Собрание сочинений. Том 5

Луна вышла сразу же после захода солнца. Агрегат Агафоновой без огня все еще ползал по участку.

Белесые холмы Чернозатонских гор, сливавшихся с горизонтом, сухими пятнами поблескивали на краю полей. Они были видны далеко, будто луна освещала их с особенной силой.

Была луна, и в голубом, сияющем воздухе ранней ночи все еще желтели, будто оставившие на себе солнечный свет, длинные поля ржи и пшеницы; и чем выше всходила луна, тем ярче светили полевые краски земли. Казалось, что сейчас откуда-нибудь выглянет солнце, — так сияли хлеба.

Вдоль дороги горели костры комбайнерских бригад.

— Сколько? — доносился к телеге звонкий голос.

— Тринадцать и осьмнадцать сотых… неполон день работы… Двести тридцать семь сдала на весы, — теперь уж спокойно и важно отвечал председатель.

И было всем понятно: маленькая, неразговорчивая Дуся Агафонова за десять рабочих часов убрала неосвещенным комбайном тринадцать и восемнадцать сотых га и сдала на весы двести тридцать семь центнеров ржи со своего сырого и самого дальнего от колхоза участка.

1937

Хозяйки

1

На селе в колхозе знатнее комбайнера нет никого. Но в нынешнюю уборку, неожиданно для самих себя, пошли в гору полевые хозяйки, «кухарки и поварихи тракторных, комбайнерских и полеводческих бригад.

Индустриализация сельского хозяйства быстро создает свою культуру полевой жизни, подтягивающей к себе весь основной быт колхоза.

Вот скосили, убрали сено, убрали рожь, уберут пшеницу и подсолнух, поднимут пары, начнут и закончат озимый сев, а там скоро и опять весна, лущение паров, прополка — все в поле.

Поле — производственная площадка — все больше занимает места в кругу колхозных интересов, и именно в поле на производстве складывается новая, полная свежей, молодой поэзии культура колхоза.

Поэзия полевого труда у Некрасова была невеселой, отчаянной, и никаким счастьем не веяло от нее.

Давно нет этой поэзии на советских полях. Но оттого, что ушла забота и не может никак, кроме грустного воспоминания, вернуться старая песня, колхозное поле не стало ни молчаливее, ни суровее. Песня, как и прежде, рождается в поле:

За привалом-то песня не весела. За работой она складней. А сидя она не выйдет…

И поют, поют, как никогда не певали раньше. И как шумны, возбуждены ночные дороги, по которым, не глядя на время, идут и идут подводы с зерном, с горючим, с тарой, с продовольствием! Как долги по ночам костры у комбайнерских будок, когда от стана к стану идет озорная, веселая песня, звучат гармошки до самого солнца и молодежь сбегается за много километров глядеть, как будет танцовать приезжий комбайнер.

Каждому новому явлению нужно иметь, как птенцу, свое гнездо, где бы опериться. Полевая жизнь кустится возле тракторно-комбайнерских бригад, и хозяйка тут — все.

До зари встает она, готовит завтрак своим комбайнерам, а проводив их, убирает вагончик, стирает спецовки и белье, готовит обед, выписывает из колхоза продукты, потом бежит с обедом на комбайн, кормит на мостике своего большака-комбайнера или скоренько усаживает бригаду очередями за обеденный стол у вагона и, пока едят они, выкладывает им все новости утра.

Она обычно к обеду все уже знает: и сколько убрали соседи комбайнера, и какой у них выход зерна с гектара, и что привозила кооперация. Но вот кончен обед — и тысячи новых дел встают перед полевой хозяйкой. Она одна в вагоне и, как начальник штаба, отвечает за все. Ей надо увидеть, как поедет мимо механик МТС, чтобы сказать ему про карданный вал, надо поговорить с завхозом насчет продуктов и мыла, получить от массовика газеты (а то как прозеваешь сама получить — никак потом не допросишься) и, наконец, узнать от возчика зерна все окружные новости дня. Если в колхозе плохи ясли и детская площадка, то у хозяйки на руках еще двое-трое ребят. Подходит время чай пить — и, глядишь, заходят отдохнуть, поболтать подруги из полеводческой бригады, и тут выясняется, где у кого будут сегодня танцы и про кого придется спеть запев.

Мы в городе не знаем колхозных песен. Нам все кажется иногда, что тут только и поют, что о тракторах да комбайнах и что своеобразный «конструктивизм» колхозной песенной темы наивен, узок, поверхностен.

Собиратели фольклора, опрашивая колхозных певцов, вносят много мертвого схематизма в понимание колхозной частушки.

— Что тут у вас поют об индустриализации? А что антирелигиозное? А о новом быте что? — спрашивают они и, получив ответ, разносят припев-частушку по разным рубрикам — четыре припева в антирелигиозные, четыре — в индустриальные, четыре — в новый быт.

Но я не слышал, да, говорят знающие люди, и не бывает так, чтобы пели, скажем, весь вечер только о боге:

Ах ты, бог, ты, наш бог, Где ты обретаешься? Чай, поди, от аэроплана Где-нибудь скрываешься!

или только об урожае, о комбайнерах, или, наконец, только о любви.

Частушка — песня гибкая, маневренная. Ее куплеты каждый раз подбираются, монтируются с учетом обстановки песни и с тем обязательным чувством актуальности, которое всегда делает «запев» злободневным, отвечающим только что случившемуся и имеющим в виду реальное лицо.

Когда девушка запевает:

Юбочка коротенька, Оборочка пришьется, Я еще молоденька — Залеточка найдется…

или:

Милый пашет, милый пашет Черную земелюшку. Подошла к нему, сказала: «Запаши изменушку», —

то все догадываются, к кому относятся слова.

Когда парень выскажется, что

Хорошо траву косить, Которая стоячая, Хорошо девку любить, Которая горячая. —

и кто-нибудь в ответ запоет:

Милый мой на сто процентов, Я сама на двести пять. Номер с номером не сходится, Не буду с ним гулять, —

то и тут все понятно, близко поющим.

Поздней ночью в бригаде, где весела, гостеприимна хозяйка, весело всем. За веселую, за приветливую идут бои между комбайнерами. За хороших хозяек спорят с колхозом.

Начинает формироваться хорошая полевая должность — хозяйка.

И странно: в хозяйках нет ни одной пожилой женщины, сплошь девушки.