Собрание сочинений. Том 1

Собрав человек пятнадцать агитаторов, Спивак сказал им:

— Дело подходит к границам, товарищи. Не знаю, как у кого, но у меня лично неспокойно будет на душе, если те фашисты, которые жили в наших городах и селах, видели наш чернозем, ели наш хлеб, виноград, вишни, сало, вернутся домой. У свиньи память на палку короткая. Есть пословица: не помнит свинья полена, а помнит, где поела… Я недавно из тыла приехал. Знаете, что сейчас на думке у каждого человека, что кладет первый кирпич на развалинах? Ну, думает он, другим разом ншим часом, построить бы такую жизнь, чтоб еще лучше прежней была. И главное — чтоб удалось закрепить ее теперь навечно. Люди, прожившие два года под фашистами, просят нас бить их так, чтоб никогда не вернулись они к нам, чтоб никогда вовеки не повторился этот ужас, что пережили там. Наши дипломаты попробуют договориться с союзными державами насчет послевоенного устройства мира: как сделать, чтобы фашизм не воскрес. Об этом будет речь на мирной конференции. Ну, не с нашими солдатскими нервами ехать на ту конференцию. У нас на сегодня, пока пушки гремят, дипломатия простая — окружать и уничтожать, не выпускать фашистов живыми за границу, а кто и уйдет — там догнать их. Вот она, задача наша: прихлопнуть их в этом селе. Дивизионная разведка доносит, что их тут набилось, как блох в старой кожушине. Бегут, но все-таки оставляют заслоны, чтоб задерживать нас. Тут у них что-то вроде опорного пункта. Узел дорог. Машин, говорят, много стоит, танки даже есть. Все в порядке. Это не хутор Яничкин, где десять факельщиков захватили. Так вот надо, чтобы все здесь и остались. Понятно? Батальон ваш будет действовать на очень важном участке. Когда их нажмут с той стороны, все кинутся к выходу в тыл и будут пытаться пробиться. Не пустить! Как бы ни напирали — не пустить! Чтоб ни один не унес костей. Вот на это настройте сами себя и разъясните бойцам. Мешков, котлов побольше — такой приказ по всей армии. Сегодня и мы «котельщики». Небольшой, правда, котел, не Корсунь-Шевченковский, но каши наварить в нем можно. Вопросы есть? Как с боекомплектом? Противотанковые гранаты имеются? Патронов у бронебойщиков достаточно? К нам, возможно, и артиллерия подойдет, но лучше рассчитывать пока на свои силы. Бой будет жаркий. Вот все, что я хотел сказать вам, товарищи агитаторы. А вы передайте своими словами бойцам. Какими словами — это уж ваше дело. Выбирайте такие, чтобы доходили до сердца. Сейчас можно отдыхать. Утром увидимся. Узнаю по телефону в штабе полка, какие там новости но радио, расскажу вам.

Родионов собрался в шестую роту, где трое бойцов заявили ему на походе о своем желании вступить в кандидаты партии и просили дать им рекомендации.

— Кого принимаешь? — спросил Спивак.

Родионов назвал фамилии. Двое из названных были старые бойцы.

— Подожди минуту, — сказал Спивак. — Этим и я дам рекомендацию. Хужматов — это тот, что из полковой разведки к вам перевели? Который плохо видит ночью? А Коробов — ручной пулеметчик? Ну, я же их знаю, как тебя. На одной лодке Днепр переплывали.

Накрывшись плащом с головой и присвечивая карманным фонариком, Спивак написал в блокноте две рекомендации, вырвал листки, подал их Родионову.

— Если ты будешь в шестой роте, то я пойду в четвертую к Осадчему… Ты, Родионов, не лезь там, куда не нужно, не горячись особенно. Замкомбата нет, и не скоро, вероятно, дадут, не раньше, как с пополнением. Столько политсостава выбыло из строя, что майор Горюнов уже ругается. «Буду, говорит, взыскивать с вас за ранения, как за дисциплинарные проступки».

Петренко отдавал последние распоряжения:

— Кто первый ворвется в село, зажгите обязательно стожок соломы, только не с краю, а подальше. С краю — своих же будете освещать. Трофеями не увлекаться. Если попадутся какие-нибудь склады, выставлять охрану, остальным — дальше. Ты, Осадчий, будешь идти правофланговым, смотри не ошибись: в третьем батальоне есть трофейные пулеметы, не посчитай их по звуку за немецкие. Мой капэ здесь. Передвигаюсь к тому высокому дому. Всё. — Петренко зевнул. — Можно разводить роты. Если будут какие-нибудь изменения после разведки, сообщу связными.

Ротные, пригибаясь, чтобы не маячить над бурьяном, пошли к своим подразделениям. Один из них, молодой командир четвертой роты, младший лейтенант Осадчий, пройдя немного, остановился, вспомнив что-то, бегом вернулся к Петренко, присел возле него на корточки.

— Товарищ старший лейтенант! Дайте мне пару серничков.

— На что тебе серники? — уже сонно спросил Петренко.

— Да солому ж запалить. Вы всегда наказуете: «Обдумайте все до мелочи», вот я сгадал про эту мелочь, что у нас серников нема, а кресалом пока выкрешешь…

— На, — вытащил из кармана и подал ему зажигалку Петренко. — После боя отдашь… Значит, надеешься первый войти?

— Та вже ж. Взводом командовал — не отставал; думаю, товарищ старший лейтенант, что и с ротой не осрамлюсь.

— Добре. Посмотрим. Ступай.

Спивак подошел к Петренко, не стал его беспокоить, молча сел возле него.

В балочке у колодца остались Петренко, резервный взвод автоматчиков, батальонный писарь Макар Иванович Крапивка, известный в полку исполнитель цыганских романсов под гитару, телефонисты и связные от каждой роты. Все спали, кроме телефонистов и автоматчиков. Ближе к утру становилось холоднее, даже морозцем потянуло в воздухе. Спивак сильно продрог и старался не поддаться дремоте, чтобы не застыть совсем. Храп Петренко не вызывал в нем зависти. Если солдаты умаялись без сна за последние несколько суток, то комбат, который так же мерил с ними ногами все километры и имел много дополнительных забот, сокращавших и без того короткие часы передышки между боями и маршами, устал тем более. Ему необходимо было отдохнуть. Спасительная привычка — засыпать мгновенно, невзирая на холод и неудобства, пользуясь каждой свободной минутой.

Разведка не принесла ничего нового. Село с этой стороны казалось неукрепленным. Ракеты, постукивание пулеметов — все это было на том краю, откуда готовились атаковать немцев другие батальоны. В одном месте на выгоне разведчики наткнулись на окопы, но они были пусты: возможно, дождь и здесь выжил немцев из окопов и заставил перебраться в хаты. Но в окраинных хатах, осмотренных разведчиками, тоже не оказалось ни немцев, ни жителей. Проволочных заграждений перед селом не было.

— Добре, — сказал хриплым со сна и от сырости голосом Петренко. — Добре, да не совсем. Ничего вы не узнали. Не такой дурак немец, чтобы не прикрыть себя с тыла. Шагом марш, обратно! Если не успеете вернуться к началу атаки — один с донесением ко мне, остальным присоединиться к любому подразделению.

После ухода разведчиков Петренко уже не ложился. До начала наступления оставалось два часа.

— Ну, Павло Григорьевич, — повернулся он к Спиваку, — что же там, дома? Расскажи.

Спивак придвинулся ближе.

— Прочитал письма?.. Живы-здоровы. Моя при немцах у сестры в Золотоноше спасалась. Твоя в Алма-Ате была. В колхозе работают… Пацанов твоих видал…

— Жена прислала карточки, — сказал Петренко. — Не узнаю. Меньшго совсем не узнаю. Какой-то взъерошенный, сердитый.

— И он тебя не узн'aет. Сколько ему было, когда уходил ты? Год? Не узнает, конечно… Нет, хлопец веселый. То он так вышел на карточке… Братуха погиб, Микола, Иван наш, — сказал Спивак, помолчав.

— Иван? Ваш? Жена пишет — Иван убит, а чей — не назвала по фамилии.

— Извещение получили. На Житомирском направлении погиб… Взводом станковых пулеметов командовал. Как-то так получилось, что вырвался он вперед, а пехота не подошла. Один боец из номеров остался в живых, рассказал, как было, — сам бросил последнюю гранату в ящик с минами. Награжден посмертно орденом Красного Знамени… Написали, где и похоронен…

Спивак называл имена убитых на фронте, погибших в партизанских отрядах и казненных гитлеровцами общих знакомых: колхозников, учителей, районных работников. Петренко угрюмо молчал. Из письма жены он уже знал о многом.

— Буря прошла по земле. В каждой хате — горе… А кто жив — на местах. В колхозе нашем председателем опять Лука Гаврилович. Первым секретарем райкома Семен Карпович. В райисполкоме — Федченко.

Невдалеке от разговаривавших зашумел сухой бурьян. Что-то тяжелое шлепнулось в темноте на землю, брякнула винтовка. Спивак привскочил:

— Кто там?

— Свои, товарищ капитан! Я, связной четвертой роты Завалишин.

— А что ты там делаешь?

— Да упал.

— Как — упал? Шел, шел и упал? На ходу спишь, что ли?

— Провод тут протянули эти вертушники, будь они прокляты! Зацепился.

— Провод?

Завалишин подошел ближе.

— А то что за тобой тянется по земле? Нагнись. Вон по бурьяну шелестит. Обмотка? А говоришь — провод. Эх ты, солдат! Сам себе на ноги наступаешь… Не помрешь ты своей смертью, Завалишин, как я вижу. Если не убьют тебя на фронте, так дома, когда вернешься, жинка на радостях меж коленей задушит.

Завалишин сел на землю, обтер рукавом затвор винтовки, положил винтовку возле себя, стал перематывать обмотку.