Собственность бывшего

Он поднимается, оставляя мои губы ноющими от нехватки поцелуем, а сердце рвущимся из груди. Затем берет меня за талию и довольно легко переворачивает на спину, тут же затягивая узлы снизу потуже. И как я могла пропустить момент, когда он их затягивал? Артур теперь сверху, стоит и смотрит на меня словно завоеватель, а я поднимаю ослабевшую руку и показываю ему средний палец, на что он широко улыбается. Искренне как никогда, что только сильнее цепляет, заставляет почти задыхаться.

— О да, именно он очень по тебе соскучился.

— А ты? — больше не контролирую себя, а он все ближе, теперь льет масло на мою грудь, лифчик с которой уже свалился на пол.

Он размазывает масло между полушариями, глядя в глаза очень внимательно, наклоняясь к самой вершине груди, масла на которой не оказалось. Скользит по животу рукой, а губами почти касается сухого, но твердого соска.

Но я не могу окончательно расслабиться, мне нужно знать, что он ответит, хоть что-то на мой нелепый вопрос.

— Я подарил тебе свободу. — Пальцами одной руки стягивает с меня белье, медленно, тягуче. Раздвигает ноги, вклиниваясь между, становясь еще ближе, еще опаснее, обнажает член, покачивающейся стрелой направленный на меня. И я не могу не смотреть. Не видеть, что его член все так же идеален в напряжении, тверд, великоват. Особенно пугающ вблизи выпуклыми венами и крупной головкой. — Теперь я заберу ее назад.

— Артур…

— Да, Диана, я скучал. — Он жалит сосок ртом в тот же момент, как его шпага до предела меня пронзает, разя исключительным восторгом проникновения.

Глава 18. Диана

Сколько дней я старалась про него не думать, сколько раз говорила, что сны с ним — лишь кошмары. Что чувства к нему — лишь фантомная боль, что однажды стихнет под пластом времени, исчезнет, как исчезает рано или поздно все.

И, наверное, так бы оно и случилось, возможно, случится, но сейчас все настолько реально, настолько сильно, что в груди рождается новая сверхзвезда, способная поглотить все то, что было раньше.

А возможно, это просто анестезия. Временное помутнение, пока Артур стоит надо мной. Пока его член во мне, пока руки, что принесли мне столько сладкой боли, стискивают бедра, чтобы проникать глубже. Резче. Чтобы каждое ощущение было оглушительным. Чтобы в мозгу был свет и звали его Артур.

Я больше не принадлежу себе.

Кажется, все тело превратилось в глину, управлять которой может только один гончар.

Идеальный, великолепный со своим поджаром телом, взвитыми как канаты мускулами.

И ему не нужно снимать одежду, чтобы это продемонстрировать, это в глазах.

В омутах, что таят в себе страсть и алчное желание все контролировать, подчинять.

И нет радости больше сейчас, чем быть той, кого он хочет. Быть той, кого он контролирует.

Чувства, желания, стремления.

Более того, удовольствие, которое сейчас плещется во мне, словно прохладное шампанское с кубиками льда.

Его член то толкается в меня до самой матки, то выходит, демонстрируя, как покрыт прозрачной влагой. Настолько пошло, что лицо краснеет от жара.

И я чувствую его, чувствую, как скользит во влагалище твердая плоть. Как меня разрывает от эмоций и жажды испытывать это снова и снова.

Его.

Внутри себя.

Так глубоко, так нежно.

Его движения размеренные, взгляд скользит по телу, руки отпускают бедра, потому что меня нет больше надобности держать. Меня даже можно не связывать, потому что сопротивляться больше нет смысла. Нет смысла вырваться из клетки, ведь в ней так хорошо.

В ней так правильно.

Правильно все, что он будет делать со мной.

Правильно, даже когда темп возрастает, когда член проникает все чаще, когда от нежности не остается и следа. На смену ей приходит звериная грубость.

— Скажи мне это, и я развяжу тебя, — хрипит он, наклоняясь, убирая налипшие волосы с висков, смачивая губы короткими поцелуем. — Скажи мне это, Диана.

Он всегда хотел это слышать, а я никогда не видела смысла молчать. "Да, да, я твоя, я люблю тебя" - молвила я так часто.

Но сейчас что-то тормозит меня. Я не могу окончательно отпустить себя, не могу не смотреть на закрытую дверь клетки, не думать о той свободе, которая у меня была.

Была ли…

— Скажи мне, что ты моя. Что любишь... — грубит он, злится, толкается все чаще, стискивает ладонями груди, а соски сжимает между пальцами.

Невыносимо хорошо, хорошо чувствовать его внутри, ощущать жесткие толчки, словно меня пытаются разорвать на части, словно внутри раскаленная шпага, готовая вот-вот добраться до самого сердца. Сердца, которое поет птичкой только рядом с ним.

— Диана!

— Не могу! — сама тяну руки, касаюсь его жестких волос на голове и целую. Чувствую его язык, такой же бешеный, как член, на полном ходу меня таранящий. Неистовый. Стольный. Совершающий частые фрикции, как заведенный мотор.

А он целует меня, жестко впечатывается телом, словно желая раздавить, поглотить, может быть, даже уничтожить.

И не прекращает рваное движение внутри. А я бедрами подаюсь ему навстречу. Не могу иначе. Сейчас, здесь хочу слиться воедино, простонать громко, но его язык мешает.

Скользит во рту снова и снова, дарит запретное удовольствие, как умеет только он. И вот ноги уже у него на плечах, а шепот в рот.

— Ты же знаешь это… Знаешь, что ни с кем никогда не будет так, как со мной.

— Знаю… — отрицать глупо.

— Тогда скажи! — впечатывается он в меня особенно сильно, глубоко, болезненно.

— Не могу! — почти кричу, а он все больше злится.

Наращивает и без того безумный темп. И его стон сейчас как музыка, вибрирующая в крови, помогающая снова найти точку опоры и прыгнуть в наслаждение, что ждет меня внизу. Так близко. Еще чуть. Чуть. И все так остро. Так быстро. Так жадно. Еще! Еще!

— Пожалуйста, — умоляю не убивать меня очередной игрой, я так долго этого не испытывала, так долго лишь лелеяла надежду, что снова смогу испытать нечто подобное. И пусть я хотела, чтобы без него. Уже не важно. Уже ничего не важно.

Его член разбухает внутри меня, скользит уже не так легко, растягивая меня еще сильнее, до невозможности, пока вдруг пружина внутри меня не лопается, сердце не разбивается о твердую наземь. Мой стон поглощает его рык, а внутрь меня проливается обжигающая лава.

Горячая, густая и толчки. Последние. Решающие. И я закрываю глаза, чувствуя, как по щекам все еще текут слезы, как в груди звезда гаснет, рождая лишь тьму. Потому что все это пустое. Потому что ничего никогда не родится в земле, которая пуста. Пусть Артуру этого и не надо.