Сочинения. Письма

Сергей Куняев

Стихотворения. Поэмы

Стихотворения и поэмы, включенные в прижизненные сборники

ПУТЬ НА СЕМИГЕ (Невышедший сборник стихов)

ПУТЬ НА СЕМИГЕ

Мы строили дорогу к Семиге На пастбищах казахских табунов, Вблизи озер иссякших. Лихорадка Сначала просто пела в тростнике На длинных дудках комариных стай, Потом почувствовался холодок, Почти сочувственный, почти смешной, почти Похожий на ломоть чарджуйской дыни, И мы решили: воздух сладковат И пахнут медом гривы лошадей. Но звезды удалялись всё. Вокруг, Подобная верблюжьей шерсти, тьма Развертывалась. Сердце тяжелело, А комары висели высоко На тонких нитках писка. И тогда Мы понимали — холод возрастал Медлительно, и всё ж наверняка, В безветрии, и все-таки прибоем Он шел на нас, шатаясь, как верблюд. Ломило кости. Бред гудел. И вот Вдруг небо, повернувшись тяжело, Обрушивалось. И кричали мы В больших ладонях светлого озноба, В глазах плясал огонь, огонь, огонь — Сухой и лисий. Поднимался зной. И мы жевали горькую полынь, Пропахшую костровым дымом, и Заря блестела, кровенясь на рельсах… Тогда краснопутиловец Краснов Брал в руки лом и песню запевал. А по аулам слух летел, что мы Мертвы давно, что будто вместо нас Достраивают призраки дорогу. Но всем пескам, всему наперекор Бригады снова строили и шли. Пусть возникали города вдали И рушились. Не к древней синеве Полдневных марев, не к садам пустыни По насыпям, по вздрогнувшим мостам Ложились шпал бездушные тела. А по ночам, неслышные во тьме, Тарантулы сбегались на огонь, Безумные, рыдали глухо выпи. Казалось нам: на океанском дне Средь водорослей зажжены костры. Когда же синь и розов стал туман И журавлиным узким косяком Крылатых мельниц протянулась стая, Мы подняли лопаты, грохоча Железом светлым, как вода ручьев. Простоволосые, посторонились мы, Чтоб первым въехал мертвый бригадир В березовые улицы предместья, Шагнув через победу, зубы сжав. ………………………………………………….. Так был проложен путь на Семиге. 1931

СЕМИПАЛАТИНСК

Полдня июльского тяжеловесней, Ветра легче — припоминай, — Шли за стадами аулов песни Мертвой дорогой на Кустанай. Зноем взятый и сжатый стужей, В камне, песках и воде рябой, Семипалатинск, город верблюжий, Коршуны плавают над тобой. Здесь, на грани твоей пустыни, Нежна полынь, синева чиста. Упала в иртышскую зыбь и стынет Верблюжья тень твоего моста. И той же шерстью, верблюжьей, грубой, Вьется трава у конских копыт. — Скажи мне, приятель розовогубый, На счастье ли мной солончак разбит? Висит казахстанское небо прочно, И только Алтай покрыт сединой. — На счастье ль, все карты спутав нарочно, Судьба наугад козыряет мной? Нам путь преграждают ржавые груды Камней. И хотя бы один листок! И снова, снова идут верблюды На север, на запад и на восток. Горьки озера! Навстречу зною Тяжелой кошмой развернута мгла, Но соль ледовитою белизною Нам сердце высушила и сожгла. — Скажи, не могло ль всё это присниться? Кто кочевал по этим местам? Приятель, скажи мне, какие птицы С добычей в клюве взлетают там? Круги коршунья смыкаются туже, Камень гремит под взмахом подков. Семипалатинск, город верблюжий, Ты поднимаешься из песков! Горячие песни за табунами Идут по барханам на Ай-Булак, И здорово жизнь козыряет нами, Ребятами крепкими, как свежак. И здорово жизнь ударяет метко, — Семипалатинск, — лучше ответь! Мы первую железнодорожную ветку Дарим тебе, как зеленую ветвь. Здесь долго ждали улыбок наших, — Прямая дорога всегда права. Мы пьем кумыс из широких чашек И помним: так пахла в степях трава. Кочевники с нами пьют под навесом, И в меру закат спокоен и ал, Меж тем как под первым червонным экспрессом Мост первою радостью затрепетал. Меж тем как с длинным, верблюжьим ревом Город оглядывается назад… Но мы тебя сделаем трижды новым, Старый город Семи Палат! 1931

К ПОРТРЕТУ СТЕПАНА РАДАЛОВА

Кузнец тебя выковал и пустил По свету гулять таким, И мы с удивленьем теперь тебе В лицо рябое глядим. Ты встал и, смеясь чуть-чуть, напролом Сквозь тесный строй городьбы Прошел стремительный, как топор В руках плечистой судьбы. Ты мчал командармом вьюг и побед, Обласкан огнем и пургой, Остались следы твоего коня Под Омском и под Ургой. И если глаза сощурить, — взойдет Туман дымовых завес, Голодные роты идут, поют, Со штыками наперевес. И если глаза сощурить, — опять Полыни, тайга и лед, И встанет закат, и Омск падет, И Владивосток падет. Ты вновь поднимаешь знамя, ты вновь На взмыленном Воронке, И звонкою кровью течет заря На занесенном клинке. Полтысячи острых, крутых копыт Взлетают, преграды сбив, Проносят кони твоих солдат Косматые птицы грив. И этот высокий, крепкий закал Ты выдержал до конца, — Сын трех революций, сын всей страны, Сын прачки и кузнеца! Едва ли, едва ли… Нет, никогда! На прошлом поставлен крест. Как раньше вел эскадроны — теперь Ведешь в наступленье трест. Смеются глаза. И твоей руки Верней не бывало и нет. И крепко знают солдаты твои Тебя, командарм побед. 1931

КИРГИЗИЯ

Замолкни и вслушайся в топот табунный, — По стертым дорогам, по травам сырым В разорванных шкурах бездомные гунны Степной саранчой пролетают на Рим!.. Тяжелое солнце в огне и туманах, Поднявшийся ветер упрям и суров. Полыни горьки, как тоска полонянок, Как песня аулов, как крик беркутов. Безводны просторы. Но к полдню прольется Шафранного марева пряный обман, И нас у пригнувшихся древних колодцев Встречает гортанное слово — аман! Отточены камни. Пустынен и страшен На лицах у идолов отблеск души. Мартыны и чайки кричат над Балхашем, И стадо кабанье грызет камыши. К юрте от юрты, от базара к базару Верблюжьей походкой размерены дни, Но здесь, на дорогах ветров и пожаров, Строительства нашего встанут огни! Совхозы Киргизии! Травы примяты. Протяжен верблюжий поднявшийся всхлип. Дуреет от яблонь весна в Алма-Ата, И первые ветки раскинул Турксиб. Земля, набухая, гудит и томится Несобранной силой косматых снопов, Зеленые стрелы взошедшей пшеницы Проколют глазницы пустых черепов. Так ждет и готовится степь к перемене. В песках, залежавшись, вскипает руда, И слушают чутко Советы селений, Как ржут у предгорий, сливаясь, стада. 1930

ПРОВИНЦИЯ-ПЕРИФЕРИЯ

Я знал тебя от ржавых плотин И до скобы железной, До самых купецких рябых полтин, — Губернский город Семипалатинск И Павлодар уездный. Провинция! Ты растопила воск Свечей церковных. И непрестанно Спивались на Троицын праздник в лоск Все три отдела казацких войск От Омска и до Зайсана. И смертно Васильев Корнила Ильич, Простой, как его фамилия, Хлестал огневик, багровел, как кирпич, Он пил — тоски не в силах постичь, И все остальные — пили. Корнила Ильич, урони на грудь Башку! Ты судьбе не потрафил. Здесь начат был и окончен путь, Здесь кончен был безызвестный путь Блистательных биографий! Но если, как в окна весенний дождь, Кровь шибко в висок ударит, Кромешная кровь и шальная… Что ж, Тогда хоть цепями память стреножь, А вспомнишь о Павлодаре. Речные гудки, иртышский плес И тополь в одежде рваной… Я помню твой белогрудый рост, Гусиные лапы твоих колес, Твой рев, «Андрей Первозванный». Провинция, я прошел босиком От края до края тебя — и вижу… Пусть ты мне давала семью и дом, Кормила меня своим молоком, — Я всё же тебя ненавижу. Но эта ненависть свежих кровей, Которой — не остановиться! Горячие рельсы в пыльной траве! Гляди: слетели кресты с церквей, Как золотые птицы. Но это щебень ржавых плотин Под вьюгой веселой и грозной, Где друг против друга — как один — Промышленный город Семипалатинск И Павлодар колхозный. Навстречу ветру распахнута грудь, Никто судьбе не потрафит, Здесь начат стремительный, Звонкий путь — И здесь продолжается твердый путь Блистательных биографий. Сограждане, песню я вам отдам, Асанов, Пшеницын и токарь Нетке, Чтоб дружба наша была тверда, Герои строительства и труда, Ударники пятилетки! И пусть на висках отцов седина И дали дымят сырые… Раскинута фронтом сплошным страна, И нет провинции, есть одна Грохочущая периферия! 1931

СЕСТРА

В луговинах по всей стране Рыжим ветром шумят костры, И, от голода осатанев, Начинают петь комары. На хребтах пронося траву, Осетры проходят на юг, И за ними следом плывут Косяки тяжелых белуг. Ярко-красный теряет пух На твоем полотенце петух. За твоим порогом — река, Льнут к окну твоему облака, И поскрипывает, чуть слышна, Половицами тишина. Ой, темно иртышское дно, — Отвори, отвори окно! Слушай, как водяная мышь На поёмах грызет камыш. И спокойна вода, и вот Молчаливая тень скользнет: Это синие стрелы щук Бороздят лопухи излук, Это всходит вода ясней Звонкой радугой окуней… Ночь тиха, и печаль остра, Дай мне руки твои, сестра. Твой родной постаревший дом Пахнет медом и молоком. Наступил нашей встречи срок, Дай мне руки, я не остыл, Синь махорки моей — дымок Пусть взойдет, как тогда всходил. Под резным глухим потолком Пусть рассеется тонкий дым, О далеком и дорогом Мы с тобою поговорим. Горячей шумит разговор, — Вот в зеленых мхах и лугах Юность мчится во весь опор На крутых степных лошадях. По траве, по корявым пням Юность мчится навстречу нам, Расплеснулись во все концы С расписной дуги бубенцы! Проплывает туман давно, Отвори, отвори окно! Слушай, как тальник, отсырев, Набирает соки заре. Закипевшей листвой пыля, Шатаются пьяные тополя, Всходит рыжею головой Раньше солнца подсолнух твой. Осыпая горячий пух, С полотенца кричит петух… Утро, утро, сестра, встречай, Дай мне руки твои. Прощай! 1930

РАССКАЗ О ДЕДЕ

Корнила Ильич, ты мне сказки баял, Служивый да ладный — вон ты каков! Кружилась за окнами ночь, рябая От звезд, сирени и светляков. Тогда как подкошенная с разлета В окно ударялась летучая мышь, Настоянной кровью взбухало болото, Сопя и всасывая камыш. В тяжелом ковше не тонул, а плавал Расплавленных свеч заколдованный воск, Тогда начиналась твоя забава — Лягушачьи песни и переплёск. Недобрым огнем разжигались поверья, Под мох забиваясь, шипя под золой, И песни летали, как белые перья, Как пух одуванчиков над землей! Корнила Ильич, бородатый дедко, Я помню, как в пасмурные вечера Лицо загудевшею синею сеткой Тебе заволакивала мошкара. Ножовый цвет бархата, незабудки, Да в темную сырь смоляной запал, — Ходил ты к реке и играл на дудке, А я подсвистывал и подпевал. Таким ты остался. Хмурый да ярый, Еще неуступчивый в стык, на слом, Рыжеголовый, с дудкою старой, Весну проводящий сквозь бурелом. Весна проходила речонки бродом, За пестрым телком, распустив волоса. И петухи по соседним зародам Сверяли простуженные голоса. Она проходила куда попало По метам твоим. И наугад Из рукава по воде пускала Белых гусынь и желтых утят. Вот так радость зверью и деду! Корнила Ильич, здесь трава и плес, Давай окончим нашу беседу У мельничных вызелененных колес. Я рядом с тобою в осоку лягу В упор трясинному зыбуну. Со дна водяным поднялась коряга, И щука нацеливается на луну. Теперь бы время сказкой потешить Про злую любовь, про лесную жизнь. Четыре пня, как четыре леших, Сидят у берега, подпершись. Корнила Ильич, по старой излуке Круги расходятся от пузырей, И я, распластав, словно крылья, руки, Встречаю молодость на заре. Я молодость слышу в птичьем крике, В цветенье и гаме твоих болот, В горячем броженье свежей брусники, В сосне, зашатавшейся от непогод. Крест не в крест, земля — не перина, Как звезды, осыпались светляки, — Из гроба не встанешь, и с глаз совиных Не снимешь стертые пятаки. И лучший удел — что в забытой яме, Накрытой древнею синевой, Отыщет тебя молодыми когтями Обугленный дуб, шелестящий листвой. Он череп развалит, он высосет соки, Чтоб снова заставить их жить и петь, Чтоб встать над тобою крутым и высоким, Корой обрастать и ветвями звенеть! 1929

ОХОТА С БЕРКУТАМИ

Ветер скачет по стране, и пыль Вылетает из-под копыт. Ветер скачет по степи, и никому За быстроногим не уследить. Но, как шибко он ни скакал бы, Всё равно ему ни за что Степь до края не перескакать, Всю пустыню не пересечь. Если он пройдет Павлодар И в полынях здесь не запутается, Если он взволнует Балхаш И в рябой воде не утонет, Если даже море Арал Ему глаз камышом не выколет, — Всё равно завязнут его копыта В седых песках Кзыл-Куум! Ое-й! Если в Иртыше человек утонет, То его оплакивать остается. Солнце ж множество множеств дней Каждый день неизменно тонет, Для того чтоб опять подняться И сиять над нашею степью, И сиять над каждой юртой И над всем существующим сразу, И сиять над нашей охотой! Начинаем мы нашу охоту Под рябым и широким небом, Начинаем мы наш промысел На степи, никем не измеренной. Начинаем мы нашу погоню Под высоким, как песня, солнцем, Пусть сопутствуют нашей охоте Ветер и удача совместно, Пусть сопутствуют нашему промыслу Еще раз удача и ветер, Пусть помогут нашей погоне Ветер, дующий на нас, и удача! Так смотри же, молодой беркутенок, Как нахохлился старый беркут, Так смотрите, беркуты наши, зорко — Вы охотники и мужчины! Оба вы в цветных малахаях, Остры ваши синие клювы, Крепки ваши шумные крылья, И хватаетесь вы когтями За тяжелую плеть хозяина. Так смотрите, беркуты наши, зорко — Над полынями кружит коршун. Вы не будьте ему подобны: Не охотник он, а разбойник; Лысый хан прожорливых сусликов Беркутам нашим не товарищ! Вон взметнулась наша добыча, Длинная старая лисица, Чернохребетная, огневая И кривая на поворотах. Вон, как огонь, она мчится быстро. Не давайте огню потухнуть! Горячите коней, охотники! Окружайте ее, охотники! Выпускайте беркутов в небо! Мы забыли, где Каркаралы, Мы забыли, где наш аул, Мы забыли, где Павлодар. Не четыре конца у степи, а восемь, И не восемь, а сорок восемь, И не столько, во много больше. И летит молодой беркутёнок Малахаем, сброшенным с неба; И проносится старый беркут, Как кусок веселого дыма; И проносимся все мы сразу — Ветер, птицы, удача, всадники — По курганам за рыжим пламенем. Мы настигли свою добычу, Мы поймали ее: лисица Мчится с беркутом на загривке, Мчится двадцать аршин и падает, И ноздрями нюхает землю. Ой, хорош молодой беркутёнок! Научил его старый беркут. Эй, хорош ты, дующий ветер! Ты помог нам выследить зверя. И привязывают охотники К поясу пламя рыжее. 1931

КОНЬ

Замело станицу снегом — белым-бело. Путался протяжливый волчий в о лок, И ворон откуда-то нанесло, Неприютливых да невеселых. Так они и ос ы пались у крыльца, Сидят раскорячившись, у хозяина просят: «Вынеси нам обутки, Дай нам мясца, винца… Оскудела сытая В зобах у нас осень». А у хозяина беды да тревоги, Прячется пес под лавку — Боится, что пнут ногой, И детеныш, холстяной, розовоногий, Не играет материнскою серьгой. Ходит павлин-павлином В печке огонь, Собирает угли клювом горячим. А хозяин башку стопудовую Положил на ладонь — Кудерь подрагивает, плечи плачут. Соль и навар полынный Слижет с губ, Грохнется на месте, Что топором расколот, Подымется, накинет буланый тулуп И выносит горе свое На уличный холод. Расшатывает горе дубовый пригон. Бычьи его кости Мороз ломает. В каждом бревне нетесаном Хрип да стон: «Что ж это, голубчики, Конь пропадает! Что ж это — конь пропадает. Родные!» — Растопырил руки хозяин, сутул. А у коня глаза темные, ледяные. Жалуется. Голову повернул. В самые брови хозяину Теплом дышит, Теплым ветром затрагивает волоса: «Принеси на вилах сена с крыши». Губы протянул: «Дай мне овса». «Да откуда ж?! Милый! Сердце мужичье! Заместо стойла Зубами сгрызи меня…» По свежим полям, По луговинам По-птичьи Гриву свою рыжую Уносил в зеленя! Петухами, бабами в травах смятых Пестрая станица зашумела со сна, О цветах, о звонких пегих жеребятах Где-то далеко-о затосковала весна. Далеко весна, далеко, — Не доехать станичным телегам. Пело струнное кобылье молоко, Пахло полынью и сладким снегом. А потом в татарской узде, Вздыбившись под объездчиком сытым, Захлебнувшись В голубой небесной воде, Небо зачерпывал копытом. От копыт приплясывал дом, Окна у него сияли счастливей, Пролетали свадебным, Веселым дождем Бубенцы над лентами в гриве!.. …Замело станицу снегом — белым-бело. Спелой бы соломки — жисти дороже! И ворон откуда-то нанесло, Неприветливых да непригожих. Голосят глаза коньи: «Хозяин, ги-ибель, Пропадаю, Алексеич!» А хозяин его По-цыгански, с оглядкой, На улку вывел И по-ворованному Зашептал в глаза: «Ничего… Ничего, обойдется, рыжий. Ишь, каки снега, дорога-то, а!» Опускалась у хозяина ниже и ниже И на морозе седела голова. «Ничего, обойдется… Сено-от близко…» Оба, однако, из этих мест. А топор нашаривал В поленьях, чисто Как середь ночи ищут крест. Да по прекрасным глазам, По карим С размаху — тем топором… И когда по целованной Белой звезде ударил, Встал на колени конь И не поднимался потом. Пошли по снегу розы крупные, мятые, Напитался ими снег докрасна. А где-то далеко заржали жеребята, Обрадовалась, заулыбалась весна. А хозяин с головою белой Светлел глазами, светлел, И небо над ним тоже светлело, А бубенец зазвякал Да заледенел… 1932

СЕРДЦЕ

Мне нравится деревьев стать, Июльских листьев злая пена. Весь мир в них тонет по колено. В них нашу молодость и стать Мы узнавали постепенно. Мы узнавали постепенно, И чувствовали мы опять, Что тяжко зеленью дышать, Что сердце, падкое к изменам, Не хочет больше изменять. Ах, сердце человечье, ты ли Моей доверилось руке? Тебя как клоуна учили, Как попугая на шестке. Тебя учили так и этак, Забывши радости твои, Чтоб в костяных трущобах клеток Ты лживо пело о любви. Сгибалась человечья выя, И стороною шла гроза. Друг другу лгали площадные Чистосердечные глаза. Но я смотрел на всё без страха, — Я знал, что в дебрях темноты О кости черствые с размаху Припадками дробилось ты. Я знал, что синий мир не страшен, Я сладостно мечтал о дне, Когда не по твоей вине С тобой глаза и души наши Останутся наедине. Тогда в согласье с целым светом Ты будешь лучше и нежней. Вот почему я в мире этом Без памяти люблю людей! Вот почему в рассветах алых Я чтил учителей твоих И смело в губы целовал их, Не замечая злобы их! Я утром встал, я слышал пенье Веселых девушек вдали, Я видел — в золотой пыли У юношей глаза цвели И снова закрывались тенью. Не скрыть мне то, что в черном дыме Бежали юноши. Сквозь дым! И песни пели. И другим Сулили смерть. И в черном дыме Рубили саблями слепыми Глаза фиалковые им. Мело пороховой порошей, Большая жатва собрана. Я счастлив, сердце, — допьяна, Что мы живем в стране хорошей, Где зреет труд, а не война. Война! Она готова сворой Рвануться на страны жилье. Вот слово верное мое: Будь проклят тот певец, который Поднялся прославлять ее! Мир тяжким ожиданьем связан. Но если пушек табуны Придут топтать поля страны — Пусть будут те истреблены, Кто поджигает волчьим глазом Пороховую тьму войны. Я призываю вас — пора нам, Пора, я повторяю, нам Считать успехи не по ранам — По веснам, небу и цветам. Родятся дети постепенно В прибое. В них иная стать, И нам нельзя позабывать, Что сердце, падкое к изменам, Не может больше изменять. Я вглядываюсь в мир без страха, Недаром в нем растут цветы. Готовое пойти на плаху, О кости черствые с размаху Бьет сердце — пленник темноты. 1932

ЛЕТО

1

Поверивший в слова простые, В косых ветрах от птичьих крыл, Поводырем по всей России Ты сказку за руку водил. Шумели Обь, Иртыш и Волга, И девки пели на возах, И на закат смотрели до-о-лго Их золоченые глаза. Возы прошли по гребням пенным Высоких трав, в тенях, в пыли, Как будто вместе с первым сеном Июнь в деревни привезли. Он выпрыгнул, рудой, без шубы, С фиалками заместо глаз, И,крепкие оскалив зубы, Прищурившись, смотрел на нас. Его уральцы, словно друга, Сажали в красные углы, Его в вагонах красных с юга Веселые везли хохлы. Он на перинах спал, как барин, Он мылся ключевой водой, В ладони бил его татарин На ярмарке под Куяндой. Какой пригожий! А давно ли В цветные копны и стога Метал январь свои снега, И на свободу от неволи Купчиху-масленицу в поле Несла на розвальнях пурга! Да и запомнится едва ли Средь всяческих людских затей, Что сани по ветру пускали, Как деревянных лебедей? Но сквозь ладонь взгляни на солнце Весь мир в березах, в камыше, И слаще, чем заря в оконце, Медовая заря в ковше. Когда же яблоня опала? А одуванчик? Только дунь! Под стеганые одеяла К молодкам в темень сеновала Гостить повадился июнь. Ну, значит, ладны будут дети — Желтоволосы и крепки, Когда такая сладость в лете, Когда в медовом, теплом свете Сплетает молодость венки. Поверивший в слова простые, В косых ветрах от птичьих крыл, Ты, может, не один в России Такую сказку полюбил. Да то не сказка ль, что по длинной Дороге в травах, на огонь, Играя, в шубе индюшиной, Без гармониста шла гармонь? Что ель шептала: «Я невеста», Что пух кабан от пьяных сал, Что статный дуб сорвался с места И до рассвета проплясал!