Сочинения в 2 т. Том 2

— Счет у тебя, малыш, замысловатый: проще сказать, первого сентября.

Ивасик согласно кивнул, запустил руку в карман штанишек, достал полную горсть хрупких желтых ракушек.

— На, дед. Возьми.

Дробот подставил дубленую узловатую ладонь.

— Спасибо. Ничего получше у тебя, конечно, не имеется?

Мальчик грустно улыбнулся.

— Больше нет ничего, дед.

Мы молчали с минуту, — встрепенулся теплый береговой ветерок, и светлый запах спелых яблок стал еще гуще. Я тоже взял с ладони Дробота ракушку — тончайшую работу безвестного морского существа, и спросил Ивасика:

— А почему ты всегда один? Батя на катере, ясно, занят, а мама?

Мальчик взглянул на меня внимательно и серьезно, и, еще не услышав ответа, я понял, что задал неосторожный вопрос.

— У меня нет мамы, — сказал Ивасик. — Она была, а только теперь ее нет. И у Кольки Савчука тоже нет мамы.

Тонкий человек, Кирила Лукич поспешил перевести разговор на другое:

— Ладно, Иваська, ты мне, голубь, объясни: зачем ты считаешь звезды?

— Ну, чтобы знать.

— Все же зачем тебе это?

Настойчивость деда, видимо, показалась Ивасику наивной, и он, отклонясь немного, заглянул Дроботу в лицо:

— Так надо же знать!

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Ивасик мог указать желтый Марс, и голубую Венеру, и далекую Полярную звезду. Еще он знал, что звезды не стоят на месте, а все время… «летят и летят». А сам он мечтал о синей звездочке, запомнилась ему такая маленькая, синяя, и верил, что, если высоко подняться на самолете, до той звездочки можно дотронуться рукой.

Много еще интересного мы, пожалуй, услышали бы от Ивасика, если бы за ним не пришел отец, усталый и молчаливый. Он побыл с нами несколько минут, несмело взял предложенный Кирилой Лукичем кисет, ловко свернул «козью ножку», выкурил ее и, вспомнив о чем-то неотложном, заторопился, наскоро попрощался и, крепко держа сына за руку, заковылял в сторону села.

Провожая их взглядом, Кирила Лукич молвил негромко:

— Крепкий мужик. Ладный.

Я тоже обернулся, и они запомнились мне — двое на близком взгорке, залитом сиянием луны, — плечистый мужчина на деревяшке и очень маленький мальчик рядом с ним. Было трогательно, как Степан Климко, будто ища опоры, сначала взъерошил кудри мальчонке, а потом бережно положил руку на плечо.

— Что еще надобно заметить, — продолжал Кирила Лукич свои наблюдения, — Степан — человек без корысти. Каждому всегда и постоянно готов на помощь прийти, а денег не возьмет и, если предложат, вроде бы смутится или даже обидится. Тут он всем приемники чинит, ребят музыке обучает, а недавно красивую оградку для школы смастерил. Взять опять-таки шоферов. К Степану они то и знай за помощью, за советом бегают; он-то не простой шофер, — автомеханик, любую машину проверит и поведет!

— С одной ногой машиной управлять, — заметил я Дроботу, — не так-то просто.

Кирила Лукич упрямо тряхнул головой.

— А вот и управляет! И как еще управляет. Любо-дорого посмотреть! Эта беда с ногой у него недавно приключилась, четыре года назад. Январь был, помнится, морозный, крепкий, и наши на подледный лов далеко в море выбрались. Дело привычное, и ничего в нем особенного нет, но море есть море, и уж если ты далеко от берега работаешь — смотри в оба. Верно, что смотреть в оба надо было бы еще на берегу и без опытных старых рыбаков не посылать бригаду. Но как-то случилось, не досмотрели, что в бригаде одни только женихи. А молодо — смело, да незрело; задула низовка, мол, пустяки; льдина раскололась, мол, ничего страшного! Позже пришлось нам всем тех лихих молодцев на шлюпки, на калабухи с битого льда вытаскивать — намаялись. Тогда это и случилось: Савку Коржа, восемнадцати лет парнишку, льдиной накрыло. Климко на калабухе находился и, как был в одеже, кинулся прямо под льдину, поранился и застудился. Ежели бы сразу ударить тревогу, привезти врача, сделать все, что в таких случаях подобает, может, и обошлось бы. Степан однако сказал: «Отосплюсь — и на вахту!» А другие подумали: что ему, богатырю, впервые ли холодная ванна? А потом, когда уже поздно, спохватились: началась газовая гангрена, и ногу по самое колено — долой. Бедный этот паренек, Савка Корж, до сих пор мучается. «Бросил бы ты меня тогда, говорит, Степа, — двум смертям не бывать. А теперь у меня камень на сердце: это же из-за меня, Степан, вся жизнь твоя искалечена».

Кирила Лукич легонько толкнул меня локтем.

— Что ж, думаешь? Он, Климко, утешает Савку! Ты, мол, успокойся, братан, могло быть и хуже. А что могло быть хуже, если человек остался без ноги? Право, забавная картина: не Савка Корж верного друга утешает, нет, Степан его, спасенного, успокаивает: разве не чудеса?

— Как видно, — заметил я Дроботу, — хорошему человеку, честному и прилежному, в селе у вас, Лукич, не повезло. И физическая травма не шуточная, и славный Ивасик, слышали — сказал: у меня нет мамы.

Он согласился!

— Беда одна не ходит — другую водит.

— А что же бывшая жена? Оставила Степана после того, как он потерял ногу?

Кирила Лукич взглянул на меня быстро и удивленно.

— Какая жена? Разве я говорил, что Степан Климко был женат?

— А Ивасик?..

Он усмехнулся:

— Ну, это совсем другая история. Степан никогда и не был женат. Тут узелок, если приглядеться, туго завязан. Я с ним по соседству живу, а соседство взаимное дело, в будни и в праздник — рядом, и, хочешь не хочешь, любую малость знаешь. Как ушел Степан на военный флот, на действительную холостым, так холостым и вернулся. Его родных давно не было на свете, он и вырос-то сироткой, но старший брат и сестренка, моложе на годок или два, в отцовской хате оставались, и встречи с ними он, понятно, ждал. Оказалось же, что сестренка вышла замуж за городского и укатила куда-то на Донбасс, а брат еще раньше на рыбные промыслы, на Камчатку, завербовался. Правда, в колхозе у нас помнили, что солдат, земляк, молодой хозяин вернется в отцовский дом, ему, как и положено, все сохранили, все до занавесочки сберегли. И вот он вернулся, а дом пуст. Открыл калитку, вошел на подворье, в ставень постучал, но никто не откликнулся. Присел он на скамейку возле плетня, с детства знакомую, да так, на черные окна глядя, и просидел до самого утра. Люди с ним осторожно, обходительно: ясно, что человеку собраться надобно, соразмериться. С утра, конечно, и, кстати, день был воскресный, выходной, соседи к нему, и мал и велик, — толпой: тут и приветы, и рюмка, и гармонь. А солдат пригож, статен, деловит, и к рюмке даже без малого интересу — в общем, дело житейское, завидная кому-то пара.

Кирила Лукич умолк, пошарил в кармане, достал кисет, но не стал закуривать, передумал.

— Вот я и зарапортовался. Ты ведь про Ивасика спросил, а я все про Степана. Ладно, никто нас не торопит, да и разделить-то их никак нельзя, Климко-большого и Климко-малого. С того первого дня, как Степан вернулся, стали его звать со всех сторон и на свадьбы, и на именины, и просто на хлеб-соль, мало ли причин для гулянок? Однако солдат соблазну не поддался: делу, — говорит, — время, потехе — час. Через день, через два, смотрю, Степан уже на старом катере. Этот катер давно на берегу валялся, ржавел, а сдать его — на металл у начальства руки не доходили. Взялся Климко за ремонт катера, подсобники сами к нему пришли, и через месяц на рейде нашем новенький, красивый катерок объявился — «Весна». Строгий специалист, колхозный механик Власюк, на доброе слово экономный, но и тот хвалил-похваливал: и что за орел севастопольский к нам, братцы, залетел? С такими орлами, братцы, далеко вперед заглядывать можно! Ну, а потом в тот зимний шторм и случилось…

Из-за дальнего черного силуэта косы, в щедрую россыпь звезд, повторенную морем, неторопливо выплыла яркая зеленая звезда. Сначала ее движение было еле приметно, потом ускорилось, и свет усилился, и Кирила Лукич, вглядываясь в синь ночи, распознал своих:

— Вот и «Весна», легка на помине! Это Герасим Власюк с Белосарайки возвращается, за новым неводом ходил.

— Значит, понемногу богатеем?

— А непременно! Работать — значит богатеть. Видишь, теперь и Герасим на том катере по разным делам бегает, а ведь было списали в утиль. У Степана — хозяйский глаз, и где другому пустое место, этот, смотришь, большое дело заведет. Вон виноградники по косогору — кто их тут разбил? — Климко. Нынче и сам я, дед и прадед, здорово удивляюсь: как же мы раньше, дружки-соседи, до такого простого и прибыльного дела не додумались?

— Вижу, Кирила Лукич, — заметил я Дроботу, — что Степан Золотые руки во всем у вас пример.

Он даже заслонился ладонью.

— Э, голубь, нет! Святые, как видно, перевелись, но, может, и не родились, Есть у человека еще и личные дела, и они нам тоже не без интересу. Словом, случилось однажды со Степой то, что и с каждым случается: пришла любовь. Вернее сказать — приехала. Да, стройная, раскудрявая, приехала к нам газиком из райцентра. Там она музыкальной школой ведала, а у нас в селе шесть молодых скрипачей объявились, четыре гитариста, восемь балалаечников. Председатель наш обратился за помощью в райисполком: куда, мол, наших Паганини девать? Так и написал: Паганини… Организуйте, советуют, музыкальную школу, а мы для поддержки инструктора пришлем. «Ладно, — говорит Квашня, — это мы в два счета. Назначаю тебя, Климко, по совместительству директором музыкальной школы».