Сокровища Кряжа Подлунного

— Безусловно, — согласился Лобов. — Ошибкой, хотя и легко объяснимой: иным средством замести следы они не располагали, был поджог дома Стогова. Это сразу привлекло наше внимание. Здесь помимо прочего сказалась склонность Януса к световым и шумовым аффектам. Этим пожаром он и оставил нам свою визитную карточку. На подготовке к еще большему эффекту мы его и поймаем. Ошибся Янус и отдалив от себя часовщика и Дюкова. Этим он дал нам понять, что Стогова и его самого надо искать в другом месте. То есть, выдвинув ложный след, сам же его и уничтожил.

— А кстати, — встрепенулся Ларин, — где все-таки, по-вашему, вероятнее всего находится профессор и этот двуликий человек-зверь?

— Конечно, только не в городе, — начал Алексей, — здесь четыреста тысяч пар глаз, таких же зорких, как и у Васи Рыжикова. Они видят все, и укрыться от них невозможно никакому Янусу, даже если он и присоединит ко всем «талантам» еще и хитрость своего достопочтенного коллеги по мифам Уллиса. Янус и его пленник должны находиться где-нибудь в уединенном пункте, равноудаленном от Крутогорска и строительной площадки ТЯЭС. Так Янусу удобнее всего: и безопасно, и вблизи от интересующих его объектов. Скорее всего — это какой-либо метеопункт, домик лесника или еще что-нибудь в этом роде.

— А может быть, — хитро прищурился Ларин, глядя на Алексея в упор, — кончим всю эту операцию одним ударом. Возьмем часовщика, его квартиранта, прочешем все окрестности Крутогорска в радиусе километров в двести? А? Сил у нас для этого хватит.

Алексей даже подскочил в кресле от неожиданности. Он был настолько озадачен этим вопросом, что не заметил лукавых искорок, загоревшихся в глазах Ларина.

— Андрей Савельевич, — горячо воскликнул Лобов. — От вас ли слышу? Ведь это значит убить Стогова! Арест агентов Януса, появление вблизи от его убежища хоть одного нашего человека, и Стогов — покойник. Янус будет спасать себя и прежде всего ликвидирует Стогова. Нет, по-моему, сейчас успех всей нашей операции, залог спасения профессора только в том, чтобы как можно дольше Янус был уверен, что все идет для него отлично, он в полной безопасности, и план его осуществится. Только так мы можем достичь своей цели, а иначе…

— Сдаюсь! Сдаюсь! — поднял руки от души рассмеявшийся Ларин, жестом останавливая красноречие Алексея, — ну и навалился же ты на меня. Соображаешь, стало быть, что к чему… — И сразу посерьезнев, Ларин с отцовской теплотой положил свою не по-стариковски сильную руку на плечо Лобова, слегка привлек его к себе и, глядя прямо в удивленные и радостные глаза Лобова, тихо сказал:

— Молодец! Молодец, Алексей Петрович! Так и надо! Всегда умей за своей частной задачей видеть всю операцию в целом, драться за свою точку зрения, если, конечно, уверен в своей правоте, с кем угодно, с любым начальством. — Ларин помолчал и закончил совсем тихо и оттого особенно задушевно: — Ты меня знаешь, Лобов, редко кому такие слова говорю, а тебе, Алексей Петрович, скажу: ты будешь настоящим большевиком-чекистом, таким, каким всегда мечтал видеть чекистов Феликс Дзержинский!

Глубоко взволнованный этой неожиданной, непривычной в устах Ларина и от этого еще более радостной лаской, Лобов молчал. Умолк и Ларин. Он отошел к окну и долго стоял там спиной к Алексею, курил. Наконец, Ларин вновь возвратился на свое место, теперь в его глазах светились привычная сосредоточенность и собранность. Он внимательно взглянул на застывшего, все еще не оправившегося от волнения Алексея, и сказал обычным, чуть суховатым голосом:

— Что же вы встали, Алексей Петрович? Наш разговор еще не окончен. Мы несколько отвлеклись от нашей темы. Итак, кроме совершенно справедливо предлагаемого вами наблюдения за домиком часовщика, какую еще вторую возможность видите вы для того, чтобы поскорее обнаружить Дюкова?

— Думаю, что в этом нам может быть полезен… — Алексей Петрович оборвал фразу на полуслове, взглянул на собеседника, по легкой улыбке, тронувшей его губы, понял, что Ларин тоже думал об этом человеке.

— Он? — спросил Ларин, поднимая лежавшую на столе папку.

— Он, — подтвердил Алексей. — Причем, я думаю, что он нам может быть полезен и в большем.

— Понятно. А не подведет? Дело-то ведь рискованное. Здесь ставка — жизнь.

— Думаю, что не подведет, — начал Лобов. — Я ведь слышал не только что, но и как он говорил. Конечно, человек наломал дров, точно специально сделал все, чтобы испортить себе жизнь. Но основную-то, здоровую советскую основу в своей душе, в образе мыслей, в своих симпатиях и антипатиях он все-таки сохранил. А раз эта основа есть, значит, может человек воскреснуть, подняться на ноги. Так что уверен — не подведет.

Ларин задумчиво постучал пальцами по лежавшей перед ним папке, потом сказал твердо:

— Что же, ваше ручательство, Алексей Петрович, для меня весит много. Попробуйте. Передайте ему от моего имени, что я тоже верю ему и что для него — это самая верная возможность вновь обрести уважение к себе.

Их разговор прервал появившийся в кабинете секретарь. Он положил на стол Ларина еще пахнувшие типографской краской оттиски последней полосы крутогорской газеты. Андрей Савельевич углубился в чтение.

Потом, отодвинув бумагу, поднял глаза на Лобова.

— Мы с вами, Алексей Петрович, говорили, что залогом успеха всей нашей операции, залогом спасения Стогова является полное спокойствие Януса, его уверенность в собственной неуловимости и безопасности. Это позволит ему выйти из тайника, где он сейчас укрылся, проявить активность и этим выдать себя. Это сообщение, — Ларин похлопал рукой по газетной полосе, — должно помочь нам достичь нашей цели. Вот прочтите…

Чем дальше читал Лобов заключенные в черную рамку крайние правые столбцы последней полосы крутогорской газеты, тем все более тревожное и противоречивое чувство овладевало им.

Всем своим существом разведчика Алексей не мог не восхищаться большой смелостью и изобретательностью Ларина, выбившего этим необычным ходом инициативу из рук врага, вынуждавшего его активизироваться и этим обречь себя на провал. Необычность и огромная опасность вражеской операции для нашей страны, для дела мира во всем мире породила и этот совершенно необычный прием борьбы со стороны Ларина. Одним ударом он путал все карты врага.

Но Лобов не мог не думать и о другом. И мысли эти были тревожны. Сколько новых испытаний обрушит это скупое сообщение на Стогова, на Игоря, на всех, кто знал и любил профессора? Выдержат ли они?!

Врожденная и воспитанная годами жизни, работы, годами пребывания в партии прямота не позволила Лобову и сейчас покривить душой перед начальником. Он прямо и точно высказал Ларину все свои сомнения и опасения.

Ларин слушал, не перебивая, молча дымя папиросой. Когда Алексей Петрович умолк, губы Андрея Савельевича на секунду вновь тронула теплая, чуть печальная улыбка, но постепенно на его лице появилось то выражение решимости, собранности и полной подчиненности всех душевных и физических сил единой цели, которое видел у него Лобов в самом начале операции. Сейчас перед Лобовым был не привычный, очень уважаемый и строгий начальник Управления, немолодой и немного склонный к лирике человек, а полководец накануне решающего сражения…

Ларин заговорил негромко, от этого его слова звучали еще более веско:

— Я думал обо всем этом, Алексей Петрович! Согласен с вами, что это очень нелегкое и необычное решение. Но иного, более верно ведущего нас к цели, я, к сожалению, не вижу. Сейчас мы уподобляемся хирургу, который во имя спасения жизни больного обрекает его на страдания, неизбежные при тяжелой операции. Вы опасаетесь за старшего Стогова? Насколько я его знаю — это очень крепкий человек, который не согнется под тяжестью любых испытаний. Конечно, эта неделя будет для него очень нелегкой, но я не думаю, чтобы это продолжалось больше, чем неделю. К тому же мы постараемся в ближайшее время оказать ему кое-какую поддержку. С Игорем Стоговым я побеседую сам. Он разумный человек и все поймет как надо. Как надо, поймут все и те, кто, по вашему выражению, знает и любит профессора. Они простят нам боль, которую мы невольно им доставим этим сообщением. Особенно, после того, как узнают, для чего эго было сделано.