Собрание сочинений. В 9 т. Т. 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина
Шрифт:
— Какоэ… Говоры… — мрачно прохрипел он.
— Я боюсь… Вдруг вы… Вдруг хуже станет..
— Нэ бойся… Хуже уже нэкуда… дышять..
— Я… Я горло керосином прополаскивала… И все проходило..
— Кэрасыном? А чьто? Как? — он явно заинтересованно посмотрел на нее.
— А надо керосин профильтровать… Вот от лампы взять… и — через промокашку. Накапать ложку., столовую… И потом горло-то прополоскать и — выплюнуть… У меня сразу проходило… На другой день то есть… Только я боюсь советовать… Тут доктора… Ведь если что… Меня… Боюсь., я..
Валечка и впрямь побелела, затряслась, поднос с посудой задрожал, звякнула чашка..
— Ти, Валя, нэ бойся… Иды., нэси лампу. (На
И Валечка принесла такую лампу. В стеклянном цоколе желтел керосин. Принесла и розовую промокашку из школьной тетради. Ловко сделала вороночку, налила керосин. Тотчас он стал капать беловато-желтыми масляными каплями в подставленное блюдце. Резко запахло. Когда набралось со столовую ложку, подала ее Сталину.
— Принэсы тазык! — сказал он и, когда она вернулась, закрыв глаза, вылил керосин в рот и, тщательно прополоскав горло, выплюнул. Затем еще долго, морщась, плевался, вытирал салфеткой усы:
— Протывный… Но, нычэго… Эще, может, надо?
— Нет… Теперь горло-то завязать — и ложитесь… — И, помолчав, добавила: — А хотите, и я выполощу? Я мигом..
— Астав! — сказал он строго и одновременно мягко. Чего выдумала… Иды… Спы… Утро вэчера… мудрэнее..
Валя обвязала его горло компрессом, опять принесла свою шаль, чтобы он мог укутать тело. Погасила свет и тогда ушла:
— Я тут буду… В столовой..
Лежать он не мог. Душило… Мешала повязка-компресс… И тогда он сел, сидел в темноте, думал.
Что будет, если он… Страна ведь лечила раны. Промышленность, запущенная на войну, с трудом перестраивалась. Не хватало рабочих. К станкам становились едва обученные «ремесленники», ребята из ФЗО. А военные разучились работать. Война — странная штука: она портит людей, люди становятся иждивенцами, люди привыкают держать оружие и — убивать. Много инвалидов… Куда их деть? Жить на пенсию… И вот донесения: воруют, становятся грабителями, торгуют на рынках бабьими штанами, сопротивляются милиции. Люди ропщут против все еще военного рабдня… А с другой стороны, война научила и выживать, не требуют многого, терпят, и это пока хорошо… Да еще работают заключенные. Два с лишним миллиона в лагерях, не считая тюрем, да столько же примерно сосланных, живущих на поселении. Эти и дают главную производительность… Получается — он прав: кто добром поедет копать уран, мыть золото, рубить лес, строить дороги ТАМ?.. А заводы под землей, а шахты, а электростанции… Нет. Он прав. Союз поднимется, пусть на крови, принуждении, насилии, но нет иного выхода в этой стране. Нет его… И разве, в конце концов, несправедливо то, что враги социализма строят социализм?
К утру вроде стало легче дышать, Сталин лег, сбросил горячий компресс и неожиданно провалился в глухой облегчающий сон.
Утром опухоль спала. Горло еще саднело, но не болело. Только испарина и слабость давали себя знать.
И когда Валечка, не сомкнувшая глаз за всю ночь, белая, как ее передник, явилась подавать завтрак, Сталин, улыбаясь ей, сказал:
— Иды суда..
И, прижав к себе ее покорный затяжелелый торс, как ребенок, потерся о ее передник.
— Вылэчила! Я тэбэ за это профессора должен дат. Доктора… Ордэн. А боялас… Понимаю… Тэбя люблю… Валэчка. Тэбя толко. Ты тепэр моя жизнь…
* * *
Это было их последнее странное объяснение.
С тех пор на дачах Сталина не появлялось никаких посторонних женщин. Всех заменила ему эта улыбчивая и бойкая скромница. И никогда ни словом,
ни делом она не напомнила ему о своих каких-то «правах», не лезла в дела и давала советы, лишь когда он спрашивал. Она не просилась в жены, не пыталась купить ласками и никогда не задирала свой вздернутый нос на правах любовницы вождя. Ее ценили и обожали все, теперь уже вплоть до мрачного солдафона Власика. Когда под утро заспанная Валечка, смущенно улыбаясь, возвращалась по переходу, соединявшему дачу с домом обслуги, никто и не пытался хоть как-то двусмысленно на нее посмотреть. Это была женщина вождя. Женщина для вождя. Идеальная женщина. Как Шахразада.Сталин, признавая это обстоятельство, часто сравнивал Валечку со своими, теперь уже отдалившимися актрисами, певичками, и все сравнения были в пользу Валечки.
— Ти, Валя, мое лэкнрство… Ат всэх болэзнэй, — не раз с усмешкой говорил он.
Иногда он усаживал ее на колени, ласкал и гладил. Но была она уже тяжела для него, и вскоре он шутя сталкивал ее:
— Чьто ти такая., тажелая? Лощядка?..
— Какая уж есть… Иосиф Виссарионович. Сами говорили, чтоб толстела.
— Дай поцелую. Люблу тэбя… лощядка… И чэм это ты пахнэшь? Черемухой? Полынью? Чэм?
— Собой пахну… Для вас… Запах у меня такой!
— Дай… Понюхаю эще.
И жадно втыкался носом, усами в передник, в подмышки боящейся щекотки Валечки. Целовал через платье груди. Гладил полные, с наплывом даже, колени. Их особенно любил.
— Наркотик мой… Чэм мажешься?
— Да ничем… Иосиф Виссарионович..
— Врощь… Мажещся!
— Нет.
— Мажешься!
— А вот и нет..
— Мажешься!
— Ну, тогда мажусь.
— Чэм?
— Чем вам нравится… Да нет же! Запах у меня такой, черемуховый вроде., с детства. Я ведь не виновата..
— Виновата… Приворожила., мэня… Прыдешь сегодня.
— В каких?
— Сама выбэри..
— Ладненько… Я знаю.
— Всо ты знаэщъ, лощядка. За то и люблу.
И опять улыбался, добрел. В такие минуты казался добрее доброго. Глаза теряли тигриный прицел.
Просто пожилой, сутулый, невзрачный, в сероватом кителе. Пенсионер.
А он и вправду получал пенсию. В конвертах приносил Поскребышев. Клал на стол, убирал в сейф. Позднее приказал переводить на книжку. Впоследствии на книжке оказалось девятьсот рублей… Отдали Светлане.
Во всех же привычках своих Сталин был настолько консервативен, что это граничило только с неврозом. У женщин любил скромные длинноватые платья. С этим его пристрастием, для кого-то, возможно, смешным, Валечке приходилось особенно считаться. Был вот такой, к примеру, случай. Подавала обед и стояла рядом, а он обнял ее привычно, как свою женщину, гладя ноги через подол тонкого летнего платья, и вдруг бросил салфетку, сурово взглянул.
И тотчас она, едва не вздрогнув, поняла тоже. Сегодня была не в той форме, в какой безоговорочно полагалось ей быть. Он признавал женщину женщиной, только если она была в рейтузах — так назывались тогда длинные панталоны с резинкой. А Валечка сегодня стирала белье и надела короткие ситцевые трусы.
— Стиралась я, — пытаясь как-то выкрутиться, пробормотала она.
— Всэ, чьто лы… выстырала?
Он отодвинул стул, не стал больше есть и ушел курить на веранду.
Расстроенная Валечка, едва не плача, быстро собрала посуду.
Смотрела на него..
Но Сталин даже не оборачивался.
И тогда она помчалась к Власику. Впервые попросила машину доехать до промтоварного.
— Приспичило, что ли?! — спросил грозный Власик.
— Да. Чулки поехали! — бойко соврала Валя (Сталин не признавал женщин без чулок и летом).