Соглядатай (сборник)

Возможно, Бона уже знает. Из газет? Для утренних было слишком поздно; да и кому охота сообщать о неудавшемся преступлении? «Попытка убийства: вчера кто-то выстрелил из игрушечного пистолета в безобидного профессора…» Бона всегда знает.

Прошлой ночью, вернувшись домой, Гаринати нашел записку, написанную рукой начальника: «Почему вы потом не пришли ко мне, как мы договаривались? У меня есть для вас работа: они засылают к нам специального агента! Это некий Уоллес, он снимет себе комнату на театре военных действий. Ему бы утром приехать! Все в порядке. Жду вас завтра, во вторник, в десять. Ж. Б.». Как будто он уже узнал об успехе вчерашнего дела. Просто он не представляет себе, что оно могло провалиться. Когда он на что-то решается, это не может не произойти. «Ему бы утром приехать». Все наоборот! Он приехал вовремя.

Отыскать этого Уоллеса не составило труда, но он упустил и его тоже. Но его найти легко. А для чего? Что ему сказать? Когда сегодня, ранним утром, он методично разыскивал Уоллеса в этом квартале, ему казалось, будто он должен срочно сообщить ему нечто важное; но теперь он не знает, что именно. Он как будто бы обязан помочь Уоллесу выполнить задание.

Ладно, первым делом надо сообразить, как исправить вчерашний промах. Встреча назначена на десять. Для Бона имело большое значение, в какой день и в котором часу будет убит Дюпон. Тем хуже для него; пускай на этот раз примирится с неизбежностью. А другие, кого Гаринати не знает, вся Организация вокруг Бона и еще выше, вся эта громадная машина, – остановилась ли она из-за него? Он объяснит, что не виноват, что не успел, что все произошло не так, как планировалось. Но еще не все пропало: завтра, быть может даже сегодня вечером, Дюпон будет убит.

Да.

Он вернется и снова будет ждать его, за живой изгородью, в кабинете, заваленном книгами и черновиками. Вернется по своей воле, с ясным умом, с новыми силами, напрягая внимание, «взвешивая каждый свой шаг». На столе лежит каменный кубик, с закругленными углами, с отполированными, словно от износа, боками…

Развалины башни, освещенные молнией.

Двадцать одна деревянная ступенька, и еще одна – мраморная.

Плиточный пол в коридоре.

Три ломтика ветчины на тарелке, приоткрытая дверь.

В столовой ставни на окнах закрыты; в кухне – тоже, сквозь их щели просачивается слабый свет.

Он идет по газону, чтобы под ногами не шуршал гравий дорожки, которая кажется более светлой, чем клумбы по ее сторонам. Окно кабинета, среднее окно во втором этаже, ярко освещено. Дюпон еще там.

Звонок у калитки молчит.

Без пяти семь.

Нескончаемая улица Землемеров, вся пропахшая селедкой и супом с капустой, от самых окраин, без света, и сеть немощенных проулков между жалкими бараками.

Когда стемнело, Гаринати в ожидании назначенного часа пустился бродить среди вонючих зарослей дырявых тазов и проволоки. Письменные инструкции Бона остались у него в комнате – он давно выучил их наизусть.

Эти документы – точный план сада и дома, подробнейшее описание всех помещений, перечень действий, которые он должен совершить, – документы эти написаны не Бона; сам он написал лишь несколько листков, касающихся собственно убийства. Гаринати не знает, кто был автором остального; вернее, даже авторами, ведь в домике должны были побывать несколько человек, чтобы произвести необходимые наблюдения, запомнить расположение комнат и мебели, изучить привычки обитателей, вплоть до того, какая половица скрипит под ногой, а какая – нет. А еще кто-то во второй половине дня отключил звонок у калитки.

Маленькая застекленная дверь жалобно заскрипела. Убегающий Гаринати толкнул ее чуть сильнее, чем надо было.

Остается еще узнать, как…

Вернуться, не мешкая. Теперь там только глухая старуха. Подняться наверх и проверить все на опыте. Затаившись в темноте, отметить тот миг, когда ни о чем не подозревающая рука включит в комнате свет.

Другой вместо него… Ни о чем не подозревающая рука. Его рука.

Убийца всегда возвращается…

А если Бона знает? Но и здесь торчать нечего! Бона, Бона, Бона… Гаринати выпрямился. Он шагает по мосту.

Похоже, сейчас пойдет снег.

Другой вместо него придет, взвешивая каждый шаг, с ясным умом, по своей воле, свершить неотвратимый акт правосудия.

Каменный кубик.

Неисправная сигнализация.

Улица, пропахшая капустным супом.

Немощенные проулки, которые теряются вдали, среди проржавевшего железа.

Уоллес.

«Специальный агент»…

Глава первая

1

Уоллес прислоняется спиной к поручням у входа на мост. Это еще молодой человек, высокий, спокойный, с правильными чертами лица. Его костюм и праздный вид вызывают легкое удивление у запаздывающих рабочих, которые спешат в порт: как-то странно видеть в такое время, в таком месте человека не в рабочей одежде, не на велосипеде, никуда не спешащего; какая может быть прогулка рано утром во вторник, да и кому вздумается гулять в этом квартале. В этой независимости от места и времени есть что-то неприличное.

А Уоллес думает, что на улице нежарко и, должно быть, приятно поразмяться, катя по гладкому асфальту в потоке велосипедистов; но он так и стоит, держась за железные перила. Люди один за другим поворачивают головы в его сторону. Он поправляет шарф и застегивает воротник плаща. Головы поочередно поворачиваются к нему, затем исчезают. Сегодня ему не удалось позавтракать: в бистро, где он снял комнату, до восьми утра кофе не подают. Машинально взглянув на часы, он замечает, что они так и не завелись; часы остановились вчера вечером, в половине восьмого, что не облегчило ему дел с поездкой и всем остальным. Бывает, что его часы остановятся без всякой причины – иногда от удара, но необязательно – и сами по себе начинают тикать снова, опять-таки непонятно почему. С виду в них ничего не сломано, они могут идти несколько недель подряд. Они просто капризничают; вначале это несколько мешает, а потом привыкаешь. Сейчас, должно быть, половина седьмого. Постучит ли хозяин в дверь, как обещал? На всякий случай Уоллес завел маленький будильник, который из предосторожности брал с собой, и в результате проснулся даже немного раньше: раз уж он не спит, надо сразу браться за дело. Сейчас он один, как будто поток велосипедистов увлек его за собой и бросил по дороге. Перед ним в тусклом желтом свете виднеется улица, по которой он вышел на бульвар; слева, на углу – красивый шестиэтажный дом, а напротив – кирпичный домик, окруженный небольшим садом. Вчера в этом доме Даниэля Дюпона убили выстрелом в грудь. Пока Уоллес больше ничего не знает.

Накануне поздно ночью он приехал в этот город, который едва знает. Однажды он уже приезжал сюда, но всего на несколько часов, тогда он был ребенком и ничего толком не запомнил. Кроме одного пейзажа: канал, заканчивающийся тупиком; у берега – старое, заброшенное судно – остов парусника? Вход в канал преграждает очень низкий каменный мост. Наверно, на самом деле было не совсем так: судно не могло бы пройти под этим мостом. Уоллес продолжает путь в глубь города.

Перейдя канал, он останавливается, чтобы пропустить трамвай, который возвращается из порта. Свежевыкрашенный трамвай, красно-желтый с золотым гербом, так и сверкает; он совсем пустой – все едут в другую сторону. Трамвай тоже останавливается, и его металлическая подножка оказывается как раз перед Уоллесом; тогда Уоллес замечает рядом табличку, установленную под газовым рожком, с надписью: «Остановка трамвая» и цифрой шесть – номером маршрута. Раздается звонок, и трамвай, поскрипывая, медленно катит дальше. По-видимому, он закончил смену. Вчера вечером, у вокзала, в трамвае было столько народу, что ему так и не удалось взять билет; контролер не мог пробраться через проход, заставленный чемоданами. Он с трудом добился от пассажиров, на какой остановке надо сойти, чтобы попасть на улицу Землемеров; по-видимому, большинство из них никогда на слышали о такой улице. Кое-кто сказал даже, будто она совсем не в этом направлении. Ему пришлось довольно долго шагать по скудно освещенному бульвару, и когда он нашел наконец нужный перекресток, то заметил еще не закрывшееся кафе, где ему сдали комнату, не слишком удобную, разумеется, но вполне сносную. Можно считать, ему повезло, ведь отыскать в этом малолюдном квартале гостиницу было бы нелегким делом. На застекленной двери эмалевой краской было выведено: «Сдаются комнаты», однако хозяин помедлил, прежде чем ответить на вопрос; похоже, он был чем-то недоволен или просто не в настроении. Перейдя бульвар, Уоллес сворачивает на улицу с торцовой мостовой, очевидно, ведущую к центру. На синей табличке написано: «Брабантская улица». Перед отъездом Уоллес не успел раздобыть план города; он рассчитывает сделать это сегодня, как только откроются магазины, а время, оставшееся до восьми часов, когда обычно начинают работу в полицейских участках, он использует для того, чтобы немного сориентироваться в лабиринте улиц. Вот эту улицу, хоть и узкую, стоит запомнить: она вроде бы длинная, ее конец сливается вдали с серым небом. Небо по-настоящему зимнее; похоже, сейчас пойдет снег.

По обеим сторонам стоят кирпичные дома одинаково упрощенной архитектуры, без балконов, без карнизов, без каких-либо иных украшений. Только самое необходимое: гладкие стены, прорезанные прямоугольными отверстиями; в этом ощущается не бедность, а лишь труд и бережливость. Впрочем, по большей части дома эти заняты торговыми конторами.

Строгие фасады, тщательно выложенные некрупным темно-красным кирпичом, надежные, однообразные, терпеливые: грошик от» Компании хвойной древесины», грошик от «Луи Швоба, Экспорта леса», «Марка и Ленглера» или акционерного общества «Борекс». Экспорт леса, хвойная древесина, древесина для промышленных нужд, экспорт хвойной древесины: весь квартал занят этой коммерцией; миллионы гектаров сосновых лесов уложены в кирпичи, чтобы было где хранить толстые счетные книги. Все дома построены по одной модели: пять ступенек ведут к массивной лакированной двери, обрамленной черными табличками, на которых золотыми буквами написано название фирмы; два окна слева от двери, одно справа, а над ними – четыре этажа таких же окон. Может быть, помимо контор здесь есть еще и квартиры? По крайней мере, снаружи это определить нельзя. Заспанным служащим, которые через час наводнят эту улицу, несмотря на привычку, нелегко будет узнать свою дверь; а что, если они войдут в первую попавшуюся и займутся экспортом древесины Луи Швоба или Марка и Ленглера? Не важно, ведь главное – трудиться на совесть, чтобы кирпичики укладывались в ряды, словно цифры в счетных книгах, надстраивая здание на еще один этаж из монеток: еще несколько сотен тонн счетов и деловых писем; «Господа, в ответ на ваше письмо от…», оплата наличными, по сосне за пять кирпичей.