Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы

На берегу какой-то реки обоз расположился на ночлег. Лошадей спутали и пустили пастись. Трещали костры. Ребята охапками таскали хворост, варили чай. Потом в темноте затренькала балалайка, и раздался тихий, щемящий сердце напев.

Карл лежал, завернувшись в тулуп Крусы, ему было тепло, несмотря на ночную свежесть. Над темной степью мерцали звезды. В прибрежных ивах тихо шелестел ветер, и где-то за стогами соломы блуждала ночная птица, нарушая тишину тихими причудливыми криками…

«Ку-у-вы! Ку-у-вы!» — кричала она.

…Через два дня обоз достиг Оби. Детище Алтая, одна из самых больших водных артерий земного шара, Еечно бурная, вечно холодная, рожденная в горных ледниках, она пела, несла свои воды на север — через степи, через тундры — в океанские глубины. Ребята бросились купаться, но ледяная вода быстро выгнала их на берег.

На пароме переезжали на другой берег Оби. Прошло несколько часов, прежде чем все подводы переправили на другую сторону. Из Барнаула, шлепая плицами колес, шел против течения белый двухэтажный пароход. Как ярко освещенная гостиница, скользил он через степь. Карл был не в силах оторвать глаз от красивого парохода, лопасти которого молотили воду. Облако водяной пыли сияло радугой. По капитанскому мостику прохаживался штурман. На голове его была белая фуражка. Одет он был в белый китель с блестящими пуговицами.

«Мы, моряки!» — говорил он в городе.

Дорога становилась все пустыннее. Увеличивались расстояния между деревнями, все меньше встречалось пастбищ для коней. Бедные села. Если на той стороне Оби еще можно было достать калач или полкаравая просто так, за спасибо, то здесь было трудно выпросить что-либо и за деньги.

На восьмой день к вечеру обоз добрался, наконец, до соляных озер. Какое-то доисторическое море оставило здесь свои следы и, отступая туркестанскими и каспийскими просторами, раскидало соляные озера — живых свидетелей своего пребывания в этих местах. Морское дно высохло. Человек-завоеватель пришел его вспахать, а за плугом вместе с ним шагал голод со своим жалящим кнутом.

Ночь обоз провел около деревни, и рано утром люди направились черпать соль. Озера были мелкие. Лошадь с телегой въезжала далеко в озеро, люди сгребали соль в кучи и кидали на воз. Бедная скотина, уставшая от знойного солнца, напрасно тянулась к воде, — соленая, она только усиливала жажду.

В тот же день к вечеру они двинулись в обратный путь. Теперь нельзя было спешить и погонять коней. Медленно двигался большой обоз к дому.

То у одной, то у другой телеги загорались оси. Не хватало дегтя. Ломались колеса. Одна неприятность следовала за другой. Антон Лапа, ехавший на хозяйских конях и телегах с железными осями, чувствовал себя спокойнее других. Эти кони выдержат, насчет этих телег нечего сомневаться. Он даже чуточку загордился. Многие принимали его за владельца подвод, и совсем не так уж неприятно было покрасоваться в чужом оперении. «Круса — умный человек, — думал Лапа, — почему он из всех переселенцев выбрал именно меня с сыном? Никто не отказался бы от возможности заработать себе хлеб на зиму. Но он сказал: „Лапа поедет!“ У него зоркий глаз, он знает, где настоящие люди, кому можно доверять. Мы сумеем за это отблагодарить».

Солнечный зной раскалил высохшую землю. Не слышалось больше песен, не бренчала балалайка. Люди стали злыми и нетерпеливыми, сердито покрикивали на лошадей, словно те были виноваты в этом зное и усталости. Если кому-нибудь случалось споткнуться о камень, человек сразу же загорался неудержимой злобой на своего коня. Осыпав его градом ударов, возчик утихал, сердце успокаивалось: его страдания разделяло бессловесное животное. Страдания в одиночестве кажутся высшей несправедливостью; если они распространяются на кого-нибудь еще, переносить их делается несравненно легче; если оке страдают все, тогда это превращается в нечто совсем обыкновенное.

Опять Обь, опять купание в ледяной воде. А из Бийска по течению идет белый крылатый пароход.

В прошлый раз пароход назывался «Азиат», этот называется «Китай».

Проходят дни. Лица людей черны не только от дорожной пыли — их обожгло степное солнце. Никакое мыло не отмоет их усталые лица. Они, как копченое тощее мясо: зубами его не возьмешь.

Последняя ночь в пути. Усталые люди, завернувшись в старые тулупы, мечтают о следующей ночи, когда после трехнедельной разлуки они опять будут вместе со своими женами. Парни придумывают, какие небылицы о поездке на соляные озера, про Обь и про белый пароход будут они рассказывать девушкам. Они были очень далеко, увидели почти весь мир. Не так уж он велик…

5

В тайгу приехали поздно, в сумерках. Скрипучие телеги медленно въезжали по узкой дороге под темные лесные своды. Послышался лай собак. Каждый возчик соли направился к себе, в свою лачугу. Утром они всю соль свезут Крусе, но если один из возчиков вздумает за свою трехнедельную поездку оставить себе какой-нибудь пуд, упрек здесь будет неуместен.

Антон Лапа приехал с сыном к хутору Крусы глубокой ночью. Полная луна озаряла призрачным светом притихший лес. Яростно рвался цепной пес. Во дворе возчиков встречал отец Крусы — сгорбленный старик с зеленоватой бородой.

Хозяин куда-то отлучился, может быть не так скоро вернется. У него столько дел кругом. Пусть выпрягают лошадей и идут ужинать.

Как невидимое, но постоянно ощущаемое бремя, свалилось с плеч сознание ответственности, когда все три лошади были переданы в ведение отца хозяина и возы с солью поставлены под навес каретника. На столе дымился ужин. И было много, много мяса…

После ужина мать Крусы постелила им в каретнике: куда они в такую темень пойдут домой? Завтра заодно все дела приведут в порядок.

Карл все же не остался — хотелось скорей рассказать матери, что все кончилось благополучно.

Антон Лапа остался в каретнике один. В своих непритязательных мечтах он видел лошадь, свою собственную лошадь. Он мог на это надеяться, если Круса захочет помочь небольшой ссудой.

Карл шел медленно. Ночь теплая, и ему некуда торопиться. Он мог так идти до утра. Завтра он будет целый день спать. И всю следующую ночь тоже. Потом встанет, выкупается в речке и опять возьмется за работу. Но этой ночью он свободен, как молодой скворец, который завтра-послезавтра вместе с большой стаей улетит на юг, через Туркестан, Гималаи. Как приятно полной грудью вдохнуть ароматный воздух тайги! Так вдохнуть, чтобы в висках застучали молоточки и от легкого головокружения качнулась земля под ногами.

Карл присел на ствол поваленного дерева. Как хорошо опять вернуться в эту тишь. Здесь — не слышны пароходные гудки, не жужжат назойливо с утра до вечера телеграфные провода. Тянет дымком, и лицо темнеет от копоти, но ее можно смыть. Здесь много воды — горная речка протекает у лачужки.

Карл идет медленно. В его груди звучат струны. Но они затихают. Каждый звук живет определенное время, потом он замирает, и его больше нет…

Из темноты вынырнули очертания лачуги. Какой она кажется маленькой и одинокой. С каким нетерпением она ждет его возвращения. Старчески ласковой улыбкой сияет освещенное луной окно. Карл хочет порадовать мать внезапным возвращением. Он тихо приближается к дверям, минуту прислушивается. В лачуге слышится какое-то шуршание. Наверное, мать проснулась.

Карл осторожно стучит три раза. В комнате движение, кажется, кто-то даже разговаривает. Или это мать спросонья?

— Кто там? — звучит встревоженный голос.

Паулина боится — может быть, пришел кто-то чужой.

— Это я, мама. Мы приехали.

— Ах! — вскрикивает она, но это не возглас радости. — Подожди, сынок, я что-нибудь накину на себя.

Карлу смешно. Мать стесняется? Но он терпеливо ждет. Он устал, страшно устал, и ему хочется спать! Ему кажется, что на той стороне лачуги открылось окно и что-то тяжелое упало на гряды. Он хочет пойти посмотреть, что там упало, но мать уже открыла двери и зовет его в комнату. Карл нагибается, чтобы войти в низкую дверь. И в это время за окном в лунном сиянии мелькает какая-то темная тень и сразу же исчезает в лесу. А мать тянет его в комнату.