Софисты

Уже входя в Дельфы, Феник встретил чудного человека, исхудалого, рассеянного, добродушно-восторженного и нелепого выше всякой меры. Кто был Херефон, приятель Сократа, который раз уже принес в Афины всех — а больше всего Сократа — удивившее мнение пифии, что Сократ — мудрейший из людей. Собственно, сказала ему это не пифия, а свое собственное восторженное сердце, чтобы возвеличить любимого учителя, но разве это не все равно? Всякое сердце человеческое пифия. И вот он опять притащился сюда в надежде на какую-то смутную жатву. Да таскаться с места на место он и любил. Он сразу взял Феника под свое покровительство: он, бывалый человек, знал тут все.

— О, Аполлон дельфийский!.. — восторженно сказал он. — Сам Сократ особенно чтит его. По его мнению, Дельфы — это центр мудрости и высокой морали — именно благодаря Аполлону…

Услыхав о Сократе, Феник решил быть осторожнее: и этот, вероятно, все из той же шайки афинских болтунов.

— Да, да, и не мудрено!.. — нескладно размахивая худыми, как палки, руками, ораторствовал в упоении Херефон. — И не мудрено, клянусь Аполлоном! Он — бог света и блеска. Он родился от латоны, олицетворявшей ночь на о. Делос, что значит Ясный… Но зовут тот ясный остров также и Астерией в память той красавицы, которая воспротивилась Зевсу и была за то превращена им в перепелку. В отчаянии она бросилась в море и стала этим островом… На нем и родился Аполлон, говорю я тебе. Едва освободившись от пеленок, божественное дитя требует свой лук и стрелы, начинает ходить и весь остров расцветает золотом. И вскоре — победа над Пифоном, змеем, порождением и символом мрака и зла… На зиму Аполлон любит переноситься в гиперборейские страны, за скифов, где совсем нет зимы и ночи, а весной он, лучезарный Феб, возвращается в Элладу в колеснице, запряженной лебедями, ослепительными, как свет солнца. Он и бог здоровья, он прекращает эпидемии, он отец Асклепия. И он — бог музыки… Как покровитель колонистов, рои которых он направляет через моря, он является и богом мореплавания…

— Все, что ты тут рассказываешь, конечно, гм… очень благочестиво, — перебил его Феник, — но сперва нам следовало бы позаботиться о крове и пище, а?

— Да, да, сейчас… — спохватился философ. — Но ты должен знать, что на о. Делосе воздвигли светлому богу святилища и иноземцы. Ты должен непременно побывать там. На Кинфском холме ты увидишь там храмы и Серапису, и Изиде, и Анубису, и сирийской Афродите, которую они зовут Иштар. Вот какова слава Великого Бога Света!..

Но Феник решительно настоял на устройстве сперва земных дел в Дельфах. Это было не трудно: тут все было приспособлено для паломников. А на утро, едва лучезарный Феб выехал на своей золотой колеснице на чистые небесные долины, оба они уже ходили по Дельфам и философ восторженно объяснял все своему спутнику, хотя провинциальная тупость и невежество Феника привозили его в уныние.

— А вот знаменитая надпись… — остановился он перед величественным храмом Аполлона, на фронтоне которого стояло: «Познай самого себя». — Для Сократа это было настоящим откровением…

Услыхав опять ненавистное имя, Феник опять подобрался: ну, его и на кривой не объедешь — слыхали вас, соловьев!

— Сейчас после богослужения мы пройдем к пифии… — говорил, рассеянно глядя вокруг, Херефон. — Как ты, вероятно, знаешь, пифия сперва выбиралась из дельфийских девушек. Она считалась супругой Аполлона и потому от нее требовалось, чтобы она была красива и целомудренна. И горе святотатцу, который стал бы подбираться к божественной супруге! Но после того как фессалиец Эхехрат увез пифию, постановили: не брать на это место женщин моложе 50 лет. Потом постепенно вернулись, однако, к прежним порядкам. Вольнодумцы пускают тут всякие шутки на счет пристрастия жрецов к именно молодым пифиям, но мы эти темы с тобой оставим. И сперва была тут одна пифия, потом прибавили еще двух и все три едва с делом управляются: так велик приток верующих сюда. Но вся сила оракула, понятно, в жрецах Аполлона, прорицателях. Их тут двое и служат они пожизненно, а при них для пользы дела состоит эконом святилища, простат, и хранитель храма, неокорос. И ты заметь одно: ответы оракула всегда точны и ясны, когда дело касается какого-нибудь морального вопроса, но стоит только человеку поставить вопрос о своем будущем… однако, и давка тут, не пролезешь!.. Да, о чем это я говорил?.. Если же ты вопрошаешь бога о будущем твоем, то сейчас же ответы его делаются сбивчивы и очень темны. Многие забавляются на этот счет всякими остротами, я стою выше этого, но, как подобает мудрому, лишь отмечаю факт, не вдаваясь в его толкования, а еще меньше в… ну, скажем, в кривотолки: это удел вульгарного… Извини, гражданин: ты, кажется, толкнул меня. Пожалуйста, пожалуйста: раз жертва Аполлону, то какие же счеты?.. И вот, друг мой, — снова обратился он к Фенику, — если ответ Аполлона на вопрошение твое темен, то надо обратиться к толкователю, к экзегету, и он по записи, сделанной прорицателем, растолкует тебе все. Так ты хочешь принести жертву тоже и вопросить? Прекрасно. Ничего нет легче. Для этого надо сперва принести жертву: козу, быка, вепря…

— Так и давай, займемся этим… — сказал Феник, которому надоела его болтовня. — Клянусь богами, времени у меня нет…

Все это было предусмотрено оракулом. Животные продавались тут же. Понятно, Феник остановился на козе: подешевле. И жрецы Аполлона с их священными повязками на лбу внимательно, с ученым видом, осмотрели козу. Она найдена вполне подходящей. Тогда нужно было сделать испытание: если коза, когда на нее делают возлияние, не дрожит, значит, она не годится. А быков и вепрей испытывают стручковым горохом или мукой: если они не вкушают от предлагаемого угощения, не годятся. Все было в порядке. Наступил самый торжественный момент. Феник чувствовал, как его охватывает страх. Он не заметил, откуда появилась пифия, бледная женщина с полузакрытыми глазами в театральном костюме. Толпа вопрошающих замерла в священном трепете. Пифия омылась водой из Кастальского источника и, окурившись с помощью строгих жрецов в дыму лаврового дерева, выпила воды из Кассотисского источника, взяла в рот лавровый лист и, держа в руке ветку лавра, дерева, посвященного Аполлону, медленно, с почти закрытыми глазами, белая, как мрамор, поднялась на особый треножник, который как бы висел над ущельем, сбоку отвесной скалы. Из ущелья поднимался удушливый дым…

— Вопросы, которые задаются ей, весьма разнообразны, — не утерпел опять Херефон. — Один спрашивает, кто украл у него одеяла и подушки, другой, даст ли ему барыш торговля кожами, третий, когда ему лучше приступить к продаже своих баранов. Так что ты можешь не сте…

— Следующий! — величественно оборван его шепот строгий жрец.

Феник испуганно заторопился и поднялся к пифии, которая была как бы вне себя. Ее глаза были как у мертвой. Она вся стала еще как будто белей. Пахло остро потом, лавром, удушливым дымом из ущелья внизу.

— Если ты вопрошаешь оракул для себя, то… — начал было жрец.

— Для себя, для себя… — подобострастно перебил его Феник.

— …то ты ответ получишь немедленно, — продолжая тот, не замечая Феника и его слов, — а если для другого, ты получишь его в запечатанном виде, причем напоминаю тебе, что, если ты в него заглянешь, то лишишься глаз, руки или языка…

— Для себя, для себя… — почему-то робея еще больше, повторил Феник коснеющим языком.

— Вопрошай…

— Я… гм… я… хотел бы знать, должен ли я для преуспеяния своих дел остаться в деревне, где я теперь живу, — коснеющим языком путался Феник, — или же мне лучше переехать в город… скажем: в Афины…

И после торжественного молчания пифия, не открывая глаз, процедила ровным, бесцветным голосом:

— Заботливый… хозяин… сперва… жнет… лучшее… поле…

И, уронив голову на грудь, точно уснула, ушла куда-то. И было Фенику непонятно — он был человек недоверчивый — нарочно все это она делает, чтобы настращать его как следует, или же все это у нее в самом деле. Ибо она была женщина все же как будто обыкновенная, хотя и больная точно.

— Иди… — тихо сказал жрец. — И, если не понял, можешь пройти к экзегету…

Фенику казалось, что он понял: лучшее поле это, понятно, Афины — значит, бог велит переезжать. Херефон думал, что толкование это вполне правильно. Конечно, за те же деньги можно было бы пройти и к экзегету, но Феник чувствовал себя точно в дыму ущелья, и сердце его неприятно билось. И он решил все так и оставить: дело ясное…

И целый день в Дельфах, а затем обратным путем, Феник все думал: нет ли тут жульства какого? И к тому же тот оголтелый все Сократа поминал… Нет, жить надо с осторожностью, а не как зря…

А дома, как оказалось, морской разбойник, в погоне за одичавшими щенками собаки Алкивиада, истоптал все цветы Гиппареты и, несмотря на ее протесты, тут же получил соответствующее внушение — по задней части своего отчаянного, не знавшего покоя и устали молодого тела. И, хлипая, он спрятался в заросли олеандров и стал сладко мечтать о том блаженном времени, когда он, славный разбойник, взяв Афины приступом, изловит своего дорогого дядюшку и, разложив его на Пниксе, всенародно пропишет ему еще поздоровше…

XV. ВЕЛИКИЕ ПАНАФИНЕИ

Религия эллинов того времени, — V век считался веком особого расцвета Эллады — как религия всех времен и народов, представляла из себя самую странную смесь самых грубых суеверий с самыми чистыми и возвышенными устремлениями человека в небо, и, как всегда и везде, жрецы всеми силами старались тушить светлые взлеты избранных душ, чудом уцелевших в житейском болоте, и поддерживать грубые верования жалкой толпы: в этой деятельности своей они видели охранение «основ» государства, то есть своих прав на беспечальное житие. Жизнь не раз и не два давала им очень красноречивые доказательства, как непрочна такая «политика», но проходила буря, и они снова брались за свою паутину мракобесия, в которой задыхались и погибали миллионы человеческих душ — хотя бы и маленьких…