Сокровища чистого разума

Цеппель возвращается.

Бааламестре нервно гладит «Гаттас», но не садится за него, потому что осталось всего двести патронов. Каронимо гладит чёрную коробку механизма и что-то шепчет себе под нос. «Гаттас» не отвечает.

Мерса тоскливо смотрит на последние бомбы. Их слишком мало, чтобы победить, и потому труба молчит, не разбрасывается смертоносными подарками.

Агафрена прижимается к инженеру, Алоиз улыбается, а потом решает наплевать на приличия, обнимает и крепко целует любимую в губы.

Гатов выбил трубку и теперь смотрит на рукоятку пистолета, торчащую из расстёгнутой кобуры Холя.

Цеппель возвращается.

Гасит скорость, собираясь зависнуть прямо над бронекордой, его длинная чёрная тень становится ближе, угрожает упасть на лица людей, пугает… Слышится чей-то вздох… Гатов прищуривается…

А через мгновение…

– Пинком меня через колено, – шепчет позабывший о присутствии дамы Бааламестре. – Это что ещё за ипатая ящерица тут родилась?

Удивление понятно, потому что позади накатывающего цеппеля – позади и сверху, как того требуют учебники воздушного боя, – появляется вдвое, а то и втрое превосходящий его доминатор. Не ипатый, конечно, а вполне себе тяжёлый доминатор, чьи распахнутые орудийные порты демонстрируют полную боевую готовность и жгучее желание подраться. А за крейсером Мерса замечает ещё один воздушный корабль, силуэт которого алхимик узнал бы из тысячи. И Мерса узнаёт. И смеётся. Вскакивает на ноги и что-то кричит, обращаясь ко второму кораблю. Что-то бессвязное, но очень весёлое и тёплое, потому что нет на свете ничего радостнее, чем друзья, пришедшие в трудную минуту на помощь.

Эпилог, в котором Йорчик выслушивает угрозы Сады, Гатов, Мерса, Бааламестре, Агафрена и Холь читают письмо Эзры, а Помпилио занят примеркой

– Ты уже придумал, как будешь оправдываться перед Департаментом? – Пик бешенства миновал, и теперь Сада просто держала чрезвычайный, оскорбительно холодный тон, который никак не могла себе позволить при общении со столь значимой персоной в обычное время. Иногда, конечно, голос срывался от душащей женщину злобы, но в основном она вела радиоразговор с неожиданным, учитывая обстоятельства, спокойствием. – Я приложу все силы для того, чтобы тебя крепко наказали.

– За что? – осведомился Йорчик, небрежно поигрывая микрофоном. Именно поигрывая, а не держа его у рта.

– И не надейся, что твоё положение поможет тебе спастись. Ты разозлил…

– За что наказывать? – Руди чуть повысил голос и лишь так сумел привлечь внимание медикуса.

– Что?

– Ничего. – Он успел выдуть больше половины фляжки, справился с разочарованием, и тон его был почти весел. – Посмотри сама, Сада, мы всего в пяти лигах от нашей добычи. Посмотри! Возьми бинокль и посмотри на юго-восток, ипатая ты мясорубка, посмотри! Там ты увидишь два цеппеля, в одном из которых сидят Гатов и Холь. Не в моей «Розе», а там. Почему там? Потому что второй цеппель – лингийский доминатор размером с местную луну, понятно? Вот так. Гатов и Холь там, а мы с тобой здесь, и ничего не поменялось бы, останься я в стороне.

– Нападая, ты не знал, чем всё закончится, – заметила Нульчик.

– И ещё я не знал о том, что ты служишь в Департаменте.

Алкоголь не мешал Йорчику выстраивать линию защиты.

– Врёшь.

– Какая теперь разница? – Она практически увидела, как разочарованный миллионер махнул рукой. – Мы проиграли, Сада: я, ты, твой босс… Мы честно рвались к цели, обманывали, лгали, юлили, рвали зубами… но у проклятого Помпилио банально оказалось больше пушек, которые он банально выложил на стол в банально нужное время. Он выиграл, а мы проиграли. – Йорчик помолчал, делая очередной глоток ликёра, и продолжил: – Лети в Лекрию, попробуй посадить на трон одноглазого, возможно, этот подвиг спасёт твою карьеру.

Нульчик мысленно согласилась: если главный менсалийский оплот Компании охватит хаос, Арбедалочик её наизнанку вывернет. Согласилась и почти вежливо поинтересовалась:

– А что будешь делать ты?

– Вернусь на Галану. Буду объясняться с директорами-распорядителями…

Прощаться Руди не стал, отложил микрофон, подошёл к лобовому стеклу гондолы и невооружённым глазом, без бинокля, уставился на уходящие цеппели.

* * *

«Дорогой Павел!

Очень хочу верить, что когда-нибудь ты простишь мой поступок, ибо я совершил его из самых добрых побуждений и после длительных раздумий. Я ни в коем случае не обманул бы тебя, не будь абсолютно уверен в своей правоте и в том, что другого выхода нет. Я должен был так поступить, и поступил, и теперь смиренно ожидаю твоего гнева.

Прости меня.

Но обо всём по порядку.

Твое внезапное и весьма драматическое явление возбудило моё любопытство, и я постарался навести справки об истинных обстоятельствах и причинах твоего бегства с Кардонии. Уверен, ты сочтёшь мои действия оправданными, ведь мною двигало не что иное, как искреннее желание помочь наилучшим образом, для чего следовало знать как можно больше деталей, включая те, о которых ты мог умолчать.

А ты действительно кое-что утаил.

Мои кардонийские друзья не смогли рассказать о твоём бегстве больше, чем то, что ты внезапно исчез, но упомянули, что перед исчезновением тебя видели в компании Каронимо и некоего Андреаса О. Мерсы, корабельного алхимика «Пытливого амуша». А когда на Менсалу пришли цеппели Герметикона, всё окончательно встало на свои места, и я убедился, что твой скромный, застенчивый и весьма квалифицированный алхимик – офицер Астрологического флота. Передавай ему комплимент: в обеих ипостасях Мерса играл настолько убедительно, что, не знай я достоверно его истинного лица, ни за что бы не догадался, какая птица залетела на мою Помойку под видом стеснительного и рассеянного ученого.

Как ты понимаешь, я был весьма заинтригован, однако сдерживался, в надежде, что рано или поздно ты поведаешь правду о своих приключениях, чего, увы, не случилось и на что я чуточку обижен. Но именно – чуточку, ибо, когда я вплотную занялся организацией твоего отлёта с Менсалы, то с удивлением обнаружил, что не могу доверять никому из своих знакомых. А их у меня очень много, причём в различных, включая самые высокие, сферах.

Поверь, Павел, тебя искали с необычайной для Менсалы тщательностью, обещали колоссальные деньги за содействие и угрожали жесточайшим наказанием за помощь тебе. Я не рассказывал, не желая тебя тревожить, но в то же время тревожился сам, не зная, как сдержать обещание. В конце концов я решился выйти на связь с мессером Помпилио. Через третьих лиц я сообщил, что знаю, где находится Мерса, и мессер немедленно вступил со мною в переписку, предлагая любую награду по моему выбору, а для него, как ты понимаешь, невозможно лишь повернуть время вспять.

Я же выставил всего одно условие…

Мой дорогой Павел! Передавая для тебя это письмо, я не знаю, в положении кого ты будешь его читать. Возможно – как пленник, или как человек свободный, но получивший предложение, от которого нельзя отказаться, однако меня многократно уверили, что мессер Помпилио Чезаре Фаха дер Даген Тур – человек высокой чести и, дав слово, не станет тебя преследовать или понуждать к чему-либо. Мое условие заключалось в том, что мессер, безусловно, отпустит всех спутников Андреаса, и он пообещал.

Таково его слово.

После получения которого я счёл, что отыскал для тебя наилучший способ покинуть Менсалу.

Прощай, и передавай привет «капитану Хубе».

Твой добрый друг Эзра».

* * *

Толстая когтистая лапа. Тёмно-серо-зёленая. Огромная.

Она растопырилась над диваном, угрожающе нависая над теми, кто на нём расположился, и заставляя остальных невольно представлять кровожадного зверя и особенно его размеры. Гости уже выяснили, что лапа принадлежала хамокской пришпе, некогда собравшейся угоститься их благородным хозяином и его спутниками, но не преуспевшей – стрелял Помпилио Чезаре Фаха дер Даген Тур отменно. Но при этом не терпел охоту и согласился украсить кают-компанию «Пытливого амуша» этим в высшей степени редким и почётным трофеем лишь потому, что поддался минутной слабости. А спасённые его метким выстрелом товарищи проявили завидную настойчивость в уговорах.