Соколов. Дилогия

– На, дрянь! – Обезумев от боли, усталости, но в то же время и от переполнявшей меня силы заорал я. – Жри-не подавись!

Не останавливаясь, я зарядил в нее шквалом огня. Оставшаяся без защиты девушка истошно закричала, и я увидел, что ее одежда загорелась. Но спешить на помощь времени не было. Как и желания.

Я подхватил цилиндр, зажал его в зубах и принялся забираться по лестнице, стиснув зубы от боли. Раненая рука горела так, словно ее облили кислотой.

В меня вошла еще одна “Коса”, я дернулся, но удержался. Теперь горел еще и бок. Горел так, словно мне всыпали плетью.

Вышка качнулась, рядом со мной пролетело несколько “Жар-птиц” – но все попали не в меня, а в вышку. Деревянную…

Ввалившись наверх, я перекатился и пополз к флагштоку. Вышка закачалась, застонала – и я понял, что кто-то бил по ней чем-то мощным. Горькушин и Ермолов поливали мой насест таким шквалом огня, что, казалось, пламя стало жидким. Потянуло гарью. Эти идиоты что, решили спалить меня “Жар-птицами” вместе с вышкой?

Я выплюнул цилиндр, потянул за колечко и размотал флаг. Выставил вокруг нас с флагштоком “Покров” на скорую руку, молясь о том, чтобы он смог поглотить хоть что-то. Снизу и сверху заволакивало дымом – эти придурки умудрились поджечь даже навес. Я закашлялся, но смог подползти к флагштоку и прицепить флаг. А затем потянул трос на себя, поднимая зеленый стяг.

Над облаком сизого дыма медленно поднимался флаг нашей команды.

– Выкусите, сиятельства хреновы! – хотел крикнуть я, но наглотался дыма и зашелся в кашле. Сбоку вырвался язык пламени, и только “Покров” меня уберег.

Но обрадоваться я не успел.

Вышка накренилась, жалобно застонало дерево, и мой насест рухнул, погребая меня под горящими обломками.

Я рухнул с высоты нескольких метров, подняв сноп искр.

И уже в полете меня осенило, кто мог стать целью Радаманта и почему он оказался именно на Западном Полигоне.

Кураторша. Воронцова – этот род был в комиссии при Сенате…

Я приземлился на обломки, но отпружинил как от батута – в полете увидел Сперанского, выставившего руки. Коля, спаситель мой, успел бросить для меня “Покров”. Я снова отпружинил, оттолкнулся от барьера и кубарем покатился по земле. Шарахнулся затылком – да так, что мозг култыхнулся.

Созерцая радужные круги и искры на фоне свинцово-сизого неба, я сконцентрировался и попытался достучаться до кураторши.

Но сколько ни тянулся к ней, нити ментальной связи уходили в молоко. Словно она выставила вокруг себя ментальный блок.

Проклятье…

Я попытался подняться, но от резкой смены положения меня замутило, и я успел только наклониться вбок, чтобы не замарать себя рвотой. Кажется, сотрясение.

– Сиди тихо! – Ко мне подбежал Сперанский и опустился подле меня. Его руки тут же принялись носиться над моим телом.

– Передом… Перелом… Сотрясение… Ожог… – он говорил все это с открытыми глазами, но они казались неестественно мутными. Так проявлялась его сила – он словно уходил в себя, чтобы диагностировать повреждения “пациентов”. – Ничего тяжелого. Смогу подлатать на месте.

Я дернулся, но мощные лапищи подоспевшего раскрасневшегося Малыша пригвоздили меня к земле.

– Сиди, герой, – добродушно ухнул он.

– Нет, – сопротивлялся я. – Надо к куратору. Быстро!

– Сейчас за нами придут, расслабься, – Афанасьев сжал мое плечо. – Жаль, я всего не видел, но даже то, что углядел, смотрелось круто. Ты молодец, Соколов. Мое уважение, ваше сиятельство.

Они обступили меня, не давая не то что выйти – даже подняться. Я снова трепыхнулся, попробовал воззвать к силе, но, кажется, Род решил, что свой лимит на этот день я исчерпал. Вместо того, чтобы подняться на ноги с помощью силы “Берегини”, я снова едва не завалился набок.

Малыш Рахманинов показал мне кулак.

– Сиди, говорю!

Дерьмо. Пока Сперанский суетился вокруг меня с целительными живой и мертвой водами, я поймал на себе гневные взгляды проигравших. Противники расположились в трех десятках шагов от нас и тоже зализывали раны. То и дело косились в нашу сторону, показывали на меня пальцем и о чем-то переговаривались.

Не навилось мне это. И, чуял мой филей, что я нажил себе недоброжелателей. С одной стороны, в свете считали дурным тоном обиду на соперников за проигрыши на вступительных. Но люди здесь были молодые, горячие, гордые… Еще и команда полностью состояла из высокой знати. Та же Лопухина или Муравьев… Не простят.

Я был готов поставить на кон сто рублей серебром, что мне еще придется столкнуться с последствиями.

– Что-то долго не идут, – к нам подтянулась разбитая и едва державшаяся на ногах Грасс. Афанасьев тут же сыграл в джентльмена, стащил куртку, бросил на землю и усадил пострадавшую байкершу. Досталось ей не меньше, чем мне, как сейчас выяснилось. Пока она бежала к вышке, в нее разрядили очень много Благодати.

Сперанский покачал головой, осматривая девушку.

– Ох, ваше благородие, чую, на вас весь мой резерв сегодня и закончится…

Менталист нетерпеливо ходил из стороны в сторону, поглядывая то на команду противников, то в сторону полосы старта.

– И правда – долго не идут. Должны же были увести нас сразу. Может что-то случилось?

Я догадывался, что. Но сказать не мог – это бы навлекло на меня ненужные подозрения. Идиотская ситуация. Даже Корфу лучше не признаваться – за решетку как соучастника не посадит, но и по головке не погладит.

А еще я чувствовал, что начал черстветь. То ли слишком устал и вымотался, то ли Род начал блокировать сострадание, но я не чувствовал особой жалости к Воронцовой. Пытался вызвать в себе эмоции, но было трудно жалеть кого-то после того, что только что произошло.

Черствеешь, Мих. Озлобился. Это скверно.

Грасс тоже теряла терпение.

– Сперанский, просто подлатай мне ногу и голову по-быстренькому, остальное дома залечу, – она бросила тревожный взгляд в начало поля. – Кажется, там что-то происходит. Давайте уже сами дойдем. Только помогите кто-нибудь подняться.

Малыш без разговоров просто взял ее на руки.

– Так будет проще, – добродушно улыбнулся он. – Ты легкая.

– Ну, это, конечно, не мой байк, но тоже неплохой вид транспорта.

Увидев, что мы направились ко входу, противники тоже засобирались. Они молча следовали за нами, бросая нам в спины угрюмые взгляды. Я ковылял, оперевшись на Сперанского. Коле и самому досталось, но парень стойко терпел. Старался даже виду не показывать, что испытывал боль, хотя я заметил, что он тоже был ранен.

– Горжусь тобой, друг, – сказал я, – Отлично сработались. И ты прекрасно себя показал.

– Это нам тобой нужно гордиться, – вымученно улыбнулся Сперанский. – Если бы ты не добежал… Когда ты начал закидывать их “Колобками”, да еще так кучно… А когда вышка загорелась, я подумал, что все… Конец.