Собрание сочинений. Том 12

22 сентября 1856 г. Исмаил-паша посоветовал мне привлечь на службу в Черкесию несколько сот поляков, которые находились в казармах в Скутари и раньше служили в легионе Замойского… Это предложение не входило в наши планы, но отвергнуть его было неудобно… Я знал ранее г-на Лапинского, который в свое время сотличием служил в Венгрии… Он жил в Скутари… Мы сговорились с генералом Штейном, что самое лучшеебудет привлечь на службу полковника Лапинского, который питал ко мне абсолютное доверие… 24 сентября яуведомил полковника Лапинского письмом, что черкесские патриоты поручают ему сформировать в Черкесиипольский корпус. В ответ полковник потребовал оружия и обмундирования для 700 поляков… Позже на совещании, в которомучаствовали генерал Штейн, Тюрр, Франкини и я, было решено, что Тюрр отправится в Англию для покупки инструментов и машин для изготовления патронов, но что посылку какого бы то ни было оружия он пока отложит. Мы хотели проверить поляков, прежде чем дать им оружие… Серьезные возражения полковника Лапинского… заставили меня поспешить с отъездом, хотя у меня не было возможности взять с собой завербованных мной венгерских офицеров… В январе 1857 г. я получил письма и инструкции от Кошута и от других моих политических друзей. Мой план был одобрен… Незадолго до моего отъезда я и генерал Штейн сделали вид, будто между нами произошло охлаждение. Я хотел еще отложить мой отъезд, чтобы дать возможность нескольким венграм отправиться вместе со мной, однако капитан Франкини заявил, что невозможно терять ни одного дня, потому что о нашей экспедиции уже пошли толки по всему Константинополю, и если русское посольство не вмешается в это дело, то его могут обвинить в соучастии. 15 февраля полковник Лапинский сел на английский пароход «Кенгуру». Я также сел на пароход… По прибытии в Доб (русские называют его Кабардинск) я отправил письма Сефер-паше, наибу и прочим вождям племен; в этих письмах я объявлял, что я послан его императорским величеством султаном для командования военными силами Черкесии… Поведение полковника Лапинского не внушало мне большой уверенности… Через несколько недель после прибытия польского отряда в Шапсухо (русские называют его форт Тенгинский), резиденцию Сефер-паши, в Доб прибыл г-н Рёмер на бриге, нагруженном оружием и боевыми припасами, которые мы оставили в Босфоре… Внезапное вторжение русских в мае через Атакум собрало тысячи черкесских воинов из всех частей страны. Впервые черкесы увидели, что их собственная артиллерия с успехом атакует русскую. Хотя это сражение само по себе не было серьезным, однако оно придало значение польскому отряду и мне… Я использовал это настроение черкесов для того, чтобы выполнить свою задачу; я выступил публично как посланец султана; я потребовал повиновения… Позже я узнал, что полковник Лапинский изо всех сил старался разрушить мои планы… Я пытался приобрести сторонников среди офицеров и солдат его отряда, и, так как положение последнего было критическим, я приписал вину за это командиру… Захват русским кораблем нескольких сандалов в портах Суджук и Геленджик дал мне повод удалить полковника на некоторое расстояние от театра войны близ Атакума и совершенно изолировать его… Несколько дней спустя я получил от полковника Лапинского письмо, в котором он сообщал, что в Геленджике нет никаких военных сил и что удержать позицию он не в состоянии… Я лично отправился в Геленджик, и полковник Лапинский на месте разъяснил мне опасность своего положения и неминуемость нападения со стороны русских. Девять дней спустя его предсказание сбылось…

Возбуждение, которое я поддерживал среди офицеров и солдат в Адерби во время и после катастрофы в Геленджике, было лишь следствием принятого мною решения сеять раздоры между полковником Лапинским и его отрядом… Через своих эмиссаров я пустил среди черкесов слух, будто полковник продал пушки русским… Я поддался обману полковника, меня обманула его притворная искренность, но, как оказалось, он следил за мной с большей бдительностью, нежели когда-либо раньше…

Согласно данным мне инструкциям, я должен был завязать сношения с русским генералом… Мое анонимное письмо, которое в настоящее время находится в руках комиссии, должно было служить началом постоянной переписки, но по глупости русского командира оно попало вам в руки…

Внезапно полковник Лапинский сбросил маску и, напрямик объявив мне в доме Сефер-паши, что он не признает меня ни своим начальником, ни командующим войсками Черкесии, прервал со мной всякие сношения… и дал также приказ в этом смысле своему польскому отряду. Я попытался отстранить его от должности другим приказом по отряду, обращенным к солдатам, но мои старания оказались тщетны…

(Подпись) Мехмед-бей»

(№ 5) Письмо Яноша Бандьи генералу Филипсону.

«Разве не в интересах России замирить Черкесию? Можно ценой огромных жертв овладеть на короткое время равнинами Черкесии, но завоевать горы и естественные крепости не удастся никогда. Русские пушки утратили свое значение. Черкесская артиллерия будет успешно отвечать русской. Черкесы уже не те, какими были пять лет назад; поддерживаемые небольшой регулярной армией, они сражаются так же хорошо, как и русские войска, и будут бороться до последнего человека за свою веру и свое отечество. Не лучше ли будет дать черкесам нечто вроде мнимой свободы, установить в Черкесии власть какого-нибудь национального князя и держать этого князя под покровительством русского царя? Словом, превратить Черкесию во вторую Грузию или в нечто подобное? Если Черкесия будет тесно связана с Россией, для русских будут открыты дороги в Анатолию и Индию. Sapienti sat [Для мудрого достаточно. Ред.]. На этой основе можно было бы начать переговоры. Обдумайте и дайте ответ».

(№ 6) Приговор 20 января 1858 года:

«Заслушав признания полковника Мехмед-бея на заседаниях 2, 3, 4, 5, 6, 7 и 11 января и заслушав показания свидетелей на заседании 9 января, военный суд на своем сегодняшнем заседании объявляет Мехмед-бея, в силу его признания и показаний свидетелей, уличенным в измене стране и в тайной переписке с врагом, объявляет его лишенным чести и военного чина в этой стране и приговаривает его к смерти — единогласно.

Подписи: Якуб Бекерт, рядовой; Филипп Тертельтауб, бомбардир; Матей Беднейзек, сержант; Отто Линовский, канонир; Францитек Сток, подпоручик; Антоний Крысчевич, подпоручик; Михал Марецкий, поручик; Леон Завадский, канонир; Станислав Танцковский, младший капрал; Ян Гаманиский, сержант; Александр Михицкий, старший сержант; Казимир Выстоцкий, подпоручик; Юзеф Араноский, поручик; Петр Станкевич, капитан; Теофиль Лапинский, полковник».

К вышеприведенным документам нам остается только прибавить, что Сефер-паше не хотелось привести в исполнение смертный приговор над человеком, который имел чин полковника в армии султана, и поэтому он отправил его под конвоем в Трапезунд. Венгры, жившие в Константинополе, заявили, что сообщение о предательстве Мехмед-бея есть чистая клевета; однако польские офицеры немедленно опротестовали это заявление и грозили в случае надобности опубликовать документы, относящиеся к этому делу. Выше мы привели эти документы в выдержках, ибо они бесспорно представляют собой чрезвычайно любопытный вклад в историю черкесской войны.

Относительно поведения русского посольства во время этого дела мы можем привести еще следующие факты. В Константинополе было хорошо известно, что пароход «Кенгуру» был зафрахтован для перевозки войск и военных припасов в Черкесию. Однако русское посольство ни словом не обмолвилось Порте относительно этой экспедиции; но в тот самый день, когда «Кенгуру» вышел из Босфора, русский посол направил Порте протест и добился назначения следствия, дабы обнаружить инициаторов этой экспедиции. Посольство напрягло все усилия, чтобы впутать в дело графа Замойского, который в это время находился в Константинополе, но потерпело полное фиаско. Тогда, очевидно по требованию России, генерал Штейн и Исмаил-паша были отправлены в ссылку за участие в этой истории. После нескольких месяцев ссылки, по случаю какого-то праздника в русской императорской фамилии, генералу Штейну и Исмаил-паше, опять-таки по просьбе русского посла, было разрешено вернуться в Константинополь.

Критические замечания к документам написаны К. Марксом 18 мая 1858 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5352, 16 июня 1858 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

К. МАРКС ПРОКЛАМАЦИЯ КАННИНГА И ВОПРОС О ЗЕМЛЕВЛАДЕНИИ В ИНДИИ

Прокламация лорда Каннинга по поводу Ауда, — в связи с появлением которой мы опубликовали в прошлую субботу несколько важных документов [359] , — вновь вызвала обсуждение вопроса о землевладении в Индии; вопрос этот в прошлом был предметом больших споров и разногласий, и существует мнение, что неправильное понимание его повлекло за собой весьма серьезные практические ошибки в управлении теми частями Индии, которые находятся под непосредственным владычеством Англии [360] . Главным в этом споре является вопрос о том, каково, в сущности, положение так называемых заминдаров, талукдаров или сердаров [361] в экономической системе Индии? Следует ли, собственно, рассматривать их как земельных собственников или только как сборщиков податей?

359

Редакция «New-York Daily Tribune», которой принадлежит эта вставка в статью Маркса, имеет в виду опубликованную в этой газете 5 июня 1858 г. переписку между генерал-губернатором Индии Каннингом и верховным комиссаром Ауда Утремом по поводу прокламации Каннинга об Ауде.

360

В середине XIX в. под владычеством Англии находилась почти вся Индия. В вассальной зависимости от Ост-Индской компании были княжества Кашмир, Раджпутана, часть Хайдарабада, Майсур и некоторые другие, более мелкие княжества.

361

Заминдары — см. примечание 236.

Талукдары — см. примечание 352.

Сердары — крупные сикхские феодалы.

Все согласны в том, что в Индии, как и в большинстве стран Азии, верховное право собственности на землю принадлежит государству. Но в то время как одна сторона в данном споре утверждает, что государство надо рассматривать как собственника земли, сдающего участки в издольное пользование земледельцам, сторонники другой точки зрения считают, что по существу земля в Индии является такой же частной собственностью, как и в любой другой стране, а эта так называемая государственная собственность есть не что иное, как пожалование сувереном прав на землю, теоретически признанное во всех странах, законы которых основаны на феодальном праве, и практически осуществляемое во всех без исключения странах, где государство обладает правом взимать поземельные налоги в размере, соответствующем его нуждам, совершенно независимо от каких-либо соображений об удобствах владельцев, за исключением лишь соображений политического характера.

Если, однако, допустить, что земля в Индии является частной собственностью и что право на нее частных владельцев так же бесспорно и твердо, как и в других странах, то кого же надлежит считать действительными собственниками? Существуют две категории лиц, претендующих на это положение. Одна из них — это класс, известный под названием заминдаров и талукдаров, которых приравнивали к земельной аристократии и мелкому нетитулованному дворянству в Европе. Их и считают действительными собственниками земли, подлежащими лишь известному обложению в пользу государства и в качестве собственников имеющими право по своему произволу сменять непосредственных земледельцев; последних с данной точки зрения рассматривают только как бесправных арендаторов, обязанных вносить в виде ренты платежи любого размера, какие заминдару заблагорассудится наложить на них. Эта точка зрения, естественно, совпавшая с английскими понятиями о важности и необходимости мелкого нетитулованного дворянства как главной опоры общественного строя, была положена семьдесят лет тому назад, при генерал-губернаторе лорде Корнуоллисе, в основу знаменитого земельного уложения Бенгалии [362] — уложения, которое все еще остается в силе, но которое, как утверждают многие, причинило немало зол как правительству, так и непосредственным земледельцам. Более тщательное изучение обычаев Индостана и тех затруднений как социального, так и политического характера, которые были вызваны бенгальским земельным уложением, привело к тому мнению, что, согласно древним индусским обычаям, собственность на землю принадлежала деревенским общинам, обладавшим правом раздавать ее участками отдельным лицам для обработки; между тем как заминдары и талукдары вначале являлись всего лишь чиновниками правительства, назначавшимися для того, чтобы следить за сбором положенных налогов с деревни, собирать и вносить их князю.

362

Имеется в виду изданный генерал-губернатором Индии Корнуоллисом закон 1793 г. «О постоянном заминдарстве», по которому почти вся земля в Бенгалии, Бихаре и Ориссе была объявлена собственностью заминдаров (см. примечание 236).

Эта точка зрения оказала значительное влияние на урегулирование прав землевладения и налоговых поступлений, произведенное в последние годы в тех индийских провинциях, непосредственное управление которыми присвоили себе англичане. Создалось мнение, что исключительные права собственности, на которые притязали талукдары и заминдары, происходят из узурпации, произведенных в ущерб как государству, так и земледельцам, и все усилия были приложены к тому, чтобы избавиться от них как от кошмара, тяготеющего над непосредственными земледельцами и препятствующего общему прогрессу страны. Поскольку, однако, эти посредники, каково бы ни было происхождение их прав, могли ссылаться в защиту своих интересов на право давности, нельзя было не признать некоторой доли законности за их претензиями, как бы они ни были тягостны, произвольны и обременительны для народа. В Ауде, при слабой власти туземных князей, эти феодальные землевладельцы зашли очень далеко в деле урезывания как требований правительства, так и прав земледельцев, и когда, после недавней аннексии этого королевства, данный вопрос был подвергнут пересмотру, чиновники, которым было поручено осуществить новое земельное уложение, вскоре вступили с ними в весьма резкий спор относительно действительного объема их прав. Отсюда и возникло среди них недовольство, которое побудило их присоединиться к восставшим сипаям.

Сторонники вышеуказанной политики — а именно, системы общинного землеустройства, — рассматривающей непосредственных земледельцев как обладателей права собственности на землю, превалирующего над правом посредников, через которых государство получает свою долю продукции сельского хозяйства, — эти сторонники защищают прокламацию лорда Каннинга как удачное использование положения, в которое поставило себя в Ауде большинство заминдаров и талукдаров; эта прокламация имеет-де целью проложить путь гораздо более широким реформам, чем те, какие были бы возможны при других обстоятельствах; право собственности, конфискованное этой прокламацией, является, говорят они, только правом заминдаров или талукдаров и затрагивает лишь очень небольшую часть населения, к тому же совершенно не включающую непосредственных земледельцев.