Собрание сочинений. Том 6

— Посуда чистоту любит, — говорит хозяйка гостю, заставляя его выпить.

Недостаток привычного — существенная черта любого новаторства.

Размышление подготовляет, переживание двигает.

Его всегда так небрежно слушали, что он привык к этому и в разговоре всегда настойчиво повторял:

— Иду я набережной, — ты слышишь? — и вижу девушку, — ты слышишь?

Походка — немая музыка тела. Мадам Кипиани производила бы смешное впечатление своей грузностью, если бы не ее походка. Она шла стремительной поступью атакующего, и в этой экспрессии все смешное в ее фигуре стушевывалось.

В вышине, в черно-синем небе, белеют пухлые облака, снизу освещенные городом.

— У него память хорошая — где пообедал, туда и ужинать идет.

По комнате, как туман, расползлось молчание.

Бездарному человеку всюду открыта дорога. Бездарные люди пользуются особенным успехом даже у красивых женщин. Бездарный человек дает другим тащить себя, и все, кому выпадет эта честь — тащить за уши бездарную тупицу, питают к нему, как к своему выдвиженцу, нежнейшие чувства. А талантливый человек сам тащит других. Он никому не дает возможности похвастаться за свой счет.

О плохих трактористах: «Без ума гоняются за га».

Девочка с огромным белым бантом на голове похожа на ветряную мельницу.

Выпили — и начался многоголосый разговор, как в бане.

— Разочаровалась я, глядя на него.

— Авария произошла в порядке, — радостно произнес милиционер, видя, что машина перевернулась, а люди целы.

Люди, взявшие Берлин в течение считанных дней, могут взять все, что угодно.

В дни Отечественной войны приехал в Москву народный поэт Дагестана аварец Гамзат Цадасса. Встретились и разговорились, как жили эти годы, что делали.

Николай Тихонов рассказал о Ленинграде, Гамзат задумчиво слушал, качая головой. Потом зашла беседа о Дагестане, о самом Гамзате.

— Работаю много, — сказал он, — иной раз по неделям с коня не слезаю. Тут нужна песня о смельчаках — детях аула, там — приветствие молодым, уходящим на фронт, или стихи о женщинах-труженицах, и все зовут, все торопят, и нельзя отказать, и надо ездить и читать, и слушать и видеть.

Занятость Гамзата, на коне объезжающего горные аулы, стосковавшиеся по песне, была сродни нашей московской занятости, а его заботы родственны нашим, а запросы его аулов ничем по духу не отличались от запросов наших читателей, да, наконец, сами мысли о творчестве были теми же, что в горах, что и в Москве.

Сулейман Стальский, поэт романтического, возвышенного склада, и Гамзат, сатирик и юморист, — совсем разные люди. И жизнь каждого из них складывалась по-своему. А путь один. И оба они одинаково родные всем, кто их знает.

Представишь себе зимнюю ночь в горных трущобах Дагестана, ветер, как терку, и скользкие дороги, и всю декабрьскую неуютность один на один с осатанелой природой, и старого Гамзата, укутанного в бурку и башлык, шопотом пробующего новую, еще не разошедшуюся песню, и радостно станет на сердце, точно увидел родного отца или старшего брата на боевом посту.

О чем он думает, слагая песню? Наверно о том, кто из героев приедет к праздникам домой и расскажет о замечательных битвах, о девушках-пахарях и пастухах, делам которых удивляются лучшие храбрецы…

А может быть, укрыв башлыком лицо от ветра, вспоминает он рассказы о Ленинграде или комнату в Москве, увешанную коврами, саблями, картинами Дагестана, и видит, как по холодным улицам Москвы куда-то спешат его друзья.

Холодно и одиноко зимой в горах Дагестана. От этого и версты кажутся длинней, а аулы — негостеприимнее, и слово человеческое — скучнее.

Но вот вспыхнет очаг в дружеской сакле и осветит кунацкую, битком набитую старыми и молодыми.

— Что в Москве? — наперебой станут спрашивать они. — Какие новости?

И, грея над огнем озябшие руки, прочтет Гамзат о Кремле, о Сталине, о том, как мы живем в Москве.

X. любил доводить до какого-то щегольства свое бесстрашие.

— На кой чорт нам были бы мозги, если б все в жизни было легко и понятно?

Бабочка, как цветок, оторвавшийся от стебля, косо неслась по ветру.

— Ну, будь человеком, выздоравливай.

Поступок накопляется.

Искусство нельзя принимать слишком буквально, говорят. А по-моему, искусство необходимо принимать только буквально, и никак иначе.

Живой темперамент — это живое воображение.

Запахи надоедливо носились над предметами, как мошкара.

Солнечный свет, процеженный сквозь плотные тучи, лился реденькими космами, вразброс кое-что освещая.

Ее лицо всем доставляло невыразимое удовольствие, как трогательная мелодия, как маленькое деревцо в цвету, как плод, вкусный даже на глаз, как растеньице, ароматное еще издали, как птица необычайной раскраски, как освещенный солнцем ландшафт, проникнутый покоем и тишиной.

Никогда не случается, чтобы какое-нибудь место произведения тронуло чье-либо сердце, если оно не волновало автора в пять раз сильнее.

Зажигает только тот, кто сам горит.

Страшный ливень кончался отвесными столбами.

Огнистая зелень молний.

Любить — это знать, что человек желает и делает тебе только хорошее.

Если всюду торопиться, так ни на что времени не хватит.

Довольно вон выходящий случай.

Я же вам черным по белому говорю.

Хороший поэт тот, кто вызывает у нас много желаний.

Легко быть остроумным, когда ни к чему не чувствуешь никакого уважения.

Иногда нужно отступать от правила, чтобы не впасть в ошибку.

Общаясь с ним, ничему не научишься, но чем-то становишься.

— Я отлично могу жить, ничего не делая, я получил английское образование.

Он всегда говорил так, будто ему противоречили.