Сокровища Кряжа Подлунного

В первую минуту Стогову стало жутко, именно до боли жутко от этого ничем не прикрытого, чудовищно обнаженного культа силы и разрушения. Он впервые сталкивался со столь открытым цинизмом. На своем веку он повидал немало субъектов, подобных сидевшему сейчас перед ним. В те дни, когда Михаил Павлович был экспертом советской делегации на конференции по запрещению ядерного оружия, эти господа произносили немало речей о страхе перед силой как факторе человеческого прогресса. Но там, на дипломатической трибуне, кровавая сущность их философии хоть прикрывалась, маскировалась внешне невинными фразами. Сейчас его незваный собеседник прямо и открыто повторял одно: разрушать!

Хотелось вскочить, вцепиться в горло этого философствующего негодяя. Но нужно было понять его конкретные планы. И Стогов овладел собой. Ничто, ни один мускул на его лице не выдал в этот миг врагу клокотавшие в нем чувства. Он даже сам удивился, как просто и естественно прозвучали его слова:

— Что же, конкретно, вам угодно от меня в обмен за столь блестящую перспективу?

И снова Шеф со всей его многолетней профессиональной интуицией разведчика не разгадал ни истинного настроения, ни истинного смысла вопроса Стогова, который, затаив дыхание, сжавшись, ожидал ответа. Ответ должен был приоткрыть завесу над замыслом врага, и он прозвучал так, как хотел того профессор.

— О, совсем немного, друг мой, — весело, почти фамильярно пояснил Шеф. — Для начала нам нужна принципиальная схема этого вашего детища — ТЯЭС или как там вы ее называете. Это требуется нам для того, чтобы с вашей, конечно, помощью внести в эту схему некоторые легкие коррективы и устроить грандиознейший фейерверк в честь вашего вступления на путь властителей мира. Кстати, в связи с суматохой по случаю этого фейерверка мы с вами успеем уйти в то безопасное место, о котором я вам уже говорил, или, выражаясь языком ваших русских гангстеров, — «тихо смыться».

Шеф расхохотался, весьма довольный своей остротой. Наступила давящая тишина.

Чуть откинувшись на спинку стула, Стогов молчал. Сложные чувства роились в его душе. Несколько слов, легко, с полуулыбкой на губах произнесенных небрежно сидевшим напротив человеком, глубоко потрясли профессора.

Стогов теперь ясно видел, чего хочет враг. Под угрозой разрушения было самое любимое его, Стогова, детище, цель и мечта всей его жизни.

Никто лучше Михаила Павловича не знал исполинской мощи горящей в солнцелитовом реакторе плазмы из дейтерия и трития. Эта фантастическая мощь, зажатая в тесные рамки реактора, строго контролируемая и направляемая людьми, могла стать и уже становилась источником величайшего блага для всего человечества. Она несла людям огромное количество тепла и света, она сулила изобилие и радость миллионам. Свое Земное, зажженное человеческими руками Солнце, зажженное там, где оно было нужнее всего: в царстве льдов и снегов — великая сила, преображающая лик Земли!.. Что могло быть выше, прекраснее этой цели?!

Но Стогов, как никто другой, знал и поистине страшную силу своего детища. Эта же энергия, освобожденная в мгновенном взрыве, разметавшая корпус реактора… Это выпущенный из бутылки злой джин, неумолимый в слепом разрушении. Реактор термоядерной электростанции — это многие тысячи собранных воедино водородных бомб.

Стогов мысленно как бы увидел шумные, обсаженные молодыми деревцами улицы Крутогорска и Обручевска. И вдруг вспомнился совсем случайный давно забытый эпизод.

Профессор спускался по широким ступеням институтского крыльца, направляясь к машине. Вдруг путь ему преградило крохотное звонкоголосое существо — мальчик лет шести с выбившимися из-под панамы выгоревшими на солнце волосенками, раскрасневшимся лицом, очень озабоченными, плутовскими темными глазами и облупившимся, не совсем сухим носом. Вся его одежда состояла из трусиков и сандалий, так что были видны и свежесбитые коленки и остренькие уже покрытые загаром ключицы.

Он встал на пути Стогова и, очень серьезно глядя на него снизу вверх, озабоченно спросил:

— Дядя, а вы не знаете случайно, сколько сейчас времени? — Сдерживая улыбку. Стогов взглянул на часы и очень серьезно, в тон вопросу ответил:

— Случайно знаю. Без пятнадцати четыре.

Мальчик хотел было повернуться, чтобы убежать по своему, видимо, очень срочному делу, но его внимание привлек небольшой, сверкавший безукоризненной шлифовкой цилиндрик из солнцелита в руках Михаила Павловича. Мальчик, как завороженный, глядел на его зеркальную поверхность, казалось, вобравшую в себя все сияние солнца.

— Дядя, — не выдержал мальчик, — а он из стекла? А зачем он, дядя?

— Нет, он не из стекла, малыш, — положив на голову ребенка большую, сильную руку, серьезно, как равному, пояснил Стогов. — Он из солнышка, — обрадовался профессор неожиданно найденному точному определению.

— Из солнышка?! — изумился малыш. — Так солнышко же вон где — на небе. — Мальчик вскинул вверх загорелую ручонку и покровительственно добавил: — Ох, и смешной же вы, дядя!

— Нет, не смешной, — снова очень серьезно начал объяснять Стогов. — Мы наполним этот цилиндрик особым паром из воды и не из обычной, а из тяжелой, подожжем этот пар очень сильным электрическим током, и этот цилиндрик станет кусочком солнышка.

— Подожжете воду? — опять изумился мальчик.

— Подожжем.

— И это солнышко можно будет потрогать?

— Потрогать? Не думаю, — рассмеялся Стогов. — Ручку обожжешь. А вот увидеть? Увидеть можно будет. И я тебе обязательно покажу его…

…Он сказал мальчику со сбитыми коленками, облупившимся носиком и удивленно доверчивыми глазами, что покажет ему сошедшее на Землю Солнце… А теперь над этой вихрастой головой в панамке нависла страшная смерть в огне и шквале грозных стихий, которые призывает его выпустить на людей сидящий напротив орангутанг.

При мысли об этом Стогову стало так невыносимо больно, что он едва сдержал стон. Но тут же на смену боли и ужасу пришла мысль, которая наполнила все его существо необыкновенной радостью. «Если этот троглодит в пиджаке зовет на помощь меня, предлагает с моей помощью устроить, как он выражается, фейерверк, следовательно, там, на стройке, у него нет надежных и компетентных людей, следовательно, первое в истории советское Земное Солнце будет зажжено!

— Что же вы молчите, господин профессор? — нарушил, наконец, гнетущую тишину Шеф.

— Вы делали исторические экскурсы, — сдержанно начал Стогов, — и ссылками на антиков пытались вновь воскресить давно скомпрометировавший себя тезис о превосходстве силы над знанием и трудолюбием. Не стану вступать с вами в спор по существу. Это долго и, судя по всему, бесполезно. Чтобы раз и навсегда покончить с этой темой, скажу вам: русским я родился, русским, советским вырос, русским, советским и помру.

— Но вы уже мертвы, Стогов, — издевательски расхохотался Шеф. — Ваши друзья уже погребли вас. — И он протянул профессору аккуратно сложенную газету.

С трудом сдержав едва не сорвавшийся с губ крик, прочел Стогов сообщение в траурной рамке. Ему стало страшно, впервые за всю шестидесятилетнюю жизнь. Тревожные вопросы зароились, сменяя друг друга: «Что они, сделали с моим домом? Чей труп подсунули вместо меня? И, видно, ловко подсунули… Ведь наши поверили… в мою смерть, в небытие… Значит, искать не будут? Все кончено… Неужели нет никакого выхода?…»

Он на секунду закрыл глаза. Мгновенно, точно кадры фильма промелькнули в сознании вехи его большого пути… Первые реакторы, гигантские ускорители, световой пунктир частиц на фотопленке. Сибирь. Рубичев. Пик Незримый. Стогнин. Осколок Солнца в солнцелитовом сосуде. Лесное приволье в подземелье.