Собрание сочинений. Том 3. Non-fiction

ИК: Достаточно однообразная.

ОС: И в рок-н-ролле меня последние годы угнетало то, что по-русски называется «халявность», «быстрота» и «спонтанность»…

У нас другой метод, мы очень долго и кропотливо работаем, как все техно-музыканты в мире. Когда идеологи ORB несколько лет делают свой альбом, тщательно возясь с каждым звуком, – это достойно уважения.

ИК: Вылизывают.

ОС: Не знаю, что они там делают. Я думаю, они вылизывают много чего. Это достойно уважения. В моей жизни два полюса сомкнулись неожиданно: консерваторский и самый радикальный. Новый, электронно-авангардный какой-то, постмодернистский. И у меня не порвалась связь времен, а восстановилась. Я какую-то внутреннюю гармонию здесь нашел. И поэтому то, что мы сегодня слушаем, для меня это был вопрос какого-то гигантского наслаждения. Самое главное – получилось сделать то, что хотелось. И мы здесь отвечаем за каждую ноту, за каждое слово. И это счастье.

АК: Как вы дополняете друг друга?

ИК: Прекрасно. Мы настоящие, нормальные солдаты во взводе. Мы в меру ругаемся, в меру прощаем друг друга. Порой посылаем на х**, как полагается между двумя взрослыми мужчинами, которые уже не имеют особенных иллюзий по поводу этой жизни, которые много чего повидали на своем веку… Главная проблема у нас сейчас – как и когда почистить зубы. И правильно ли с точки зрения стоматологии чистить зубы первый раз в восемь часов вечера? У нас две ключевые фразы при создании этого альбома: «Я иду чистить зубы» и «Где карандаш?» Карандашом записывается в монтажные листы новое состояние треков. А зубы – это такая вечная проблема… Мы начинаем их чистить в десять часов утра и завершаем в восемь вечера. Потому что человек, который идет по дороге к зубоочистительному центру, вдруг поворачивается и говорит: «Да, кстати, а неплохо бы здесь сделать корректуру звука». «Как?» – спрашивает второй, сидящий за пультом. Первый возвращается в комнату: «Ну, вот так». И после этого продолжает рассуждать: «Да, хорошо звучит. Ну, я пойду, зубы почищу, пока ты это делаешь». По дороге поворачивает назад и говорит: «Слушай, а неплохо бы вот этот сэмпл немного прибрать, потому что слишком жирно получается». «Как?» – говорит тот, который сидит за пультом. «Ну, вот так. Ну ладно, ты делай… А я пойду почищу зубы». И так происходит с десяти утра до восьми вечера.

АК: Каковы строгие функции каждого из вас, индивидуальные функции? И где они пересекаются?

ИК: Ну, я бы так сказал, что, в общем-то, в силу нашего образования и бэкграунда, которые получены, пока, на настоящий момент Олег больше ответствен за то, что называется музыкой в узком смысле этого слова, то есть гармония, ноты и прочее. Я больше ответственен за то, что называется звуком в узком смысле этого слова, т. е. подбирание звуков, звучание, обращение с аппаратурой. Мы стараемся меняться этими функциями, передавать друг другу и постепенно инфильтрация происходит. И я начинаю играть, а Сакмаров начинает крутить ручки. Я думаю, что пройдет время, и мы будем друг другу идентичны в этом смысле. Это если брать технологическую сторону.

А если брать душевную сторону, то я, будучи человеком истеричным, темпераментным и требовательным к жизни, в каком-то смысле вношу во все это струю какого-то критицизма, энергии такой мужской. В свою очередь, Олег вносит в это энергию душевности. Его основной вклад – в лиричность, в чувства, в эмоцию. В нежную сторону всего того, что мы делаем.

АК: То есть можно так понимать, что вы начинали как дуэт композитора и музыкального коллекционера, а потом это все начало смещаться?

ОС: Музыкальный коллекционер – это Гребенщиков.

ИК: Я скажу, что мы начинали как дуэт двух наркоманов, и, в общем-то, надеемся оставаться в том же качестве.

ОС: А я с ужасом представляю момент, когда Кормильцев начнет писать музыку, а я – стихи. Вот что тут будет…

ИК: Ничего, если поставки травы и кислоты будут оставаться такими же на прежнем уровне. Я думаю, мы будем наслаждаться тем, что делает каждый из нас. Дед хочет меня научить гармонии, я хочу научить его писать стихи, и мы считаем, что это очень важно сделать. По крайней мере, подписывать все мы собираемся творческим коллективом, по старой проверенной схеме «Леннон – Маккартни». Потому что уже очень трудно сказать, кто что придумал. И если, например, Олег написал всего несколько строчек в композиции «Сумочка», а я написал всего лишь несколько партий в той музыке, которую мы сделали… Это состояние – оно быстротекущее, потому что все может обернуться обратной стороной. И я очень буду счастлив, если мы будем совершенно универсальны и научим друг друга тому, что умеем. Я думаю, что это не приведет к тому, что каждый из нас скажет друг другу: «Ну, я теперь все умею, до свидания», – потому что люди все равно остаются разными.

ОС: Тут я добавлю то, что процесс очень увлекателен на самом деле, общение по серьезному поводу, не просто треп жизненный. Когда есть общее дело и много учишься, много впечатлений жизненных от другого человека. Когда человек стоит того, чтобы к нему присматриваться и учиться – это очень здорово, интересно. У меня, например, было бы во много раз меньше одному делать, чем мы вдвоем делаем. Я получаю колоссальное удовольствие от неожиданных для меня хитросплетений нашего сюжета, нашего звука, нашей идеи вообще. Когда я с удивлением смотрю, как какая-то моя музыкальная идея в такую сторону выруливает, что я даже сам себе представить не мог никогда. То, что называется коллективным творчеством и чем многие рокеры щеголяют, мол, «у нас коллективное творчество»… И чего уже давно нет ни у кого из известных мне людей… Вот мне кажется, что у нас это получается. Что мы наслаждаемся совместной работой. Такой каскад интеллектуальный, все это забавно и остроумно иногда получается. Иногда грустно и трагично.

АК: Скажи названия композиций, которые готовы, в последовательности, в которой мы слушали.

ОС: Первая называется «Химический ангел», есть вариант «Химическая женщина». Вторая – «Сумочка». Это пока рабочие названия. Третья называется «Свеча», она же «Муха». Четвертая – «Фармакология», в народе она называется «Моцарт». И пятая – «Не тащит», в народе называется «Не тащит – 2».

АК: Какие инструменты задействованы в записи?

ИК: В записи задействован сэмплер Akai 3200 xl cork profesii, грувбокс Roland MC 305 и флейта. Будет, конечно, гитара…

АК: Не все знают, какая функция грувбокса. Это что, усовершенствованный ритмбокс?

ОС: Да, очень усовершенствованный ритмбокс.

АК: Вам сегодня видится, как это будет реализовано на живом звуке? Другими словами, сопоставление студийного и концертного звучания.

ИК: Да, нам очень это видится. У нас постоянно происходят всякие технологические находки, которые могут иметь применение на сцене. Мы, в принципе, пришли к выводу, что эту музыку можно играть живьем. Ее можно играть так же долго и нудно, как играли «Led Zeppelin» и «Grateful Dead». Интересно играть звуками, играть мирами, объективными по отношению к тебе…

ОС: Простор для импровизации сценической очень большой – словесный и музыкальный.

АК: Хорошо, что у вас будет идти с пульта, а что идти со сцены?

ИК: На самом деле, все будет идти со сцены. Просто что-то будет идти от компьютера, что-то будет идти от человека. От компьютера будет идти в основном ритмическая подкладка. Потому что, как хорошо написано в последнем номере журнала «Mojo»: «Чем отличается drum box от ударника? Тем, что в drum box программу нужно внести только один раз». Необходимость в живом ударнике – это совершенно ложная вещь. Возможно, она в шоу хорошая. Может быть, мы когда-нибудь придумаем что-нибудь для перкуссионистов, если нам захочется этого для новых оттенков. Для того, чтобы просто видеть живую обезьяну, которая стучит по бонгам, как поется в знаменитой песне группы «Dire Straits». А в принципе, компьютер – это сетка координат. Такая бывает у художников – нанесенная сеточка из координат, в которых они что-то строят. Это хорошо, что в электронной, технологической музыке эта сетка не живая. Она не человек, именно потому что она должна быть абсолютно надежной. Люди на этом фоне могут вы**ываться как угодно. Это живые люди, они отражают свои эмоции, душу…

Музыка, собственно говоря, это искусство времени в первую очередь. Даже прежде, чем искусство звука. А время… Люди не считают время, у тебя есть часы для этого. Собственно говоря, компьютер – это те же самые часы для музыканта, которые носят на руке. И, когда нужно, на них смотрят. Зачем на них смотреть, когда не нужно на них смотреть? И в этом смысле появление компьютера как организующего темпа, ритмического элемента музыки – это огромный прогресс, который делает музыку намного более свободной. Хотя не все это понимают… Многие видят в этом какое-то рабство, какую-то механичность. Но музыка вся механична, размер в музыке – это железный канон. Когда человек отходит от музыкального размера, от темпа, это всегда служит проигрышу музыки. Если этот отход не предусмотрен, специально не задуман, это называется лажа. В этом смысле мы считаем, что в этой сетке можно делать очень живую, ох**тельно живую музыку. Не менее динамичную, не менее напористую, чем рок-н-ролл. Не меньше оставляющую простор для игры.

АК: Тексты были первичными?

ИК: Изначально да, но многое поменялось в процессе работы.

АК: Под ритм?

ИК: Нет, под динамику, под содержание, под мысль.

ОС: Здесь процесс пока такой существовал, я вообще никакую музыку не могу без текста представить, у меня никаких идей не бывает. Когда я вижу текст, я начинаю читать, какие бы они ни были, как бы Кормильцев ни говорил, что уже изменит под то, что будет, а вся гармоническая подкладка, мелодическая, ритмическая, она исходит из изгибов текстов. Это не говорит, что она к размерам стиха точно привязана, наоборот, стараемся все время ломать эту закономерность. Но при этом песня пока возникает 100 % из текста, а потом да, обратный процесс получается, когда есть уже какая-то рыба музыкальная, дальше начинают тексты модифицироваться, и дальше идет поток такой спонтанный.