Софринский тарантас
Шрифт:
Плечи ее шевельнулись. В каком-то испуге она поправила на груди халат.
— Мамочка родная!.. — Губы ее задрожали, и она заплакала. — Если ты меня не возьмешь, я удавлюсь… Пойми, я не навязываюсь…
Он еще больше удивился ее просьбе. И если раньше его клонило ко сну, то теперь даже и мысли не было. Вдруг с какой-то виноватостью Лиана подошла к нему и, исхудалыми пальцами вытирая слезы с глаз, прошептала:
— У тебя есть закурить?
Он молча дал ей сигарету и прикурил.
— Спасибо… — она жадно затянулась раз, другой. А затем, когда вышли
И, усмехнувшись, она нежно поправила ворот его халата. Морща лоб, он достал сигарету и прикурил от ее огонька.
— Ты не пугайся меня… — сказала она. — Я сигаретку докурю и в палату уйду…
Щетинистый подбородок Кольки в ярком коридорном свете поблескивал. И она вдруг, как-то запросто потрогав Кольку, спросила:
— Сам-то женатый?.. А то я, может быть, поторопилась с навязыванием.
Забыв, что она больная, он ответил:
— Я один…
— Значит, я не ошиблась… — улыбнулась она и от волнения покачнулась. Затем, коснувшись его руки, спросила: — Всю жизнь один?
— Всю жизнь, — вздохнул он.
— Значит, ты берешь меня?
— Зачем?
— Я тебе детей буду рожать…
Ноздри ее вздрогнули. И взгляд стал вновь диким и упрямым.
— Мы будем лучше жить, чем другие… — вдруг зашептала она. — Я так рада, что познакомилась с тобой. Но только ты не думай, что подзаборная… Я совсем недавно осиротела, понимаешь ли ты, совсем недавно… — И она прижалась к его груди.
— Успокойся… — ласково произнес он, чуть тронув рукой.
— Как же нам теперь жить?.. — спросила она.
— Это не твоя забота… — произнес он и вдруг замер. «Что я делаю? Ведь она же больная». — Иди в палату… — печально сказал он. — Пошутили, и хватит.
Появившееся счастье разом как-то исчезло. Он снял с головы белую шапочку и вытер ею лоб.
— Что с тобой? — растерянно спросила она. — Почему ты меня обманываешь?
Он грубо отвел в сторону ее протянутые руки.
— Нас могут увидеть… Лучше поговорим там, в палате… — и подтолкнул ее к двери.
Лиана покорно вошла в сумрак и, подойдя к зарешеченному окну, остановилась.
— Мне страшно, очень страшно… — обхватила она руками голову. — Ну что я такого сказала, что ты сердишься на меня.
Ей было обидно, что ее не понимали.
— Вздор нести не время… — пробурчал он. — Да и наскучило все…
— Нет, нет… — взорвалась вдруг она. И двое больных, привстав с кровати, растерянно посмотрели на нее.
Он решил закрыть палату и уйти спать в дежурку. Но Лиана загородила ему выход.
— К чему все это?.. — произнес он как можно вежливее. — А во-вторых, я пьяница и не хочу жениться.
— Тем лучше… — прошептала она.
— Смешная ты и упрямая… — улыбнулся он, и вновь появившийся в нем азарт заставил его позабыть, что она больная.
Ее дыхание было очень близким, и он чувствовал его на своих щеках и шее.
— А может, ты прикидываешься?.. — вдруг произнес он. — Специально все делаешь, чтобы больных разбудить…
— Нет,
нет… — воскликнула она и отняла его.— Пойми, да разве все это возможно… — говорил он ей. — Ты больная, а я пьяница. Никто не поймет нас.
Прижавшись к его груди, она прошептала:
— Ради бога, не бросай меня, прошу тебя…
— Да как же тебя бросишь… — вздохнул он.
Почти все больные, как по команде, встав с кроватей, настороженно смотрели на них.
Дома он объявил матери о своей любви к Лиане. Она удивилась неожиданному поступку сына. Но Колька ее успокоил:
— Я ее не неволил, она сама сказала, что любит меня.
На что мать возмутилась:
— Сколько их у тебя перебывало. И ни одна больше года не задерживалась.
— Эта не такая… — принялся доказывать Колька. — С нее, наоборот, пример брать надо. Ест она мало, фигуру сохраняет. А если бы ты знала, как она танцует. Короче, деваха что надо. Не пропадем мы с ней. За группу она получает сто двадцать рублей. Да и я как следует начну вкалывать. Пить брошу, и заживем на зависть людям.
— А в поссовете распишут вас?.. — спросила она.
— А зачем нам расписываться?.. — сказал Колька. — Мы и так проживем.
— Все же я не советовала бы тебе, сынок, связываться с бабой, у которой психболезнь, — не отступала мать.
— Чего-о?.. — вспыхнул Колька. — Да если ты с ней ласково будешь себя вести, то она никогда и не возбудится. Уж я-то лучше тебя, наверное, это знаю. Как-никак на своей шкуре все испытал. Покудова не трогаешь больного, все хорошо, а чуть задел, начинает раздваиваться.
Мать молча смотрела на сына, в растерянности перебирая фартук. Колька понял, что мать не в своей тарелке, волнуется. Поэтому он спросил ее:
— Ты чего это пугаешься?
— Уж больно болезнь у ней страшная… — пролепетала мать и добавила: — От них ведь что угодно ожидать можно…
— Опять за свое… — вздохнул Колька.
Он понимал мать, но чувствам своим уже не мог изменить. Он полюбил Лиану. И она была ему дороже всего на свете. Поразмыслив, он вдруг сказал ей:
— Ты что это, мать, хочешь, чтобы я опять начал пить?
— Боже упаси… — перекрестилась она. — Я так рада, что тебя подлечили.
— Так в чем же вопрос?.. — вспыхнул Колька.
И она согласилась:
— Ладно, пусть живет… Даст бог, может, и не убьет…
И Колька, воспрянув духом, с благодарностью обнял мать.
— А она, случайно, не выпивает? — спросила мать, вся вдруг тоже как-то повеселевшая. Она рада была за сына, что он после лечения стал походить на человека.
— Только по праздникам, — успокоил ее Колька.
— Значит, верно хорошая.
— Лучшей и не придумаешь… — и Колька, хлопнув руками, подпрыгнул. — Балерина есть балерина… Один раз в Большом театре она чуть было саму Эсмеральду не станцевала. Ты ее, мать, как только увидишь, то сразу же и обомлеешь. Это ведь не какая-нибудь тебе канавная шлюха или лимита кирпичная. Она дочь приемная одного генерала, который верхами командовал.