Собрание сочинений. Том 4

Шеренги четко выполняют все команды.

К первому десятку подбегает посыльный, что-то по-военному докладывает командиру. Командир отдает честь. Шеренга стоит «смирно».

Командир вызывает:

— Дружинник товарищ Андрей, к взводному командиру на индивидуальную стрельбу.

Яков Михайлович делает два шага вперед из строя, поворачивается налево и идет к мишеням.

Миронов стреляет по мишени подряд два раза.

Трофимов укоризненно качает головой.

Смущенный Миронов неловко оправдывается:

— Рука дрожит…

— Рука должна быть твердой, в этом все искусство стрельбы! — говорит поучительно Трофимов.

Миронов просит:

— Разреши еще раз?

Он долго целится. Трофимов поправляет ему руку. Миронов стреляет и, как мальчишка, бежит к мишени.

По-военному подходит Свердлов и отдает рапорт Трофимову:

— Товарищ командир, дружинник Андрей прибыл по вашему вызову.

— Вольно! — серьезно отвечает Трофимов, а затем уже неофициальным тоном: — Давайте постреляем, Михалыч!

Издали, победоносно помахивая бумажной мишенью, бежит Миронов.

— Прямо в яблочко! Смотри, Трофимов!

Трофимов горделиво:

— Видишь, Михалыч, какие успехи у меня Миронов делает.

Миронов доволен похвалой учителя:

— Спасибо, Трофимов, за науку. Когда-нибудь вместе будем сражаться в одном ряду. Моя пуля, командир, тебя не обманет. Руку!

И они сердечно пожимают друг другу руки.

— Ну, Михалыч, посмотрим, как твои успехи, — говорит Миронов.

Свердлов аккуратно целится и, не торопясь, спускает курок. Выстрел.

Трофимов вглядывается и говорит с довольной улыбкой:

— При его зрении… неплохо…

Перрон вокзала в Екатеринбурге. Идет проливной дождь. Вокзал переполнен полицией. Здесь сам начальник местной охранки Самойленко. С ним рядом — Казимир Петрович. Он держит себя «столичным гостем».

— Неуловимый человек, говорите? С января не можете за ним угнаться? А я могу вам, господин начальник, совершенно точно доложить: едет он в Екатеринбург из Перми почтовым поездом номер четыре, который прибудет в два часа дня. Хе! Хе! Я-то его обязательно узнаю. Лично знаком. Глаза, голос, руки — приметы особые… Мы его здесь же на перроне и задержим…

Убогая лачуга на пустыре на краю города. Идет проливной дождь.

В лачуге на лавке лежит больной рабочий Сухов, которого мы видели в группе Свердлова. Возле него сын девяти-десяти лет — Ленька, сидит и читает отцу вслух «Мертвые души».

Жена Сухова, Анисья, худая женщина, потерявшая в горе и нужде возраст, раздувает самовар, убирает посуду, расшвыривает в злости вещи.

В подслеповатые окна барабанит дождь.

Ленька читает:

«У меня не так. У меня когда свининка — всю свинью давай на стол, баранина — всего барана тащи, гусь — всего гуся!..»

Анисья останавливается возле мужа, не глядя на него, через плечо бросает:

— И этот придет?

Сухов будто не понимает ее, желая избежать ссоры:

— Кто?

Анисья всем корпусом поворачивается к мужу, почти кричит на него:

— Ты знаешь кто! Черный…

Сухов приподнимается на локте:

— Михалыч?

Она его перебивает:

— Не знаю, как его звать, и знать не хочу…

Потом, с трудом проглотив слюну, говорит странно спокойным голосом:

— Послушай, Алексей, собрание в последний раз… А увижу этого… кипятком обварю… Ты меня знаешь. Вот крест…

Сухов отвернулся:

— Читай дальше, сынок.

Анисья лихорадочно одевается, ее руки трясутся. Она почти невменяема:

— Ты запомни, Алексей, сядешь в тюрьму, собственными руками зарежу Танюшку и Лидку… сама повешусь. Чем с голоду сдыхать, по миру итти — лучше сразу…

Сухов зябко поеживается, хочет приподняться, но больная нога мешает ему.

Острая жалость к близкому человеку сразу охлаждает гнев Анисьи. Она поправляет сползшее одеяло, тихо спрашивает мужа:

— Тебе что? Холодно?

Сухов качает головой:

— Нет, жарко…

Анисья ворчит, чтобы скрыть беспокойство:

— Жарко, а бледный. Помри еще у меня!

— От ноги-то?.. Товарищи придут, я денег попрошу в долг… купим поесть… Может, и на доктора хватит…

Анисья набрасывает платок и безнадежно машет рукой.

— Ты попросишь! Ленька, если девчонки проснутся, — посмотришь!

Анисья уходит. Ленька встает, подходит к занавеске, смотрит, возвращается, садится возле отца и степенно говорит:

— Обе спят.

Берет книгу, читает:

— «…За бараньим боком последовали ватрушки, из которых каждая была гораздо больше тарелки…»

Сухов лежит и, видимо, не слушает Леньку. Вздохнув, тихо говорит:

— Лёнь! Плохи, брат, дела наши с тобой!

Ленька озабоченно сдвигает брови и опускает книгу. Сухов поворачивается к сыну:

— Если со мной что случится, ты из дому уходи. Матери не справиться с тремя… В приют какой просись, к людям просись.

Тяжело вздыхает Ленька. Сухов сосредоточенно следит за своей мыслью:

— А когда вырастешь, вспомни, что отец твой жизнь отдал за людей…

Ленька часто заморгал, вздохнул, стал ерзать на стуле…

Заметив огорчение Леньки, Сухов, ободряя, хлопает его по спине:

— Ну, ну… может, еще все обойдется. Это я тебе на всякий случай. Я тебе, как товарищу своему, сказал. А плакать — это уж последнее, брат, дело… Давай читай дальше… как там Собакевич обедал.

Ленька находит пальцем строчку:

— «Этим обед и кончился…»

В комнату входят Миронов, Зина и Вотинов. Здороваются с Суховым.

Зина подходит к кровати, ласково гладит Леньку по голове. Она дает ему книжку.

— Это тебе, а это сестренкам.

Во втором свертке, который Ленька с лихорадочным любопытством развертывает, две маленькие куклы. Сухов благодарно улыбается Зине:

— Спасибо, Зинаида Васильевна, балуете вы их…

— Пустяки, Алексей Петрович… А как здоровье?

Сухов мрачнеет:

— Здоровье наплевать! А вот заводская администрация считает, что я по собственной вине повредил ногу, и не платит пособия.