Собрание сочинений.Том 3.

Эти трогательные речи старого человека были К. чрезвычайно неприятны, поскольку вынуждали его давать подробные объяснения, которых он предпочел бы избежать, а кроме того, такие речи — он откровенно себе в этом признавался — смущали его, хотя, конечно, никак не могли заставить его изменить свое решение.

— Я благодарю вас за ваше дружеское расположение, — сказал он, — и я понимаю, что вы занимались моим делом настолько активно, насколько это было для вас возможно и насколько вы полагали это полезным для меня. Я, однако, пришел в последнее время к убеждению, что этого недостаточно. Я, естественно, ни в коем случае не стану делать попыток убедить вас, человека, который настолько старше и опытнее меня, принять мою точку зрения, и если я иногда непроизвольно делал такие попытки, то прошу меня простить; дело, однако, как вы сами выразились, достаточно серьезно, и, по моему убеждению, требуется значительно более энергичное вмешательство в процесс, чем то, которое имело место до сих пор.

— Я понимаю вас, — сказал адвокат, — вы нетерпеливы.

— Я не нетерпелив, — сказал К., несколько раздражаясь и менее тщательно подбирая слова. — Еще при моем первом посещении, когда я пришел к вам с дядей, вы могли заметить, что этот процесс не был для меня так уж важен, и, когда мне не напоминали о нем в каком-то смысле насильно, я вообще о нем забывал. Но дядя настаивал на том, чтобы я поручил вам представительство, и я сделал это для его удовольствия. Ну, а после этого все-таки можно было ожидать, что процесс пойдет для меня как-то легче, чем раньше, поскольку полномочия представительства передают адвокату, собственно, для того, чтобы как-то облегчить себе тяжесть процесса. Произошло же прямо противоположное. С тех пор, как вы стали меня представлять, у меня появилось столько забот, связанных с процессом, сколько никогда раньше не было. Когда я был один, я ничего не предпринимал по моему делу, но я почти и не замечал его; теперь же, когда у меня появился представитель и все было подготовлено для того, чтобы что-то происходило, я непрерывно и все более напряженно ожидал вашего вмешательства, но его не было. Я, правда, получал от вас разнообразную информацию о суде, которую я, может быть, ни от кого другого не смог бы получить, но мне этого не могло быть достаточно, когда этот процесс, в буквальном смысле под покровом тайны, подбирался ко мне все ближе.

К. оттолкнул от себя стул и стоял теперь, выпрямившись и засунув руки в карманы сюртука.

— Начиная с некоторого определенного момента времени, — тихо и спокойно [15] произнес адвокат, — в моей практике уже не происходит ничего существенно нового. Сколько уже клиентов, находившихся на подобной стадии процесса, стояли передо мной, подобно вам, и говорили подобные вещи!

— В таком случае, — сказал К., — все эти подобные мне клиенты были точно так же правы, как и я. Этим вы нисколько не опровергаете мои выводы.

15

Вычеркнуто автором:

…словно ожидал проявления каких-то признаков жизни со стороны обвиняемого…

— Я не собираюсь этим опровергать их, — сказал адвокат, — но я хотел бы только заметить, что от вас я мог бы ожидать большей способности понимания, чем от других, в особенности потому, что вам я дал более широкое представление о характере этого суда и моей деятельности, чем я это обычно делаю, работая с клиентом. И несмотря на все это, я вынужден сейчас констатировать, что вы недостаточно мне доверяете. Вы не облегчаете мне этим жизнь.

Как этот адвокат унижался перед К.! И без всякой оглядки на честь сословия, которую, конечно, наиболее чувствительно задевало именно это. Но зачем он это делал? Ведь он, судя по всему, был адвокатом с большой клиентурой и к тому же богатым человеком; ни упущенная выгода, ни потеря клиента сами по себе не могли так уж много для него значить. Кроме того, он хворал и сам должен был бы позаботиться о том, чтобы его освободили от части работы. А он, несмотря на это, так держится за К.! Почему? Что это, проявление личного участия по отношению к дяде, или он в самом деле считает процесс К. таким из ряда вон выходящим и надеется в нем отличиться либо перед К., либо — такой возможности тоже никак не следовало исключать — перед своими друзьями в суде? По его виду ничего нельзя было понять, как ни сверлил его К. бесцеремонно-испытующим взглядом. Могло даже показаться, что адвокат намеренно сделал каменное лицо и выжидает, когда подействуют его слова. Но, очевидно, он излишне оптимистично истолковал молчание К., поскольку теперь продолжил:

— Вы могли заметить, что, несмотря на наличие большой канцелярии, я не использую помощников. Прежде было не так, было время, когда у меня работало несколько молодых юристов, — сегодня я работаю один. Это связано отчасти с тем, что изменился характер моей практики и я стал все больше ограничивать ее судебными делами вашего типа, отчасти — со все более глубокими познаниями, которые я приобретал в этих делах. Я обнаружил, что я никому не могу перепоручать эту работу, если не хочу погрешить против моего клиента и против той задачи, которую я на себя взял. Но такое решение — выполнять всю работу самому — имело естественные следствия: я вынужден был отклонять почти все просьбы о представительстве и мог откликаться только на те, которые особенно меня трогали; ну, тут вокруг достаточно тварей — и даже совсем близко, — готовых кинуться на каждый кусок, который я выброшу. К тому же от перенапряжения я тогда заболел. Но, несмотря на это, я не сожалею о своем решении; возможно, мне следовало отказывать чаще, чем я это делал, но то, что я целиком посвящал себя взятым процессам, оказалось безусловно необходимым и было вознаграждено успехами. Я как-то нашел в одной бумаге очень красивое выражение различия, существующего между представительством в обычных судебных делах и представительством в таких делах. Там говорилось: один адвокат ведет своего клиента к приговору на ниточке, тогда как другой сразу сажает клиента себе на плечи и несет его, не ссаживая, к приговору и даже дальше. Так оно и есть. Но когда я говорил, что ни разу не пожалел о большой проделанной работе, это было не совсем верно. Когда она встречает так мало понимания, как в вашем случае, тогда — да, тогда я о ней почти жалею.

Все эти речи не столько убедили К., сколько истощили его терпение. [16] В интонациях адвоката он, как ему казалось, каким-то образом расслышал, что его ждет, если он уступит: снова начнутся утешения, намеки на продвинувшееся заявление, на улучшившееся настроение судейских чиновников, но также — и на большие трудности, которые мешают работе, — короче, все то, что было уже до тошноты знакомо, будет извлечено вновь, чтобы снова морочить К. неопределенными надеждами и терзать неопределенными угрозами. С этим надо было кончать раз и навсегда, поэтому он сказал:

16

Вычеркнуто автором:

— Вы не откровенны со мной и никогда не были со мной откровенны. Поэтому вы не можете жаловаться на то, что вас, по крайней мере с вашей точки зрения, не понимают. Вот я откровенен и поэтому не боюсь, что меня не понимают. Вы перетянули мой процесс на себя якобы для того, чтобы полностью освободить меня, но мне теперь уже почти что кажется, что вы не только плохо вели его, но, не предпринимая ничего серьезного, пытались скрывать его от меня, чтобы предотвратить мое вмешательство и чтобы в мое отсутствие в один прекрасный день где-нибудь был вынесен приговор. Я не говорю, что вы всего этого хотели…

— Что вы намерены предпринять по моему делу, если останетесь моим представителем?

Адвокат проглотил даже такой оскорбительный вопрос и ответил:

— Продолжать дальше то, что я уже предпринял для вас.

— Так я и знал, — сказал К., — ну, тогда всякие дальнейшие разговоры излишни.

— Я сделаю еще одну попытку, — сказал адвокат так, словно раздражение, возникшее у К., прорвалось не у К., а у него. — У меня, видите ли, есть предположение, что причиной не только вашей ошибочной оценки моей правовой помощи, но и вашего поведения в целом стало то, что с вами, хотя вы обвиняемый, слишком хорошо обращаются, или, правильнее сказать, пренебрежительно, — как бы пренебрежительно обращаются. Последнее тоже имеет свою причину; зачастую лучше быть в цепях, чем на свободе. Но я хотел бы вам показать, как обращаются с другими обвиняемыми; быть может, это вас чему-нибудь научит. А конкретно, я вызову сейчас Блока; отоприте дверь и сядьте здесь, около ночного столика.

— Извольте, — сказал К. и сделал то, что потребовал адвокат: учиться он был всегда готов. Однако для гарантии, на всякий случай, еще спросил:

— Но вы приняли к сведению, что полномочия представительства я у вас изъял?

— Да, — сказал адвокат, — но сегодня у вас еще есть возможность вернуть их.

Он снова улегся в кровать, натянул перину до подбородка и отвернулся к стене. После этого он позвонил.

Лени появилась почти одновременно со звонком; быстро оглядевшись, она попыталась понять, что здесь произошло; вид К., спокойно сидящего у кровати адвоката, кажется, подействовал на нее успокаивающе. Она усмехнулась и кивнула К., смотревшему на нее неподвижным взглядом.

— Приведи Блока, — сказал адвокат.

Но она, вместо того чтобы привести его, только подошла к двери, крикнула: «Блок! К адвокату!» — и, очевидно, пользуясь тем, что адвокат по-прежнему лежал, отвернувшись к стене, и ни на что не обращал внимания, проскользнула за спинку стула К. С этого момента она начала мешать К., то наклоняясь вперед над спинкой стула, то ероша — впрочем, очень осторожно и нежно — его волосы, то проводя ладонями по его щекам. В конце концов К. попытался это прекратить, поймав одну ее руку, которую она после некоторого сопротивления оставила ему.

Блок явился на зов сразу, но остановился перед дверью и, казалось, не решался войти. Он приподнял брови и наклонил голову, словно прислушивался, не повторится ли приказ. К. мог бы сделать ему знак войти, но он решил окончательно порвать не только с адвокатом, но и со всем остальным в этой квартире, поэтому оставался неподвижен. И Лени молчала. Блок, заметив, что его по крайней мере никто не гонит, на цыпочках, с напряженным лицом и судорожно сцепленными за спиной руками, вошел в комнату. Дверь он оставил открытой для возможного отступления. На К. он даже не взглянул, он смотрел только на высокую перину, под которой адвоката, лежавшего совсем близко к стене, даже не было видно. Но зато раздался его голос:

— Блок здесь? — спросил он.

Блока, который зашел уже довольно далеко, этим вопросом буквально толкнуло в грудь и затем — в спину; покачнувшись, он низко согнулся и, оставаясь в таком положении, сказал:

— К вашим услугам.

— Что тебе надо? — спросил адвокат. — Не вовремя пришел.

— Меня разве не звали? — спросил Блок более себя самого, чем адвоката, выставил перед собой руки, защищаясь, и был уже готов выбежать вон.

— Тебя звали, — сказал адвокат, — тем не менее, ты пришел не вовремя, — и после паузы прибавил: — Ты всегда приходишь не вовремя.