Собрание

Метафизически декорированному одиночеству Блока, из которого рождаются двойники, демоны и куклы, у Набокова соответствует иное — немистифицированное экзистенциальное и литературное одиночество. Экзистенциальному одиночеству посвящено все творчество Набокова, литературному — впрямую — “Дар”, и в качестве внутренней мелодии, основной музыкальной темы — “Лолита”. Набоков всю жизнь чувствовал свое родство с Символизмом, с Блоком, но и от этого родства отталкивался ради полного одиночества, ради совершенной эмиграции в страну, где он будет свободным и единственным властителем. В своем самом американском и в определенном смысле самом реалистическом романе Набоков сумел подытожить (не в последний раз) свои счеты с прошлым, с которым он постоянно был в продуктивном контакте, и выразить именно итог, именно сумму — самый характер своего отношения к прошлому — в форме сверхсовременного сюжета, казалось бы, удаленного от этого прошлого, и тем самым закрепить единство своего творческого мира, внутреннюю связь его разнородных и удаленных полюсов. То, что обращенность в прошлое задает смысловую постройку романа, а в глубине отыскивается метапоэтический план, представляет собой естественное проявление главного свойства набоковских романов: это рефлексивные, лирические тексты. В персоналистическом мире Набокова смысл сосредоточен на конкретных личностях, а в фокусе его постоянных элегических диалогов с прошлым находится фигура Блока, прекрасная демоническая кукла.

Примечания:

[1] Владимир Набоков, Лолита. Ann Arbor, 1967. С. II; в дальнейшем указываются только страницы).

[2] Vladimir Nabokov, Lolita. New York, 1977, p. 6; дальше Lolita.

[3] Аналогов такой прямой игры с именами художников, с которыми он состоял в диалоге, у Набокова множество. Нам уже пришлось однажды указать на то, что в “Приглашении на казнь” “старичок из евреев” — это намек на Н.Н.Евреинова, “мавзолей капитана Сонного” — намек на П.Д.Успенского и “белая статуя поэта” — это статуя поэта Белого (С.Сендерович и Е.Шварц, Старичок из евреев // Russian Literature. Vol. 43, No.3, 1997).

[4] Александр Долинин, Набоков и Блок // Тезисы докладов научной конференции “А.Блок и русский постсимволизм”. Под ред. З.Г.Минц. Тарту: Тартусский университет, 1991. С. 36–44.

[5] Набоков и Блок, С.43.

[6] Александр Долинин, Лолита по-русски/ Garland Companion to Vladimir Nabokov. Ed. by Vladimir E. Alexandrov. New York, 1995, p.322.

[7] В связи с символикой цвета в “Лолите” указывает на эту статью и А.Долинин (Набоков и Блок, С. 44).

[8] А.А.Блок, Собр. соч. М., 1960. Т. 5. С.426; дальше ук. только том и страница.

[9] Там же.

[10] Владимир Набоков, Другие берега. Ann Arbor, 1978. С.128.

[11] А.А.Блок, Т. 5. С. 428–429.

[12] Там же, С.429.

[13] Там же, С.429.

[14] Там же, С. 429.

[15] Александр Долинин, Набоков и Блок, С.43.

[16] Там же, С.44.

[17] С.Сендерович и Е.Шварц, Вербная штучка // Новое литературное обозрение. №№ 24 и 26. 1997.

[18] А.А.Блок, Т. 5. С.435.

[19] Там же, С.404.

[20] Владимир Набоков, Другие берега. С. 111–112.

[21] А.А.Блок, Т. 5. С.436.

[22] “Рыцарь-монах” / А.А.Блок, Т. 5. С.447; см. также наш эпиграф и др.

[23] Vladimir Nabokov, The Annotated Lolita. Ed. with preface, introd. and notes by Alfred Appel Jr. New York et al.: McGraw-Hil,l 1970, p.381,

[24] (см. С.Сендерович, Алетейя. Вена, 1982, Гл. 5).

[25] Кстати, Мимир — персонаж скандинавской мифологии, гигант, который жил возле колодца у подножия дерева Иггдрасил, символизирующего мироздание. Выпив воды из этого колодца, Мимир узнавал прошлое и будущее. Во вступлении к своей семейной хронике, поэме “Возмездие”, Блок обращается к германской мифологии и упоминает карлика Миме. Вероятно, здесь имеет место классическая набоковская фигура сокрытия: гигант Мимир назван не ради него самого, а как напоминание о карлике Миме и ориентированности Блока на воспоминание.

[26] (см. S. Senderovich, Dickens in Nabokov: A Figure of Concealment // Nabokov Studies. No. 3, 1996.

[27] А.А.Блок, Т. 5. С.94.

Говорят лауреаты "Знамени"

По традиции на Святках, как обычно, в Овальном зале Библиотеки иностранной литературы им. Рудомино, состоялась торжественная церемония вручения премий журнала “Знамя”. По итогам 2006 года премий удостоены:

Александр Архангельский за повествование “1962. Послание к Тимофею” (№ 7) —

премия “Глобус”, назначенная Всероссийской государственной библиотекой имени Рудомино;

Инна Лиснянская за монороман “Хвастунья” (№№ 1–2) —

премия за патриотизм, назначенная Советом по внешней и оборонной политике;

Дарья Маркова за статьи “Царство Азефа” (№ 3) и “Новый-преновый реализм,

или Опять двадцать пять” (№ 6) —

премия “Дебют в “Знамени”;

Мариэтта Чудакова за статью “Был Август или только еще будет?” (№ 8) —

премия за произведение, утверждающее либеральные ценности;

Елена Шварц за цикл стихотворений “Китайская игрушка” (№ 6) —

премия за артистизм.

Публикуем выступления лауреатов.

Александр Архангельский

Я благодарен редакции журнала “Знамя” и всем, кто имел отношение к присуждению знаменской премии — спасибо большое! Доброе слово и кошке приятно, а насколько человек лучше кошки.

Я написал книжку о том, о чем может написать каждый, — о годе своего рождения. И не просто посвятил, а именно адресовал ее своим детям. И детям своих друзей. Чтобы они моими глазами увидели ту историческую точку, через которую проходит прямая (или кривая?) частной человеческой жизни. Именно моими глазами; это ведь не исторический труд, это всего лишь семейная версия общей истории. Сам я, в свою очередь, знаю события, о которых говорю, лишь в отдаленном отражении, в мягком свете маминых недоговорок, вижу их в черно-белом образе семейных фотографий. Многое додумываю, кое-что привираю. Но ведь так делали и наши родители, когда посвящали нас в тайну своей жизни, и дети наши поступят точно так же, когда будут разговаривать с нашими внуками. Собственно, домашний разговор об истории — одна из главных задач литературы; исполнением этой задачи она часто брезгует, но от приятного долга объясняться со следующим поколением ее никто не освобождал.

Разумеется, от занудного назидательства воротит скулы. Конечно, цель поэзии сама поэзия. А мораль в конце рассказа способна рассказ погубить. Ну так и не надо морализировать. Ни в конце, ни в начале. Но говорить по душам о важном — необходимо.

На кованых дверях Ватиканской апостольской библиотеки изображены разнообразные поучительные сценки, аллегорически обозначающие всеобщность человеческого знания. От математики до словесности. Чем занимаются ватиканские математики, не помню. Философы там кормят голубей и беседуют. А литераторы окружены детишками и то ли читают им стихи, то ли воспитывают словом. Если они этого не будут делать, зачем, спрашивается, они вообще нужны?

…Думал ли я, когда с отвращением сдавал институтские экзамены по советскому литературоведению, что сам, по доброй воле, заговорю о воспитательной роли литературы. А ведь заговорил. И ничуть о том не жалею.

Инна Лиснянская

Стоило мне в “Хвастунье” под видом хвастовства поплакаться, что за свои семьдесят лет, можно считать, я лишь один день в году бывала за границей, как жизнь изменилась, и я уже третью зиму перезимовываю в Иерусалиме у своей дочери. Недаром у бильярдистов есть поговорка “бильярд слезу любит”: поплачешься — и шар в лузе! Так вот, сижу я перед дверью на балкон, смотрю на едва желтеющую акацию с зелеными попугайчиками на ветках, смотрю на пронзительно-синее небо, на тревожно-сгущенное солнце в довольно тревожном воздухе Израиля. Но я не об этом. Я о том, что смотрю вовне и думаю: а не позвонить ли мне в “Знамя”, куда я отправила новый цикл стихотворений? Дозваниваюсь до Натальи Ивановой, и она меня огорошивает: “Садитесь и пишите свою малую нобелевку, вам редколлегия присудила ежегодную журнальную премию за “Хвастунью””. Я, конечно, очень радуюсь. На первых порах. А на вторых порах пугаюсь, как это мне речь писать, тем более связанную не с виршами, а с прозой? Общих мыслей у меня не бывает. Ну иногда перекинется в голове радужная дуга от Пушкина до Шишкина и исчезнет. Да и то, наверное, эта мысленная кривая — по созвучию.