Сочинения

С ними поравнялся человек небольшого роста, заурядной наружности, просто одетый.

– А вот наконец и другая половина оперных сборов – тенор. В наши дни – ни поэма, ни музыка, ни спектакль немыслимы без знаменитого тенора, который виртуозно выводит верхние ноты. Тенор – это любовь, это голос, волнующий душу, хватающий за сердце; немудрено, что оклад тенора куда внушительнее министерского. Сто тысяч франков за глотку, сто тысяч франков за лодыжки – вот два финансовых бича Оперы.

– Я просто одурел при виде всех этих сотен тысяч франков, запросто прогуливающихся здесь, – проговорил Газональ.

– Ты еще не то увидишь, дорогой кузен. Следуй только за нами… Мы возьмемся за Париж, как музыкант за виолончель, и покажем тебе, как играют на этом инструменте, словом – как развлекаются в Париже.

– Это какой-то калейдоскоп окружностью в семь лье! – воскликнул Газональ.

– Прежде чем водить господина Газоналя по Парижу, мне нужно еще забежать к Гайару, – сказал Бисиу.

– А знаешь что? Гайар может быть полезен в деле кузена!

– Это еще что за механизм? – спросил Газональ.

– Это не механизм, а механик. Гайар – один из наших друзей, который в конце концов стал издателем газеты; его характеру, как и его кассе, свойственны колебания, подобные морскому приливу и отливу. Гайар может помочь тебе выиграть процесс…

– Он уже проигран…

– В таком случае, сейчас самое время выиграть его, – вставил Бисиу.

Когда трое приятелей пришли к Теодору Гайару, проживавшему в те годы на улице Менар, лакей попросил их подождать в будуаре, объяснив, что хозяин занят важным деловым разговором.

– С кем? – спросил Бисиу.

– С человеком, который продает ему способ арестовать неуловимого должника, – ответила, входя в комнату, красивая женщина в восхитительном утреннем наряде.

– В таком случае, милая Сюзанна, – сказал Бисиу, – мы-то можем пройти к нему.

– Ах! До чего хороша! – воскликнул Газональ.

– Это госпожа Гайар, – шепнул ему Леон де Лора. – Дорогой кузен, перед тобой – самая скромная женщина во всем Париже: ее благосклонностью пользовались многие, ныне она довольствуется одним мужем.

– Что угодно их высочествам? – шутливо вопросил, подражая Фредерику Леметру, издатель при виде двух своих приятелей.

Теодор Гайар в свое время отличался умом, но, постоянно вращаясь в одной и той же среде, кончил тем, что поглупел – явление морального порядка, весьма распространенное в Париже. В ту пору любимым его развлечением было уснащать свою речь заимствованными из модных пьес словечками, которые он произносил на манер знаменитых актеров.

– Мы пришли поболтать, – ответил Леон.

– Вы неиспрр…авимы, молодой человек! (Одри в «Жонглерах».)

– …Словом, теперь-то уж он наверняка в наших руках! – сказал собеседник Гайара, заканчивая разговор.

– Так ли уж наверняка, папаша Фроманто? – усомнился Гайар. – Уже одиннадцать раз, как вечером он бывал в наших руках, а утром вы его снова упускали.

– Что поделаешь! Я в жизни своей еще не встречал такого непоседливого должника. Он совсем как паровоз: заснет в Париже, а проснется в департаменте Сены и Уазы! Ни дать ни взять – замок с секретом!– Уловив на лице Гайара усмешку, он добавил: – Так говорят в нашем деле: сцапатьчеловека, застукатьего – значит арестовать. В сыскной полиции выражаются несколько иначе. Видок говаривал своим клиентам: «Тебе уже подано». Куда смешнее – ведь речь шла о гильотине.

Газональ, которого Бисиу подтолкнул локтем, навострил уши и был весь внимание.

– Сударь, вы подмажете? – спросил Фроманто со сдержанной угрозой в голосе.

– Все дело в пятидесяти сантимах (Одри в «Жонглерах»), – отозвался издатель, доставая пятифранковую монету и вручая ее Фроманто.

– А для пройдох? – спросил тот.

– Каких пройдох? – удивился Гайар.

– Тех, чьими услугами я пользуюсь, – бесстрастно пояснил Фроманто.

– А что, есть еще кто-нибудь сортом ниже? – осведомился Бисиу.

– Да, сударь, – ответил сыщик. – Это – те, кто, сам того не подозревая, доставляет нам сведения и не требует платы за услуги. На мой взгляд, дураки и простофили куда ниже пройдох.

– Среди пройдох нередко встретишь людей остроумных и ярких! – воскликнул Леон.

– Значит, вы служите в полиции? – осведомился Газональ, с тревожным любопытством вглядываясь в низенького, сухонького, невозмутимого человечка, одетого, как младший писец судебного пристава.

– Какую именно полицию вы имеете в виду? – спросил Фроманто.

– А что, разве их несколько?

– Временами их число доходило до пяти, – ответил Фроманто. – Полиция сыскная, начальником которой был Видок. Тайная полиция – ее начальник всегда неизвестен. Политическая полиция – ну, это полиция Фуше. Затем еще полиция Министерства иностранных дел и, наконец, дворцовая полиция (при императоре, при Людовике Восемнадцатом и так далее), а она вечно ссорилась с той, что помещается на набережной Малакэ. Ее упразднил господин Деказ. Я начал свою службу в полиции Людовика Восемнадцатого, я поступил туда в 1793 году, вместе с беднягой Контансоном.

Леон де Лора, Бисиу, Газональ и Гайар переглянулись; взгляд их выражал одну и ту же мысль: «Скольким людям отрубили голову по милости Фроманто?»

– Теперь хотят обойтись без нас! Чепуха! – продолжал, помолчав, маленький человек, внезапно ставший таким страшным. – После 1830 года в префектуре хотят иметь людей порядочных; я подал в отставку и кое-как пробавляюсь задержанием несостоятельных должников.

– Он – правая рука приставов коммерческого суда, – шепнул Гайар Бисиу. – Но никогда не знаешь, кто ему платит больше – кредитор или должник.

– Чем низменнее профессия, тем нужнее в ней высокая честность, – наставительно изрек Фроманто. – Я служу тому, кто больше платит. Вы хотите получить свои пятьдесят тысяч, а с тем, кто вам может это обстряпать, вы торгуетесь из-за каждого гроша. Выкладывайте пятьсот франков, и завтра утром мы застукаемвашего молодчика, потому что мы уже вчера постелилиему.

– Пятьсот франков вам одному? – воскликнул Теодор Гайар.