Собрание сочинений. Том 9

Лондон, пятница, 29 июля 1853 г.

Г-н Гладстон внес на вчерашнем заседании палаты общин резолюцию, предусматривающую принятие мер по созданию государственного консолидированного фонда для оплаты облигаций Компании Южных морей, которые оказались необмененными вопреки финансовому проекту Гладстона. Внесением этой резолюции» г-н Гладстон признал полное крушение своего плана конверсии. Кроме этого небольшого поражения, министерство потерпело весьма тяжелое поражение в связи с его биллем об Индии. Сэр Джон Пакингтон предложил внести дополнение, в силу которого соляная монополия должна быть отменена, а производство и продажа соли в Индии должны стать совершенно свободными, подлежа лишь обложению акцизным сбором или каким-либо другим налогом. Предложение было принято 117 голосами против 107, несмотря на отчаянное сопротивление сэра Чарлза Вуда, лорда Джона Рассела, сэра Дж. Хогга, сэра Г. Маддока и г-на Лоу (из «Times»). Олигархия, добившись успеха по вопросу о повышении оклада председателю Контрольного совета до 5 тыс. ф. ст., намеревается теперь повысить жалованье безупречным директорам Ост-Индской компании — с 300 ф. ст. до 1000 ф. ст., а председателю и вице-председателю Совета директоров до 1500 фунтов стерлингов. Очевидно, олигархия предполагает, что Индия обладает такой же волшебной силой, какая в Индостане приписывается листве сказочного дерева, растущего якобы на высочайших вершинах Гималаев, — превращать в золото все, что к ней прикасается; разница заключается лишь в том, что легковерный индиец надеется получить золото из сока листьев, просвещенный же англичанин надеется выжать его из крови индийского населения.

В «Тысяче и одной ночи» изображен китайский император, который, встав в одно прекрасное утро и подойдя к окну, чтобы полюбоваться дворцом Аладина, был удивлен, не увидя ничего, кроме пустого места. Он вызвал своего великого визиря и спросил его, видит ли он дворец. Великий визирь не мог ничего разглядеть и был удивлен не менее императора, который, разгневавшись, приказал своей страже схватить Аладина. Лондонская публика, проснувшись в среду утром, оказалась в положении, весьма схожем с положением сказочного китайского императора. Лондон выглядел так, как будто он перестал быть городом. Там, где мы привыкли что-то видеть, было и продолжало быть пустое место. И если глаза поражал пустынный вид площадей, то уши поражала мертвая тишина. Что же, однако, произошло в Лондоне? Революция извозчиков! Извозчики и их кэбы как бы чудом исчезли с улиц, со своих стоянок, с площадей у железнодорожных вокзалов. Владельцы наемных экипажей и кучера восстали против нового закона об извозчиках, против этого великого и почти «уникального» акта «министерства всех талантов». Они забастовали.

Неоднократно замечалось, что британская публика бывает время от времени подвержена приступам морального рвения и что через каждые шесть или семь лет ее добродетель становится неистовой и обуреваемой желанием сразиться с пороком. Объектом подобного приступа морального и патриотического рвения в настоящее время явился бедный кэбби. Его вымогательствам, от которых страдали беззащитные дамы и тучные дельцы из Сити, следовало-де положить конец, а плату за проезд снизить с одного шиллинга до шести пенсов за милю. Шестипенсовая мораль стала эпидемической. Министерство, в лице г-на Фицроя, выработало драконовский закон против кэбби, определяющий его обязанности перед публикой и в то же время подчиняющий оплату его поездок, его «экипаж», его лошадей и его нравственность законодательному регулированию парламентом. По-видимому, имелось в виду насильно превратить кэбби в образчик британской респектабельности. Нынешнее поколение не может обойтись без того, чтобы не сотворить по крайней мере одну добродетельную и бескорыстную категорию граждан, и для этого были избраны кэбби. «Министерство всех талантов» настолько горело желанием провести в жизнь свой законодательный шедевр, что закон об извозчиках, едва пройдя через палаты, был уже введен в действие, прежде чем была готова хотя бы часть необходимых для этого условий. Никто не позаботился о том, чтобы лондонские кади имели под рукой точные копии новых правил и таблиц расстояний и расценок; вместо этого полицейские судьи получили в самой общей форме указания разрешать все конфликты, возникающие между кэбби и публикой. Таким образом, в течение двух недель мы были свидетелями разнообразного и возвышенного зрелища разыгравшейся перед судьями непрерывной борьбы между целой армией шестипенсовых Гемпденов [212] и «свирепыми» извозчиками; из них первые сражались за добродетель, а вторые — за деньги. День за днем кэбби читались нравоучения, им выносили приговоры, их заключали в тюрьму. Наконец, они убедились, что при новом тарифе они не в состоянии вносить своим хозяевам прежнюю арендную плату. Хозяева и извозчики собрались все вместе на свою mons sacer [213] — в Нэшионал-холл в Холборне, где и пришли к ужасному решению, приведшему к исчезновению на три дня извозчиков с улиц Лондона. Двух вещей они уже добились: во-первых, министерство в лице г-на Фицроя настолько изменило свой собственный закон, что почти аннулировало его; а во-вторых, восточный вопрос, датский coup d'etat {государственного переворота. Ред.}, плохой урожай и надвигающаяся эпидемия холеры — все это исчезло перед лицом великой борьбы между общественной добродетелью, настаивавшей на. уплате шести пенсов за милю, и частным интересом, настаивавшем на уплате двенадцати пенсов.

212

Маркс иронически сравнивает сторонников снижения платы извозчикам до шести пенсов за милю с одним из видных деятелей английской буржуазной революции XVII в. Джоном Гемпденом, который в 1636 г., за четыре года до начала революции, отказался платить королевским сборщикам «корабельные деньги» — налог, не утвержденный палатой общин, и на суде отстаивал право англичан сопротивляться незаконным королевским поборам.

213

Mons sacer — Священная гора, куда, согласно преданию, в 494 г. до н. э. во время борьбы патрициев с плебеями в Древнем Риме удалились плебеи в знак протеста против притеснений со стороны патрициев.

«Забастовка» стоит в порядке дня. В течение этой недели бастовало 5000 углекопов в северных угольных районах, от 400 до 500 поденщиков — резчиков пробки в Лондоне, около 2000 рабочих, работавших у различных владельцев товарных пристаней на Темзе; забастовали и полицейские в Гулле, такая же попытка была сделана полицейскими Сити и всей столичной полицией, и, наконец, под боком у парламента забастовали каменщики, работавшие в капелле св. Стефана.

«Мир становится сущим раем для трудящихся, люди приобретают цену!» — восклицает «Times». В 1849, 1850, 1851 и 1852 гг., в то время как торговля неизменно росла, подъем промышленности достиг невиданных ранее размеров и прибыли непрерывно повышались, заработная плата в общем оставалась неизменной, а в большинстве случаев даже удерживалась на более низком уровне, установившемся в результате кризиса 1847 года. После того как эмиграция понизила численность населения, а повышение цен на предметы первой необходимости обострило аппетит народа, вспыхнули забастовки, благодаря которым заработная плата поднялась. И вот мир сделался сущим раем для рабочих — в глазах «Times». Чтобы райские условия низвести до земных, фабричные лорды Ланкашира образовали ассоциацию с целью взаимной поддержки и совместной борьбы против требований народных масс. Но, не довольствуясь противопоставлением своего объединения объединению рабочих, буржуазия грозит прибегнуть к вмешательству закона, — закона, который продиктован ею же самой. О том, как это будет осуществляться, можно заключить из следующих злобных излияний газеты «Morning Post», органа либерального и любезного Пальмерстона.

«Если среди проявлений безнравственности есть вещи, которые особенно заслуживают того, чтобы за них карали железной рукой, то к этому относится система забастовок… Необходимо строгое и скорое наказание руководителей и главарей этих союзов. Не было бы никаким нарушением свободы продажи труда, если бы этих людей подвергали наказанию розгами… Глупо утверждать, что это было бы покушением на свободу продажи труда. Пока те, кто снабжает рынок труда, воздерживаются от действий, подвергающих опасности интересы страны, им можно предоставить самим договариваться об условиях своего найма с работодателями».

В известных, обусловленных обстоятельствами пределах трудящимся будет дана возможность воображать, что они являются свободными контрагентами производства и что их договоры с хозяевами заключены по обоюдному соглашению. Но лишь только они будут выходить за эти пределы, их открыто будут принуждать работать на условиях, предписанных парламентом, этим постоянным объединенным комитетом правящих классов против народа. Глубокомыслие и философский ум пальмерстоновского органа любопытным образом обнаружились в его вчерашнем открытии, согласно которому «из всех классов этой страны наиболее трудно живется беднякам из высших кругов», бедным аристократам, которым приходится ездить в наемных экипажах, а не в собственных «каретах».

Нас уверяют, что как весь мир вообще, так, в частности, и Ирландия становится сущим раем для трудящихся в результате голода и массового выезда населения. Если заработная плата в Ирландии действительно столь высока, почему же тогда ирландские трудящиеся массами перебираются в Англию для постоянного поселения по эту сторону «пруда» [214] , в то время как раньше они каждый раз возвращались обратно после окончания полевых работ? Если социальные условия, в которых живет ирландский народ, настолько улучшились, чем же в таком случае объясняется столь страшный рост среди него психических заболеваний, начиная с 1847 и в особенности с 1851 года? Взгляните на нижеследующие данные, взятые из «Шестого отчета окружных уголовных и частных домов для умалишенных в Ирландии»:

214

«Прудом» («Pond») здесь в шутку названо Ирландское море, отделяющее Ирландию от других Британских островов.

И это та самая страна, в которой знаменитый Свифт, основатель первого в Ирландии дома для умалишенных [215] , сомневался, удастся ли найти всего-навсего 90 сумасшедших!

Чартистская агитация, возобновленная Эрнестом Джонсом, энергично развивается; 30-го текущего месяца состоится огромный митинг лондонских чартистов на открытом воздухе на Кеннингтон-коммон, как раз в том месте, где происходило знаменитое собрание 10 апреля 1848 года [216] .

215

Джонатан Свифт завещал на постройку дома для умалишенных в Дублине все свое состояние. Дом был открыт в 1757 году.

216

На 10 апреля 1848 г. в Лондоне чартистами была назначена массовая демонстрация с целью подачи петиции о принятии Народной хартии. Демонстранты, собравшиеся на площади Кеннингтон-коммон, должны были оттуда двинуться к зданию парламента. Правительство запретило демонстрацию, войска и полиция были стянуты в Лондон, чтобы воспрепятствовать ее проведению. Руководители чартистов, среди которых многие проявили колебания, решили отказаться от проведения демонстрации и уговорили демонстрантов разойтись. Неудача демонстрации была использована силами реакции для наступления на рабочих и репрессий против чартистов.

Г-н Коббет взял обратно свой билль о рабочем дне на фабриках, дав понять, что он намерен вновь внести его в начале следующей сессии.

Что же касается перспектив для английских финансов и для Англии в целом, то «Manchester Guardian» в передовой статье от 27-го настоящего месяца, полностью подтверждает мои предварительные предположения, высказываясь следующим образом:

«Редко, можно сказать, когда-либо наша коммерческая атмосфера была столь насыщена элементами неуверенности, способными возбудить беспокойство. Мы умышленно употребляем этот мягкий термин. В любой период до отмены хлебных законов и до общего Принятия политики свободы торговли мы употребили бы более сильное выражение — серьезной тревоги. Указанными элементами являются, во-первых, предполагаемый неурожай, во-вторых, отлив золота из подвалов банка и, в-третьих, большая вероятность войны».

Последняя из конституций 1848 г. уничтожена ныне в результате coup d'etat, совершенного датским королем. Стране дарована конституция в русском духе, и в силу отмены Lex Regia Дания обречена на то, чтобы стать русской провинцией [217] . В одной из своих ближайших статей я охарактеризую положение дел в этой стране.

«Наша политика направлена к тому, чтобы в течение ближайших четырех месяцев ничего не произошло, и я надеюсь, что нам это удастся, ибо люди, вообще говоря, предпочитают выжидать. Но пятый месяц должен быть богат событиями».

217

Речь идет о подготовлявшемся в 1853 г. изменении датской конституции 5 июня 1849 г. в сторону усиления королевской власти. Новая конституция была введена в действие 2 октября 1855 года.

Lex Regia («королевский закон») — закон о датском престолонаследии был издан 14 ноября 1665 г. королем Фредериком III. Этим законом устанавливалась в Дании абсолютная власть короля и определялся порядок престолонаследия, допускавший наследование и по женской линии. Согласно Лондонскому протоколу 8 мая 1852 г. (см. примечание 75) и новому закону о престолонаследии от 31 июля 1853 г., наследование по женской линии исключалось. Поскольку у царствовавшего тогда в Дании короля Фредерика VII не было прямого наследника, в качестве такового был признан герцог Кристиан Глюксбургский. Новый закон косвенно подтверждал права на датский престол представителей царской династии как отпрысков по мужской линии герцога Гольштейн-Готторпского (Петра III).

Так писал 28 ноября 1828 г. граф Поццо-ди-Борго графу Нессельроде, и граф Нессельроде действует теперь согласно этому же правилу. Дополнив военный захват Дунайских княжеств захватом их гражданского управления, посылая одну войсковую часть за другой в Бессарабию и в Крым, Россия в то же самое время намекнула Австрии, что ее посредничество, может быть, будет принято, а Бонапарту дала понять, что его предложения, возможно, найдут благоприятный прием у царя. Министрам в Париже и Лондоне нарисовали приятную перспективу: Николай, наконец, милостиво соизволит принять их извинения. Дворы Европы, подобно султаншам, с замиранием сердца ждали, кому из них бросит платок великодушный повелитель всех правоверных. Продержав их таким образом в состоянии такого напряженного ожидания ряд недель или даже месяцев, Николай вдруг объявил, что ни Англия, ни Франция, ни Австрия, ни Пруссия не должны вмешиваться в его конфликт с Турцией и что переговоры с ней может вести только он один. Очевидно, он именно для того и отозвал свое посольство из Константинополя, чтобы облегчить эти самые переговоры с Турцией. Но в то время как, с одной стороны, он объявляет, что державы не должны вмешиваться в дела России, с другой стороны, представители Франции, Англии, Австрии и Пруссии, как мы узнаем, убивают время на совещании в Вене, вынашивая проекты разрешения восточного вопроса, причем ни турецкий, ни русский посол не принимают участия в этих смехотворных переговорах. 8 июля султан назначил министерство из сторонников войны, чтобы избавиться от состояния вооруженного перемирия, но лорд Редклифф заставил его в тот же вечер дать этому кабинету отставку. Это настолько лишило султана присутствия духа, что он намерен послать в С.-Петербург австрийского курьера, чтобы запросить царя, не возобновит ли он прямые переговоры. От возвращения этого курьера и ответа, который он привезет, будет зависеть поездка в С.-Петербург самого Решид-паши. Из С.-Петербурга он должен будет послать в Константинополь проект новых нот; эти новые ноты пойдут затем обратно в С.-Петербург, и ничего не будет решено до того, как последний ответ вновь вернется из С.-Петербурга в Константинополь. А тем временем наступит пятый месяц, и никакой флот не сможет войти в Черное море. Царь тогда преспокойно перезимует в Дунайских княжествах, где он оплачивает свои расходы теми же обязательствами, которые и по сей день еще циркулируют здесь со времени его прежних оккупации, начиная с 1820 года.