Собрание сочинений. Том 4
Шрифт:
Лена. Что же мне ответить, Алексей Вениаминович?
Воропаев(просматривая письмо). Как она тебя величает? «Милая Лена». Спрашивает, как живет и работает Воропаев? Ну, значит, так и ответь: «Милая Шура, сообщаю вам, что Воропаев здоров, много работает, жизнью своей доволен… что сынишку его на днях привезут из Москвы…»
Лена. Я ей отвечать не буду. Я ее вовсе не знаю. Мне бы уехать, Алексей Вениаминович… Помните, я просила вас помочь? Мне бы вот сейчас уехать… завтра, что ли…
Воропаев. Куда ехать, почему? Только начала становиться на ноги, и уезжать… И в какой связи это с письмом? Только
Лена. Смешно вы говорите — другая я стала. А какая такая другая, вы знаете? Что у меня на сердце, чувствуете?
Воропаев. Я что-то не понимаю… Александре Ивановне я, конечно, отвечу сам. Ты о ней думала?
Лена. А как же! Как же мне не думать, когда я рядом с ее жизнью стою. И письма ее кое-какие, — теперь уж признаюсь, — я читала, вы их рвете, а я возьму, склею, прочту. Умная и хорошая она женщина, Алексей Вениаминович. Читаю, бывало, ее письма и плачу. Вот, думаю, как не повезло женщине: одно думала, другое вышло.
Воропаев. Помнишь, какой я сюда приехал… за смертью… и тогда твердо решил я — не стеснять собой никого… и ее, конечно, в первую очередь… и вообще никого.
Лена. Не говорите мне ничего, Алексей Вениаминович. Я все сама вам скажу. Я ее жалела, а сама думала, — а вдруг так случится, что у нас с вами жизнь наладится. Мечтала об этом… А теперь вижу — ничего бы у нас с вами не вышло…
Воропаев. Я никогда не думал, что ты так ко мне относишься… Что ж теперь делать?
Лена. Постойте, не перебивайте меня… Жена — это недаром в народе говорится — половина. А разве я могу быть половиной? Я и на четверть не потяну…
Воропаев. Лена, не в этом дело…
Лена. Подождите, милый Алексей Вениаминович… вы уж потерпите, я за всю жизнь сегодня такая разговорчивая… Вы хотели забыть Александру Ивановну, потому что вам жалко было брать ее в свою жизнь. Плохо, мол, ей тут будет. А она, видать, не жалеет себя ни в чем, только бы поближе к вам быть. А вы не бойтесь… Вы, правда, послушайте меня, как сестру, худого я вам не пожелаю, — вы не зовите, ее. Обед она вам не сварит и за папиросами бегать не будет, но… (Не найдя слов, широко распахивает руки, движение их вольно и красиво и лучше слов объясняет мысль.) Вы ее любите… Я на вас зла не держу, я сама виновата, сама… Вы для меня так много сделали, вы меня жить научили… Меня научили, а сами не умеете. Других чему только не научили, а сами свою долю взять не знаете как. Мне б никто не простил, если б я связала себя с вами… Полы у вас мыть да чаем вас поить — это мне ничего не стоит, но счастья у нас не было бы. Стойте, стойте! Я сейчас, как все высказала, вижу — судьба моя еще не сказана, и впереди она вся. Знаю я: за пазухой у вас счастья своего не высидишь. Ну, хватит, Алексей Вениаминович, заговорила я вас, милый вы мой.
Воропаев. Что сказать… Кажется, в первый раз в жизни не знаю, что сказать…
Софья Ивановна(вбегая). Можете не волноваться… Нашелся Тузик! (Разглядывая Лену и Воропаева). Опять эта Морозова пришла, которой пенсию не дают, на завтра, что ли, отложить?
Лена. Нет, нет. Пойдите, Алексей Вениаминович, выслушайте ее… который раз она к вам…
Воропаев. Замечательный человек ты, Лена… только все как-то нескладно у нас с тобой получилось… Но какой ты чудесный, чистый человек! (Пожимает ей руку и выходит.)
Софья Ивановна. Что тут у вас, Лена?
Лена(бросается на грудь к матери). Вы мне ничего не говорите, мама… Только поклянитесь от чистого сердца, когда Сережка к нему приедет, будете смотреть за ним, как за своим. Мамочка, милая… (Целует ее).
Софья Ивановна. Гордая ты у меня, Леночка. Все сделаю, как ты хочешь… Все будет, как ты хочешь…
Действие четвертое
Набережная, что и в первой картине. Осень. Деревья слегка позолотели, но еще пышны, а солнце по-летнему горячо. На скамейке доктор Комков. Появляется Лена с чемоданчиком в руке.
Лена. Здравствуйте, доктор. Отдыхаете?
Комков(раздраженно). Пациента жду. По случаю воскресенья рассчитывал застать его дома, но не угадал: день секретаря райкома строится вне законов логики. Раньше, бывало, больные бегали за врачами, теперь врачи гоняются за своими больными.
Лена. А почему здесь его ловите?
Комков. Сегодня с пароходом прибывают переселенцы. Здесь организуется встреча… Едете?
Лена. Да, пароходом. Хотела попрощаться, да, видно, не удастся.
Комков. Что выбрали, Елена Петровна?
Лена. Фельдшерские курсы, потом, может быть, рискну в мединститут.
Комков. Отлично надумали, из вас выйдет прекрасный врач… только смотрите, никогда не соблазняйтесь лечить Воропаева.
Лена. Кстати, как у него сейчас со здоровьем? Уж очень неважно стал выглядеть.
Комков. Видите ли…
Лена. Говорите… как будущему врачу.
Комков. Воропаев — человек для всех. Организация, очень сложная. Для таких, как он, еще нет лекарств. Они и болеют-то не по-людски.
Лена. Он стал такой худой, такой худой…
Комков. Худой? Да он весь из костей, даже сердце.
Лена. Ой, нет. Зимой вы говорили, что перемена жизни — самое хорошее лекарство. Вот он переменил…
Комков. Он недопеременил. К этой перемене надо бы еще немножко сердечной радости, своей, маленькой… но он любит радость грузовиками, кубометрами, гектолитрами…
Лена. Как, по-вашему, он счастлив?
Комков. По-видимому — да… Как-то я прочел у Тургенева: «Кто знает, сколько каждый живущий на земле оставляет семян, которым суждено взойди только после его смерти», — и подумал тогда, что от многих из нас ничего не останется, и зависть меня взяла именно к Воропаеву. Он и при жизни взрастил неплохой урожай.
Лена. Зачем вы так говорите? От нас останутся люди, каких еще не было, от нас пойдет счастье.
С моря слышен гудок подходящего парохода.
Ну, мне пора, доктор. Я буду писать вам.
Комков. Возвращайтесь скорее. Я очень скучаю без тех, кого не надо лечить.
О чем-то бурно споря, появляются Юрий и Наташа.
Юрий(хлопая по толстой книге, которую он держит в руке). Видишь, что написано: «Мать и дитя», профессора Жука. Четырнадцатое издание.