Собрание сочинений. Том 5. Покушение на миражи: [роман]. Повести
Шрифт:
Вот тут-то Иван Лепота и кончил значительным многоточием.
Ничего не скажешь — прошибало прямо-таки до слез, но для набата никак не подходило. Скорей — плач Ярославны «Путивлю городу на забороле», чем зовущий набат.
И Самсон Попенкин властно требовал от поэта Лепоты набатного обличения: Китежский комбинат при попустительстве директора Сырцова в день выпускает столько-то тонн отравленных отходов в реку, в месяц столько-то, в год…
— Пусть звучит мотив неистового нарастания, — убеждал ответственный секретарь строптивого лирика, привыкшего к слезному умилению в творчестве. —
Лирик, побунтовав, постонав, сдавался перед железной необходимостью. Но Самсон Попенкин не удовлетворялся победой:
— А теперь ты вызови у читателя негодование: сообщи, что директору Сырцову неоднократно указывала на эту грозную опасность наша газета. Вот номера газет, названия статей. Перечисли их, пусть они звучат, как удары молота, вбивающего гвозди в гроб дяди Каллистрата!
Статья была закончена общими усилиями воплем оскорбленных и обманутых, прорвавшимся в одном лишь слове: «Доколе?!» Воистину титаническое крещендо, обрывающее набат.
Иван Лепота вытер с чела пот:
— Уф-ф!.. — И с опасливой почтительностью поглядел голубым взором на своего редактора. — Ты, брат, еще тот Соловей-разбойничек… Неужели думаешь, что главный тут наложит «петлю на собаку»? Да для него это все равно что на самого себя петлю накинуть.
Вместо ответа Самсон Попенкин вызвал по телефону машинистку.
— Сейчас мы наш набатец перепечатаем по всей форме, — объявил он поэту. — А тебе, лирик, лучше испариться. Прячься подальше, я уж как-нибудь один.
— Ни пуха тебе, ни пера, Соловей-разбойничек.
К черту! К черту! Сгинь!
Через каких-нибудь полчаса перепечатанная статья лежала перед Самсоном Попенкиным — по всей форме, с «собакой».
«Собакой» на жаргоне газетчиков — столь непочтительно, к сожалению, — именовалось самое важное место любой рукописи, имеющей хождение внутри редакции. «Собака» — это фасад рукописи, ее лицо, ее официальный паспорт, куда заносятся все данные: кто редактор, по какому отделу, срок сдачи, исходящий номер и пр. и пр. Без «собаки» всякая рукопись — Иван, не помнящий родства. Но и «собака» без наложенных на нее основополагающих резолюций, скрепленных авторитетными подписями, — пустое место.
Какие-то «собаки» Самсон Попенкин имел право украшать своей подписью — называлось «накидывать петлю», — не согласуясь с главным редактором. К этой же «собаке» он не имел права, да и не хотел, прикасаться — слишком велика ответственность.
Еще раз прочитав сверху вниз и пробежав снизу вверх всю статью, поправив кой-какие опечатки, Самсон Попепкин с минуту мечтательно сидел и наконец решительно поднялся:
— Ну, Илья Макарович! Иду на вы.
Едва статья легла на зеленое поле главредакторского стола, как сразу же вызвала замешательство:
— Что-о?.. Автор — Лепота!
Именно на это-то и рассчитывал Самсон Попенкин. Пусть Илья Макарович возмутится с ходу, еще не читая статьи. Проглоти он сразу всю статью вместе с фамилией автора — вряд
ли сумеет тогда переварить. Для начала должен принять маленькую пилюлю.— Лепота — автор!!
Самсон Попенкин и бровью не повел, спокойненько выжидал, когда замешательство главного редактора перерастет в возмущение.
— Поавторитетней человека не мог подыскать? Почему именно этого отпетого? Эту одиозную фигуру!.. — Голос Крышева по своей природе не способен был звенеть гневной медью, он начинал жестяно дребезжать.
А Самсон Попенкин безучастно глядел в мутное, широкое око безмолвствующего телевизора.
— Это же может скомпрометировать столь важную тему!!
— Кого бы вы предложили? — тихим голосом, с невозмутимой вежливостью спросил Попенкин.
— Да любого, любого, кто пользуется у нас авторитетом. Если не Дробняка, так Кавычко. На худой конец, того же Чура. Каждый, кого ни возьми, не столь одиозен, как этот Лепота!
— Вот именно — не одиозны, авторитетны, — согласился Самсон Попенкин.
И Крышев насторожился, как заяц, услышавший скрип шагов. Пора выкладывать аргументы.
— Если эти авторитетные, не одиозные товарищи помещают у нас в газете набатную — да, набатную! — статью, то любому и каждому становится ясно: набат согласован с вами. Вы — заказчик набата, его инициатор. Неужели кто-то поверит, что Чур или Арсентий Кавычко по своей инициативе ударят в колокола, решатся всполошить весь город. Какой дурак поверит, что они столь смелы и решительны? Вы хотите принять всю ответственность на себя, Илья Макарович?
Илья Макарович Смутился — он меньше всего хотел выглядеть зачинателем набата. Смутился, но еще не сдавался:
— А Петров-Дробняк способен, так сказать, по собственному желанию. Ему-то нельзя отказать в решительности.
— А вы убеждены, что если этого Дробняка-набатчика возьмут за загривочек и спросят, он не укажет на вас?
Илья Макарович промолчал, полной уверенности он тут отнюдь не чувствовал. Самсон Попенкин продолжал напирать;
— Набат-то может и сорваться. В этом случае я не хочу подставлять ни себя, ни вас.
Главный редактор озадачено кашлянул:
— Кхм!.. Но не поверят и Лепоте, что сам, без нашей помощи…
— Иван Лепота есть Иван Лепота. Не авторитетен, одиозен, больше того — отпетый. От него можно ждать любого, даже набатного, трезвона. Он нам предложил свою статью. Тема назревшая, больная, мы и раньше ее касались. Никого не должно удивлять, что мы приняли статью. А переборы — да, есть. Так это же Иван Лепота звонит. С него и взятки гладки. Мы даже пытались его причесать, он не соглашался. Словом, мы не зачинщики набата, звонарь сам зазвонил.
— Кхм!.. А знаешь, тут что-то есть…
Самсон Попенкин пожал плечом, предложил с полным равнодушием:
— Впрочем, вы можете связаться с Петровым-Дробняком. Он, пожалуй, охотно согласится.
— Нет, нет! Ты прав — Лепота больше подходит. Он — в набат?.. Да, по собственной инициативе!..
Первое сражение выиграно, Самсон Попенкин бросил вызов ко второму сражению, решающему:
— Да вы, Илья Макарович, статью-то читайте. Там такой набат, что закачаешься.