Сочини что-нибудь

По правде, книгу свою он дописал, а сегодня решил прогуляться просто ради забавы, совершить круг почета. Всего через несколько недель создания, окружавшие его все эти ночи, его собутыльники и товарищи по трубке с наркотиком, уродцы: кто без рук, кто без ног, а кто и с излишними частями – плавником, перепонками между пальцев, – предстанут взору всякого грамотного человека, и тот сможет подивиться их виду, негромко назвать тайное имя: Черноглазый Валтрауд, Аллигатор Хольгер, Бертина Дыркоголовая.

Истории Феликс жаждал услышать такие, которые рассказывают исключительно шепотом, со слезами и после полуночи. Стремился увидеть нечто, сокрытое за пеленой видимого. Он угощал незнакомцев элем и вытягивал из них безумные россказни. В накладе не оставался, о нет. Ибо люди не могут познать сердец друг друга, будучи в здравом уме. Стандартные слова тут без пользы, поскольку бессильны. Нет пользы и от известных всем жестов. Лишь стоит интеллекту разрушиться, тогда и начнется истинное общение.

И да обретет он свое возмездие, ведь среди этих отбросов – Манфреда Ночной Вазы, Прокаженной Фриц Мари, Бруно Гермафродита-Альбиноса и прочих – обретался отец Феликса, еще, правда, не узнанный. Он оставил лоно семьи ради этого грубого мира, и в ответ Феликс М*** обрушит на все здесь разрушительную силу чистого света. Когда ему было столько же лет, как его собственному сыну сейчас, ему пришлось самостоятельно разбираться в жизни, он стал отражением бесконечных страданий и тревог матери, они же придали ему нынешнюю форму. Компендиум подарит ему положение в мире, а мир отца книга разрушит.

Таким вот размышлениям предавался Феликс М***, когда на другом конце грязной таверны раздался призыв. Всякое живое лицо, беззубый рот и пара гноящихся глаз обратились в ту сторону, и призыв прозвучал снова.

– Кто попотчует меня выпивкой? – Это был мужской голос, которому хватало силы прозвучать на весь зал.

Кто-то пренебрежительно рассмеялся в ответ.

– Прошу лишь выпивку, – произнес тот же голос, – а в благодарность я явлю истинное, самое наиотвратнейшее чудовище.

Призыв возбудил интерес в Феликсе. Эти трущобы, выгребная яма, клоака прожигательства, оказывается, могла еще предложить какой-то ужас, который он проглядел. Какое выйдет чудесное дополнение к книге! Еще не видя собеседника, Феликс крикнул в ответ:

– Что за чудовище?

Толпа притихла в ожидании – ведь даже калекам и слабоумным бывает любопытно взглянуть на истинное чудовище, а Феликс тем временем достал деньги и отсчитал нужную сумму, дабы купить угощение.

Неведомый собеседник, употребляя все тот же древний псевдобуляр, откликнулся:

– Чудовище сие – чадо, но мнится мне, не подобное ни единому из тех, кого ты лицезрел доселе.

Сказав это, человек выступил вперед из массы неуклюжих, капающих слюной, отмеченных грехом дегенератов из дегенератов.

Навстречу Феликсу вышел плут вида самого что ни на есть цветущего. Казалось, порок окружающий нисколько его не тронул: здоровое тело, возраст и сложение – примерно те же, что и у Феликса. Последний тут же заключил, что натолкнулся на хищника, бродящего промеж больных и слабых, вытягивающего из них последние капли средств. В его глазах горела не одна пламенная искра безумия. Выйти с таким детиной в ночь стало бы крупной ошибкой: экскурсия окончится тем, что Феликса ограбят, одурманят, а его труп продадут в прозекторскую местного медицинского колледжа, и утром его внутренности разложат на мраморном столе – для поучения зевающих первокурсников, будущих хирургов.

Тем не менее Феликс жестом пригласил детину за свой столик и сделал бармену знак обслужить их. Стоило незнакомцу подсесть, как Феликс отметил, что вид у него вполне приличный – слегка потрепанный, свойственный ушедшему в загул джентльмену. При виде сальных, по плечи волос вспоминались ветхозаветные пророки. Феликс внутренне приготовился к жестокому разочарованию: он-то привык считать себя знатоком гротескного, а незнакомец, похоже, намеренно преувеличивал. Скорее всего, припас для Феликса нечто сродни фиджийской русалке Барнума: чучело, составленное из торса одного бедолаги, пришитое к ногам другого, с когтями эму вместо пальцев и лисьими ушами, приделанными к голове давно почившего шимпанзе.

Однако Феликс М*** прекрасно сознавал: его гений работает не с тем, что ему показывают, а с тем как. Если ужас выглядел обыденно и надуманно, то на страницах его записок он оживал. Так и быть, Феликс угостит пройдоху элем, а после прогуляется с ним и взглянет на так называемое чудовище. Хотя ничто уже, наверное, не сравнится с образом, нарисовавшимся в голове Феликса: отверженное дитя слабоумной шлюхи и ее уродливого обидчика, плод насилия, бесформенный шар плоти, черты которого вряд ли назовешь человеческими. Феликс успел сделать несколько беглых заметок, и в них страшилище влачило свое бескостное тело по грязному полу в подвале. Оно выживало как могло, подобно бродячей дворняге, питающейся фекалиями других животных. Глотало то, что изливалось из мужчин в процессе рукоблудия, как простоквашу или яичный белок. Для поддержания сил обсасывало оно тряпки, пропитанные старой нечистотой от женских дней, но если уж случалось прорваться сточной яме, тогда для монстра Феликса начинался пир.

О, шествуя из таверны следом за незнакомцем, Феликс мысленно поклялся самому себе, что из этого чудовищного ребенка выжмет все. В энциклопедии он станет главным пунктом. Из его спасения Феликс устроит громкое дело. Сердце всякого, кто ознакомится с отчетом, дрогнет. Вот это будет подвиг! У Феликса кружилась голова. Он такое сочувствие вызовет в обществе… Раздует кампанию по спасению чада, однако монстра не найдут. По крайней мере, такого, что составит конкуренцию рожденному в воображении Феликса.

Незнакомец вел его вдоль улиц и проулков, затопленных нечистотами, и наконец сказал:

– В сторону, добрый сир.

За месяцы, что Феликс бродил окольными путями, он успел хорошо их изучить. Сделался специалистом по туннелям и лабиринтам, образующим город под городом.

Шел сильный снег. Белые вихри делали редкие уличные фонари похожими на высоких, укрытых в длинные фаты невест. Тьма стояла саркофагичная, и хитропасно сыпались с неба тяжелые хлопья. Густая склепозная тишина окутала двух пешеходов.

Феликс М*** с теплотой вспомнил женушку: та спит в кровати, и тело ее будто отлито из молока.

Когда они проходили мимо очередного газового фонаря, тени то отступали, то бросались вперед. Лампы вехами, мерцающими солнцами отмечали рассвет и закат миниатюрных дней. Если так считать, то прогулка отняла несколько недель, пока наконец путники не забрели в тупик. Дорогу преграждала стена, обезображенная граффити. Вандалы расстарались, покрыв ее надписями: их мысли, мнения и подписи, слой на слое – одно сменялось следующим, да с такой плотностью, что не видно было уже, из чего, собственно, стена сложена, из кирпича ли, из дерева, из камня ли и покрыта ли штукатуркой. Так щедро лежала краска, так лихорадочно один вандал спешил стереть творение другого, что говорить о первоначальном назначении стены не приходилось. Зачем она тут? Неведомо.