Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор

–  Полковник Прищепа, вы безобразно ошиблись! Уверяли, что бандитов в стране сто семьдесят - сто восемьдесят тысяч, а сложило оружие в одну неделю больше двухсот семидесяти. Как строить надежную политику на такой ненадежной разведке? А если сведения о неприятельских силах столь же точны? Может быть, стремительное продвижение маршала Вакселя к Забону объясняется тем, что трагически преуменьшены его реальные силы?

Павел признал недостатки разведки, но указал и на объективные причины просчетов. В районах военных действий у него своя агентура. И живым агентам там помогает инструментальная разведка, сеть тайных датчиков - приборы точные и надежные. Но внедрять своих людей в бандитские шайки гораздо трудней, инструменты здесь неприменимы. Наблюдать за неприятельской армией проще, чем следить за десятком преступников, сбившихся на короткое время в одну стаю.

Гамов продолжал утверждать, что трудно вести политику, когда неточно представляешь себе настроение народа. Ошибка с количеством бандитов лишь часть более общей и трагической ошибки - неизвестности, сколько людей поддерживают нас, а сколько наших противников. В каждой квартире не поставишь подслушивающее устройство, в каждую семью не введешь своего агента.

–  Побойтесь бога, Гамов!
– не выдержал Готлиб Бар.
– Да спросите у меня, если не верите Прищепе! На заводах, на селе, в магазинах, это все мои объекты, нашу деятельность одобряют, нас хвалят.

–  Вы меня не поняли, Бар. Я не утверждаю, что наша разведка уже ошиблась в оценке настроения народа. Но говорю, что такая ошибка возможна, и мы можем ее проглядеть.

Гамов, уверен, высказывал давно обдуманное. Он считал, что в обществе, сцементированном единой волей, в данном случае его, Гамова, верховной волей, очень трудно распознать истинные настроения людей. Свободного обсуждения нет, борьбы партий не существует - как же узнать, о чем думает средний житель? В стране, где нет разногласия мнений, нет и точного понимания людей. Мы сами создали такую страну, но, используя достоинства единовластия, не должны забывать и о присущих единовластию пороках.

–  А Фагуста?
– возразил я.
– А этот беспардонный демагог, которого вы почему-то опекаете, разве он не высказывает открыто мнения, отличные от наших?

–  Рад, что вы, наконец, нашли пользу в деятельности редактора «Трибуны», Семипалов. Фагуста - как бы узаконенный критик всего, что мы делаем. Он - крайность. А масса молчит. Только чрезвычайные события заставляют все население открыто заговорить.

–  Информация методом провокации, - сострил Готлиб Бар. До министерского поста он считался мастером острословия, но сейчас и ему было не до острых словечек. Все же он повторил с удовольствием: - Информация методом провокации!

–  Вы правы, Бар. В нашем обществе народ на откровенность надо провоцировать. Лишь чрезвычайность заставляет людей забыть о молчании. Вот почему так опасно ошибся наш друг Прищепа в оценке реальной мощи бандитов. И меня тревожит, что мы строим свою политику, не ведая реального настроения народа. Поразмыслите об этом.

После заседания я вышел вместе с Гонсалесом.

–  Просьба, Гонсалес, - сказал я.
– Только не спрашивайте, зачем мне нужно то, о чем попрошу. Пока это мой секрет. Не могли бы вы по одному моему требованию арестовать человека и держать его в заключении, пока я не прикажу его освободить или не предам вашему суду?

Гонсалес обиделся.

–  Вы, кажется, забыли, Семипалов, что в моем подчинении вся полиция и все охранные войска? Могу арестовать любого. Даже вас самого!

–  В своем аресте я пока не нуждаюсь. И постараюсь не забывать, что в ваших руках вся полиция и все охранные войска.

Я мог бы попросить об аресте и Павла Прищепу, отношения у меня с Павлом были иные, чем с Гонсалесом. Но я учитывал, что репутация у Черного суда куда грозней, чем у разведки.

3

Отношения с Войтюком развивались так, как и должны были развиваться. Он стал не только угодливо слушать, но и осторожно задавать вопросы. Следующей стадией должна была стать наглость. Надо было показать ему, что реальность иная: он в моих руках, а не я в его.

–  Войтюк, - сказал я после его доклада о новостях в международной жизни, - не кажется ли вам, что у нас утечка информации?

Он и глазом не моргнул.

–  В каком смысле - утечка информации?

–  В самом прямом. Передают врагам государственные тайны.

–  Полученные у нас?

–  Полученные от меня.

Ему стало изменять натренированное хладнокровие.

–  Кто же мог передать секретные сведения, полученные от вас?

–  Вы, Войтюк. Вы передали их за рубеж.

Он все же еще не верил, что разоблачен. Он молчал, собираясь с мыслями. Я тоже молчал. Он решил, что лучшая оборона - не соглашаться с обвинениями. Таков, очевидно, был внушенный ему стандарт оправдания - для легких случаев.

–  Не могу поверить, что вы серьезно, генерал! Мне - и такое обвинение! Это же чудовищно!

–  Почему чудовищно? Нормальное явление, Войтюк.

–  Отказываюсь понимать! Немыслимое обвинение! Совершенно немыслимое!

–  Серьезное, Войтюк, только серьезное. В остальном, повторяю, вполне нормальное. Ибо вы делали лишь то, что должны были делать.

–  Делал то, что и должен был делать?

–  Именно. Раз вы профессиональный шпион…

–  Генерал, я глубоко уважаю вас. Но это не значит, что я готов снести любые оскорбления. Я приму свои меры.

–  Примете свои меры? Какие? Вздумали мне грозить?

Он постарался взять себя в руки. Вначале он сильно побледнел, теперь краска возвращалась на щеки.

–  Чем я могу угрожать вам, генерал? Я знаю свое место. Но я потребую доказательств! Все обвинения - только слова, если за ними не стоят факты.

–  За ними стоят факты, Войтюк. Вы понимаете, что любой начальник интересуется тайнами своих подчиненных, особенно занимающих такие ответственные посты, какой вы занимали сперва у Вудворта, а теперь у меня. Ваш покаянный лист меня разочаровал, Войтюк. Вы забыли упомянуть в нем о полученном вами подарке - изумрудном колье, фамильной драгоценности старинного рода Шаров. И преподнес вам это колье сам Ширбай Шар, министр его величества Кнурки Девятого. Очень важные сведения надо было передать Ширбаю, чтобы он расстался с родовой драгоценностью.

Войтюк не напрасно выбрал себе профессию, требующую не только проницательности, но и мужества. Он тревожился, пока сохранялась неизвестность, и шел в открытый бой, когда другого выхода не было.

–  Вы не думаете, генерал, что для ценного подарка могли быть и иные причины, кроме политических?

–  Бросьте, Войтюк. Это дешевый прием - намекнуть на интимные связи между вашей женой и Ширбаем. И нет вам нужды обливать грязью себя и жену. Не было у вашей жены связи с Ширбаем. И не могло быть. Во-первых, вы сами не допустили бы такой связи, для этого вы слишком любите свою жену, это мне известно. И во-вторых, развратник Ширбай настолько пресыщен связями с женщинами, что за еще одну связь, даже с такой красавицей, как ваша жена, не отдаст одну из фамильных драгоценностей. Другое дело - оплата важных государственных секретов. За некоторые из них и драгоценностей не жалко.