Собрание сочинений.Том 2

Женщины правы, если в таких случаях не желают рожать уродов. Детей алкоголиков и так достаточно в нашем отстающем районе. В школе у них успеваемость патологически низкая, и думают они только о том, где чего-нибудь украсть или выпить. Кстати, в группе, изнасиловавшей продавщицу кваса, большинство участников – дети алкоголиков, и меня можно дополнительно судить как врача еще и за то, что я виноват в появлении многих преступников нашего района на белый свет.

Или возьмем беременность малолетних. Как я могу отказать в аборте пятнадцатилетней девчонке и виновнику всего этого дела? Не могу. Он ее любит. Она его тоже. Оба боятся родителей и закона. По закону ему положена тюрьма за совращение малолетней. Это романтичный случай.

А сколько случаев трагических и уродливых? Сколько случаев, когда женщина действительно не в состоянии прокормить кучу детей, когда она одинока, когда она изменяла по какой-либо причине законному мужу и умоляет спасти ее? Много случаев, когда мы, врачи, обязаны быть не моралистами и политиками, а милосердными братьями и сестрами. Много.

Почему я брал взятки и деньгами, и продуктами местных промыслов, и иконами, и даже мотоциклами? Потому что за все за это я получал левым путем необходимые для нормальной хирургической деятельности медикаменты и инструментарии.

Я отказался выдать на следствии помогавших мне коллег. Мотивы, которыми они руководствовались в помощи, меня как врача всегда мало интересовали.

Конечно, участвуя, как и все мы в очковтирательстве, я не регистрировал часть поступавших на аборт женщин для положительной отчетности и в этом виноват. Но я также заслуживаю снисхождения за то, что уговорил нескольких женщин не уродовать себя и соответствовать таланту материнства. Уговорил, и они мне по сей день благодарны. Был, не могу молчать о нем, и самый трагический случай в моей практике. Ваш суд – ничто по сравнению с тем, как я сам себя казню за свою казенную близорукость.

Приходит ко мне на прием девушка. Замужняя.

– Спасите, доктор. Только вы можете меня спасти. Выясняю, почему она не хочет рожать.

– В клубе, – говорит, – нашем написаны слова Антона Павловича Чехова: «В человеке все должно быть прекрасным – и глаза, и одежда, и мысли». А у меня ничего этого нету и в помине. Спасите, доктор. Не могу я, такая, рожать.

Я посчитал все это блажью, категорически отказался прервать ее беременность. А через неделю девушка, молодая женщина, повесилась в своем доме. Оказывается, муж-мерзавец бил ее, считал уродкой, всячески унижал в присутствии других женщин, и вот вам – плод моей врачебной внимательности.

Не могу не добавить на этом процессе, что из-за отсутствия порой в нашей больнице препаратов самого широкого медицинского профиля жизнь нуждающихся в срочной операции находилась в критическом состоянии. Только благодаря помощи старого друга, работавшего в кремлевской поликлинике, мне удавалось спасать больных. Но его уволили по причине, лично мне как истинному русскому человеку отвратительной. Мой друг вынужден был уехать с семьей в Израиль.

За него я весьма рад, а себя считаю жертвой случая и неправильного отношения областных и районных организаций к проблеме деторождения. Им нужны лишь сводки об увеличении населения. А каким будет это население, чем его прокормить в детском возрасте и как воспитать, на это товарищу Тулькову и другим наплевать.

Необходимо бороться с алкоголизмом, разрушающим любовь, брак и генетическую структуру человека. Момент этот женщины, сами будучи зачастую алкоголичками, чувствуют интуитивно. Необходимо расширить перспективы жизни молодежи в деревне. Необходимо улучшать не областные сводки для ЦСУ, а условия существования молодых супружеских пар. Как врач считаю необходимым сделать такое заявление, не желая вдаваться в прочие многочисленные причины снижения деторождаемости на селе.

Что касается обвинения в чисто корыстных намерениях при получении взяток, то это смехотворно. При обыске у меня не было найдено буквально ни одной более или менее ценной вещи. Я не имел денежных накоплений. Наоборот, если бы я был рвачом, а не настоящим земским доктором, я не был бы сейчас на скамье подсудимых. Потому что моя сожительница, или внебрачная супруга Лабаева, как раз и принуждала меня, пользуясь моментом, грести с пациентов деньги, вещи, мясо и прочие ценности, которые я до молекулы угрохивал на доставание необходимых во врачебной практике причиндалов. Женская жадность, позвольте заметить, уже сгубила не одного порядочного человека. Но от этого, от наших неудач мы не становимся людьми непорядочными.

И когда я отказался заниматься рвачеством, Лабаева написала донос в райком, зная отлично, в каком, можно сказать, единоборстве я находился с ним в течение ряда лет. Вот и все.

Это небольшая часть того, что велела мне сказать вам моя совесть.

СКАЗАНИЕ О СЕЛЬПО СИБИРСКОМ

Дмитриев работал продавцом сельмага. Заведующей была его жена. Совместно с ней он занимался присвоением материальных и денежных ценностей, а помимо того, преступно относился к исполнению своих обязанностей. Ими причинен государству большой ущерб…

Последнее слово подсудимого Дмитриева

Граждане судьи, адвокат предъявил вам справку о моем физическом похудении во время предварительного следствия на двенадцать килограммов. Прокурор усомнился в цифрах моего веса, и меня тут дополнительно перевесили. Первоначальные цифры оказались завышенными на четыре кэгэ триста восемьдесят один грамм. Я же полагаю, что это вина не следователя Скулова, который вел наше с женой дело, а весов.

Вот тут мне предъявлено больше тридцати обвинений в фактах обвеса, в смысле недовеса покупателей. Но половину, по крайней мере, этих, с позволения сказать, фактов следует отнести к неисправности самих весов, о чем я не раз сообщал письменно в ОБХСС, а также – к мошенничеству покупателей.

Известно всем, что наш советский покупатель спит и видит во сне, как продавца ловят за руку, обыскивают квартиру, забирают в тюрьму и конфисковывают нажитое за годы пятилеток имущество. И покупатель скрежещет зубами от радости, когда при нем работника торговой сети впихивают в «черный ворон» милиционеры, тоже являющиеся покупателями в служебное и неслужебное время и поэтому мстящие продавцам разными заковыристыми методами…

Так вот, похудение мое, пускай даже на восемь с чем-то килограмм, было вызвано душевными переживаниями и злостью на мою коварную супругу Парашкину. Отказываю ей ныне за подлости в ношении моей благородной фамилии Дмитриева.

Но начнем с конца предъявленных мне обвинений. Никаких доказательств того, что я якобы преступно и халатно относился к служебным обязанностям, мы не услышали. Злобные на всю советскую нашу торговую сеть товарищи колхознички рады были вылить тут на меня пару бочек помоев и подсочинить черт знает что.

Конечно, я, бывало, открывал с запозданием наше сельпо «Романтики». Признаюсь в этом. Но разве я виноват, что колхозник с места не стронется в поле или на ферму, если не купит бутылку, чтобы глаза налить – опохмелиться, и наплевать ему на уборочную, на голодных коров, свиней и неполитые огороды. Плевать ему на колхозное производство и долг перед родиной. Ему с утра портвешок подавай и банку гороха с салом растительным на закуску.

А я, бывало, ночами не сплю, ужас меня разбирает насчет предстоящей ревизии, разбора жалоб-предложений и беспокойства, как достать со склада постного масла.