Социология вещей (сборник статей)

4. Понятие объекта

Итак, мы обозначили тематику данной статьи в рамках дискуссии об индивидуализации, которую я попыталась освободить от несколько избыточной ориентации на общину и традиции, затронув более широкую тему постсоциальных явлений. Эти явления я связываю с развитием отношений знания в современной социальной жизни, утверждая, что в обществе знания объектные отношения замещают социальные отношения и становятся их существенной частью. Сейчас же необходимо в общих чертах определить суть расширенного понимания социальности, включающей и материальные объекты (но не ограничивающейся ими) – мы назовем такую социальность объект-центричной [227] . Эта концепция призвана раскрыть такие понятия, как «эксперт», «техническая компетентность», «экспертная система» или «научно-техническая работа». Данные понятия предполагают наличие объектных отношений, поскольку от них зависит сам процесс экспертизы, но они никак эти отношения не проясняют и определяют их непроблематично [228] . Напротив, концепция объект-центричной социальности восходит к этим отношениям. Но одновременно она выступает как удобное обозначение для целого диапазона социальных форм, которые зависят от объектов или связаны с ними.

227

Интересные примеры работы историков и социологов науки с этими идеями см.: (Pickering. 1995); (Wise, 1993) и (Dodier, 1995). Важное исследование привязанности индивидов к компьютеру см.: (Turkle, 1995). Концепции, выдвигаемые, например, в: (Th'evenot, 1994) представляют собой, вероятно, наиболее общий социологический взгляд на эту проблему. См. также: (Simmel, 1923: 236ff) – дискуссия о трагедии культуры как ранняя попытка уловить культурную динамику объектов; впоследствии к этой теме обращался Бодрийяр в своей книге о системе объектов (Baudrillard, 1968). Попытку подойти к теории объекта с точки зрения рефлексивной модернизации см.: (Lash, 1996). 8Ради стимулирования дискуссии я рассматриваю максимально неоднозначный вариант, делая в данной статье акцент на материальных объектах. Однако я хочу подчеркнуть, что не исключаю из рассмотрения символические объекты в социальных, экономических и прочих науках (или, если на то пошло, людей, имеющих статус объектов), хотя и не могу в рамках данной статьи осветить возникающие в этой связи специфические проблемы.

228

Например, понятие «работы», особенно когда оно определяется в рамках марксистского наследия как инструментальное действие, направленное на преобразование природы, поднимает вопросы об организации работы, рабочих условиях, завершении работы и ее последствиях, связанных с ней кооперацией и коммуникацией – вопросы, в корне отличающиеся от тех, которые имеют отношение к теме данной статьи.

Например, объекты выполняют фокусирующую и интегрирующую роль в режимах экспертизы, превосходящих время жизни эксперта. В подобных режимах объекты формируют коллективные договоренности и моральный порядок. Кроме того, объектные миры создают контекст, в котором работает эксперт, тем самым, представляя собой что-то вроде эмоционального убежища для личности эксперта. Чтобы понять связующую роль объектов, необходимо подвергнуть рассмотрению связи индивидов с объектами, объект-центричные традиции и коллективы, а также созданные объектами эмоциональные миры. Хотя оставшаяся часть статьи посвящена первому типу объектных связей, в последнем разделе мы еще чуть-чуть поговорим об объектных взаимоотношениях в широком смысле.

При изучении взаимоотношений, связывающих экспертов и объекты экспертизы, первым встает вопрос о сущности этих объектов. Чтобы ответить на него, сперва сошлемся на предположение Рейнбергера (Rheinberger, 1992), который, описывая научные объекты, применяет подход, потенциально распространимый на любые объекты экспертизы. Далее мы предпримем два экскурса с целью определить, чем объекты познания не являются (их не следует воспринимать как орудия или товары в общепринятом смысле), постепенно приближаясь к их существенным свойствам. В следующем разделе мы подробнее поговорим о структуре недостаточного и желаемого, которая описывает объектные отношения.

Рейнбергер определяет эпистемические «вещи» как любые объекты научного исследования, которые находятся в центре исследовательского процесса и, соответственно, в процессе определения (Rheinberger, 1992: 310). Он отличает их от фиксированных технологических объектов; последние служат элементами экспериментальной среды. Здесь Рейнбергер опирается на классическое различие между готовыми, понятными и нередко производящимися в промышленных масштабах техническими инструментами и неизученными объектами исследования, находящимися на пути превращения в технологический объект. Однако, в свете современных технологий, отождествление инструментов с технологическими объектами крайне спорно, так как последние одновременно являются «вещами для использования» и «вещами в процессе трансформации», подвергаясь непрерывному процессу доработки и тестирования. Типичный пример – компьютеры и компьютерные программы; они появляются на рынке как постоянно меняющиеся «обновления» (все более совершенствующиеся выпуски того же продукта) и «версии» (заметно отличающиеся от прежних разновидностей). Эти объекты одновременно и присутствуют (готовы к использованию) и отсутствуют (подвергаются дальнейшим исследованиям), они и одинаковые, и в то же время разные. Короче говоря, подобные технологии необходимо включать в категорию эпистемических вещей.

С другой стороны, инструменты туда включать не следует. Различие между объектами познания (включая саму технику) и инструментами, на мой взгляд, лучше всего освещается в хайдеггеровском анализе вещности и оснастки (Heidegger, 1962 [1927], 1982 [1927]), Хайдеггер фиксирует грань между нашим инструментальным пребыванием в мире и ориентацией на знание. Он полагает, что для оснастки (Zeug), – термин, которым он называет инструменты, – характерно свойство не только готовности к использованию, но и прозрачности: оснащение имеет тенденцию к исчезновению и превращается в средство, когда мы его используем. Оборудование непонятно только тогда, когда оно недоступно, неисправно или временно неработоспособно. Только в этих случаях мы от «слепых усилий» переходим к «прогнозированию», к «сознательным усилиям» и к научной позиции «теоретического размышления» о свойствах вещей. Так, Хайдеггер характеризует объекты познания (по контрасту с инструментами) в терминах «теоретического отношения», которое предполагает «отказ» от практических рассуждений.

Эти идеи, на мой взгляд, служат не слишком удачной характеристикой науки в целом [229] , но они представляются многообещающими в отношении объектов познания – неизменно неготовых, недоступных и непонятных, отсылающих к одному из возможных этапов в истории любой вещи. С другой стороны, инструменты являются орудиями – имеющимися средствами для достижения цели в логике инструментальных действий. Что касается науки, последующие авторы, – например, Хабермас, который рассматривает этот вопрос скорее с точки зрения «типа действования», – приходят к иным выводам, нежели Хайдеггер. Последний понимает инструментальность практически как антитезу познания и науки, для Хабермаса же она является характеристикой науки – благодаря тому типу действия, который он называет «инструментальным». В соответствии с этой аналитической схемой, инструментальная деятельность коренится в рациональности целей и средств, связана с заинтересованностью в техническом контроле, и ее следует отличать от коммуникативных и символических действий. Однако такое предположение лишь углубляет раскол между миром людей (воплощенным в коммуникативной деятельности и взаимоотношениях) и миром работы и вещей (воплощенном в инструментальном труде). Подобный вывод чужд Хайдеггеру. В хабермасовской вселенной взаимоотношения в мире вещей и работы основываются на логике технического контроля и эксплуатации, а в мире людей они должны основываться на просвещенной логике диалога и стремления к согласию (Habermas, 1970).

229

Здесь анализ Хайдеггера необходимо рассматривать в связи с его попыткой субстантивировать экзистенциальную априорность нашего инструментального бытия в мире, а не как эмпирическую теорию познания. См., например: (Dreyfus, 1991).

Объектные отношения, затрагивающие одновременно людей и материальные предметы, не обходятся без отношений власти и доминирования, что подчеркивал еще Фрейд и многие аналитики после него. Но в этих отношениях следует видеть нечто большее, чем простое выражение технической заинтересованности в предметах, доступных контролю и эксплуатации. Идеи Хабермаса важны для нас из-за того, что в них отразилось господствующее сегодня понимание инструментальности. Хайдеггер в идею наших инструментальных отношений с миром включил концепцию заботы и опеки: такое представление о «структуре заботы» (care-structure) полезно и онтологически оправдано, но оно отсутствует в современной концепции инструментальных действий.

Чтобы развить эту тему дальше, стоит вкратце рассмотреть еще одну важную категорию объектов, хорошо знакомых социологам – речь идет о товарах. Соответствующий процесс называется товаризацией; под этим термином уже давно обсуждается, оплакивается, подвергается сомнению и опровергается переход к последнему этапу капитализма (Slater, 1997). Чтобы понять сущность товара, можно воспользоваться определением Зиммеля, который называет товары «вещами, сопротивляющимися нашему желанию обладать» ими, вещами, которые можно приобрести, лишь «пожертвовав каким-то иным объектом, ценным для другого лица» (Simmel, 1978 [1907]).

Товары обычно определяют в соответствии с логикой обмена; Маркс понимал под ними, прежде всего, продукты производства – их стоимость определяется затрачиваемым на их производство трудом. В более поздней литературе товары понимаются также как средство символического выражения и утверждения статуса. Как значащие объекты товары играют все более важную роль в обществе изобилия, не страдающем от недостатка благ. Тем не менее ни демонстративное потребление, ни обмен благами как символами в условиях изобилия (Baudrillard, 1968, 1970), ни марксистское понятие товара, выраженное через труд, явно не охватывают тех объектных отношений, которые обнаруживаются в экспертных культурах. Согласно господствующим представлениям, товар по определению ценится не за присущие ему свойства, а скорее за то, что в обмен на него можно приобрести – статус, связи, другие объекты и т. д.

Эти же представления находят выражение в понятии овеществления, описывающем ситуацию, в которой социальные явления все сильнее наделяются вещеподобными качествами и включаются в экономические расчеты (Marx, 1968 [1887]: 85ff). Скажем, студент, задающийся вопросом, какая специализация ему требуется, чтобы преуспеть на рынке труда (и затем получающий неинтересную ему лично профессию), относится к самому себе как к товару. С точки зрения человеческих взаимоотношений, овеществление влечет за собой индивидуализацию: стремление к соучастию и сопереживанию подменяется вычислением собственных выгод и безличным нейтралитетом экономических отношений (Levinas, 1990). Сила этого термина связана с тем, что он объясняет ощущение отчуждения, которое Маркс и другие авторы отождествляли с определенными этапами индустриализации. Но современную культуру «самонасыщения» едва ли можно свести к феномену отчуждения. Что более важно, сущность марксистского определения товара заключается в отчуждении человека от плодов своего труда. Однако, похоже, что объектные отношения в экспертной работе характеризуются ровно противоположными чертами: неотчужденностью и идентификацией. Следовательно, концепция отчуждения становится весьма сомнительной, если применять ее к отношениям, связывающим эксперта и объект экспертизы.

5. Объектуальные отношения: первая попытка описать объект-центричную социальность

Сейчас мне бы хотелось сфокусироваться непосредственно на этих отношениях, подведя предварительные итоги дискуссии. Отправной точкой для концептуализации объектной ориентации как совокупности реальных связей может послужить природа самой этой ориентации. Дискуссия о товарах и инструментах подразумевала существование континуума между присущими предмету стоимостью и полезностью. Товары и инструменты находятся ближе к одному из полюсов этого континуума, отчего кажутся внешними по отношению к нашим истинным интересам. Объекты познания располагаются ближе к другому полюсу. Они представляют собой цель работы экспертов; кроме того, они – то, к чему эксперты регулярно проявляют интерес, к чему их влечет и тянет, к чему они испытывают привязанность. В следующих разделах мы дадим несколько примеров такого отношения. Однако разговор о неотъемлемых взаимосвязях, оправдывая использование соответствующего словаря, может одновременно привести к неверным коннотациям. Нам следует проявлять осторожность и не определять объектные взаимоотношения просто как позитивные эмоциональные связи, или как симметричные, неприсваивающие т. д.