Софринский тарантас

— В Васюки… — тихо ответил я, подозрительно оглядев его с ног до головы. Мне казалось, что он опять собирается что-нибудь отчебучить.

А он, удивленно посмотрев на меня, как хлопнет руками:

— Вот тебе раз… А про Васюки полчаса назад объявили, что электричка останавливаться не будет.

— Как так? — удивился я. — По расписанию, именно эта электричка должна останавливаться.

— Да начхать железной дороге на твое расписание… — продолжил он. — В Васюках платформа ремонтируется, поэтому всякая высадка исключена.

Я растерялся. Но он успокоил меня:

— Ничего страшного, сойдешь в Гребешках, это в пяти километрах от Васюков. Автобус непрерывно туда ходит.

Схватив чемоданчик и сумку с пакетами, я быстро кидаюсь к выходу. В это же время останавливается и электричка. Дружески помахав рукой мужикам, вовремя предупредившим меня, схожу на станции Гребешки. Здесь же быстро сажусь на первый попавшийся автобус и по пыльной дороге несусь в Васюки.

В вечерней темноте то слева, то справа вспыхивали огоньки в дальних домах. Изредка налетал мелкий дождик и, появившись, тут же исчезал. А темнота все прибывала и прибывала. Она проникала и в электрический свет, и в капли на оконном стекле. Она касалась моей щеки. Я чувствовал, как она обволакивала лоб и руки, которыми я упирался в пустое сиденье, находящееся передо мной. Темнота кружила над автобусом, бросая его куда-то в сторону. И, наверное, поэтому водитель спотыкался, путая дорожные колеи с непролазной грязью. Фары хотя и ловили дорогу, но освещали ее лишь метров на пять, не более. Последождевой туман, ползущий навстречу низом, был непробиваем.

— Сенька, не спеши… — сиповато наставляла водителя сухонькая старушка, сидевшая рядом с ним. — Попадемся коту в лапы, придется всю ночь куковать.

Водитель был парень молодой. Он, видно, только что пришел из армии, так как вместо рубашки на нем была гимнастерка. Дорога его раздражала. Резко крутя баранку то вправо, то влево и при этом свирепо сверкая глазами, он ругал депутата Матвеича, который по наказу избирателей должен был отвечать за эту дорогу, но отвечать, как видно, никогда не отвечал. На бабкины замечания он не обижался. Воспринимал все ее наставления как шутку.

Мало того, она его подбадривала. И он не падал духом. В улыбке обнажив крепкие белоснежные зубы и поправив на голове засаленную кепку с пластмассовым треснутым козырьком, он ей по-свойски отвечал:

— Слава Богу, бабуль, я дорогу не забыл.

— Там у поворота борона лежала… — перебивала его бабка. — Гляди, не пробей колесо…

— И это знаю, — смеялся Сенька.

Женщина, сидевшая рядом с бабкой, фыркнула:

— Ты что, бабуль, в помощники к нему подрядилась. Он все без тебя знает. Это его работа. Он не бесплатно везет, мы ему заплатили…

— Что вы мне все рот затыкаете… — вспыхивала бабка. — Я не с вами разговариваю, — и, пренебрежительно и сердито оглянувшись на всех, добавляла: — Он крестник мой… Когда заболел, я вместе с его матерью хлебную мякину ему жевала. Он тогда маленький был, в решете помещался.

И все после этих бабкиных слов как-то разом засмеялись. Смеялся и Сенька. И тогда тяжелая темнота с то и дело плывущим туманом была не так страшна.

На подъемах автобус буксовал. В салоне, начиная от бабки и кончая сиденьями, все тряслось, пахло гарью. От завываний и от моторной трескотни Сенька был как никогда жалок. Кепчонка падала на пол. И голова его с мокрыми волосами вздрагивала одновременно с холостыми толчками колес. Бабка, подняв кепку с пола, отряхивала ее от пыли и, нахмурив брови, держала ее до тех пор, пока Сенька не кончал буксовать.

— Без нашей помощи пробился… — подавая кепку, хвалила его старушка.

— Неужто дело свое не знаю… — горделиво отвечал Сенька, и вид его при этом был как никогда внушителен и серьезен.

Наконец с горем пополам мы въехали в Васюки. Я узнал это от бабки. Вскочив с места, она, глядя в окно, произнесла:

— Ничего не пойму, Васюки это или не Васюки?..

— Васюки… — успокоил водитель.

Заволновавшись, она начала быстро ощупывать две свои сумки. Когда поднесла их к выходу, я удивился. Они были забиты продуктами. В них был хлеб, колбаса, мясо и даже обсыпанные маком баранки, аккуратно сложенные в полиэтиленовый пакетик. Женщина помогла накинуть этот груз в сумках, соединенных между собой офицерским ремнем, бабке на плечо. И та, поблагодарив ее, помахала рукой Сеньке.

— Не забывай бабку… Вдруг потребуешься отвезти меня в больницу…

— Не волнуйся, отвезу… — засмеялся Сенька и, заглушив автобус, стал натягивать на себя куртку. Это был последний рейс. Автобус будет дожидаться утра на васюковской остановке. А утром, если дороги не развезет, Сенька повезет пассажиров на станцию. В день он успевает сделать четыре рейса. А в распутицу не больше двух. От Васюков в непогоду его тащит до более-менее порядочной дороги трактор или же «КрАЗ» с ведущим передком. И встречает его на обратном пути со станции тоже какой-нибудь тягач. Все это я узнал, покудова ехал, от пассажиров.

Выйдя из автобуса, спросил у Сеньки:

— Как мне пройти к здравпункту?..

— Третий дом слева… — ответил он. — Возле него свет всю ночь горит… — а затем вдруг, настороженно посмотрев на меня, спросил: — Извините, а вы кто такой?.

— Доктор… — ответил я.

— А-а-а… — протяжно произнес он. — А я думал, вы Матренин Васька…

— А кто это такой?.. — с улыбкой спросил я. Мне нравился Сенька своей откровенностью и простотой.

— Как кто? — удивленно произнес он. А затем, поняв, что я «чужак», добавил: — Это наш васюковский зэк. Он десять лет в лагерях отсидел, а к матери не является. Третий год никто не знает, где он находится. Поэтому, если появляется в наших краях новичок, мы поначалу думаем, что это ее Васька.

— Извините, но я, увы, не тот, за кого вы меня приняли… — с грустью произнес я.

Воспоминание о лагерях и о зэке показалось мне приметой плохой. Быстро отвернув ворот куртки, ибо дождик полил не в меру сильно, я побежал к указанному месту. Лужицы булькали под ногами. Один раз я чуть было не плюхнулся в глинистую канаву, наполненную бог весть чем. Две жалобно повизгивающие собаки пробежали навстречу. Я оглянулся, и они тут же исчезли в парящей темноте. Где-то недалеко играла гармошка. А почти рядом женский голос вдруг произнес: «Ты опять выпил…»

Темнота парила Я шел по тропинке рядом с домами, придерживаясь рукой за забор.

«Я же для твоей пользы… — взвизгнул мужской голос. — Я за эту бутылку столько силосу наворовал».

Женский голос перебил: «Сколько можно воровать… Каждый день воруешь, а денег нет».

Темнота разговаривала, дышала и двигалась точно живая. Маленькая копна сена на улице походила на мужика, спрятавшегося под тулупом. Как и она сама, двигались и шевелились два бревна на ней.

«Сычиха, вот матери напишу, тогда узнаешь…» — опять взвизгнул мужской голос.

А женский в ответ: «Я раньше красивая была, а с тобой рваная хожу…»

«Вот так Васюки!» — подумал я, но, вспомнив, что сегодня седьмое число, понял, это был день получки, в который любят расслабляться вольнолюбивые натуры.

Наконец я у указанного мне домика. Он низенький, но широк. Фонарь на столбе режет воздух на мелкие струйки и серебрит его. Огромная дверь с красным крестом посередине и с табличкой наверху «Сельский здравпункт» приоткрыта.

Смахнув стекающие со лба дождевые струйки, постучал в дверь. За дверью кто-то засуетился, затем свет вспыхнул поярче, и громовой голос произнес: