешишь? Лучше лишнюю неделю поездить. Дорога еще до конца февраля продержится.
Обошел кругом лошадь, пощупал спину под седелкой: не натерта ли. Не помог даже упряжь отнести в сарай.
— Баню истопили? — опросил Чунда.
— Когда еще. Давно все попарились. Воды тебе оставили.
Чунда отвел лошадь в стойло, наскоро вытер ей запотевшие бока и пошел в дом. Элла с матерью, порозовевшие и разомлевшие после бани, повязав мокрые головы платочками, суетились в кухне.
— Ты ужинать с нами будешь или сначала
в баню сходишь? — спросила Элла, равнодушно глядя на мужа.— Сначала попариться надо, а то спина зудит. Как бы не завелись… — попробовал он пошутить.
— Тогда пойду соберу белье.
Элла вялыми мягкими шагами вышла из кухни. Чунда зачерпнул ковшом воду и стал жадно пить.
— Сходи, сынок, на колодец, парочку ведер принеси, — сказала Лиепиниене. — За ночь немного согреется, скорее вскипит.
Чунда взял порожние ведра и вышел во двор. Полный яркий месяц уже на добрую пядь поднялся над вершинами деревьев и стал из красного желтым. Вокруг колодца наросла толстая неровная ледяная корка. Обледеневший сруб еле возвышался над землей.
«Всю неделю не скалывали, меня ждали. Пока не свалится кто-нибудь, холодной воды наглотается. — Он поскользнулся, наливая ведра, и еще больше обозлился. — Командиры… Распорядитель на распорядителе… Был бы я в партии…»
Что бы он тогда сделал, Чунда не придумал. Ставя в кухне на скамейку полные ведра, плеснул немного на пол. Лиепиниене метнула в его сторону разъяренный взгляд, хотела что-то сказать, но вовремя сдержалась: потемневшее лицо зятя не обещало ничего хорошего.
Чунда взял белье, бритву и пошел в баню. Долго парился, ложа на полке, и до тех пор поддавал пару, что камни перестали шипеть. Неторопливо соскреб отросшую за неделю щетину, провел рукой по подбородку и еще раз прошелся бритвой, пока он не стал гладким, как точильный брусок. Потом опять влез на полок и долго наслаждался ощущением полного отдыха.
Снаружи раздались шаги. Кто-то вошел в предбанник.
— Эрнест, ты еще моешься? — услыхал Чунда голос жены.
— А что же еще тут делать? — отозвался ом. — Неужели я не имею права попариться с мороза?
— Ну что ты говоришь, — ответила из-за двери Элла. — Мы думали, с тобой что стряслось…
Она ушла. Ее беспокойство польстило Чунде. «Ишь, испугалась… не стряслось ли… Не все, значит, равно, польза от меня все-таки есть…»
Он засмеялся, вытянулся во весь рост, с удовольствием вдыхая теплый, пахнувший прелым березовым листом воздух.
Поужинав в одиночестве, Чунда пошел в спальню почитать газету. Элла сидела перед зеркалом и накручивала волосы на папильотки. Расма, не находя себе места, подбегала то к одному, то к другому, пока Чунда не посадил ее на колени.
— Ну, что скажешь? Что ты сегодня делала?
— Дядя Эрнест, покажи мне лисичку и волка.
— А, вон тебе чего? Ну хорошо, давай вместе посмотрим, как волк рыбу ловил. — Он отыскал книжку с картинками и стал ее перелистывать.
— У волка хвост примерз к проруби! — радостно крикнула девочка и оглянулась на Чунду: понял, какая она умница, вспомнила, о чем они вместе читали. Чунда погладил ее по головке и сделал серьезное лицо.
— Примерз. Так примерз, что нельзя было оторвать. Так ему и надо, серому. Ну, а потом такую трепку ему задали, что шерсть во все стороны летела.
— Как пух из подушки, когда мама бьет! — радовалась Расма.
— Как пух из подушки. Только подушке не больно, когда ее взбивают, а у волка все кости болели.
— Дядя Эрнест, а тебе больно, когда тебя бьют?
— Конечно, больно. Только я никому не позволяю себя бить.
— И маме не позволишь?