Сокровища животного мира

Мы поспешно держали совет. Может быть, это горилла? Переглянулись и снова приступили к расспросам местных жителей. Да, они знают «человека-мясо», тут их много водится. Это такое животное, верно. Я послал за фотогра­фией гориллы и показал ее вождю. Послышались громкие «ах-ха» — все узнали ее.

— Что, мясо уже убито? — спросили мы. Охотник не знал. Он не стал задерживаться и разузнавать — ай да «мудрец»! А если оно не убито, разве его там найдешь? А другие там были? Можно пойти и посмотреть? А далеко отсюда? Мы задали еще сотню вопросов. В конце концов все пришли к выводу, что животное, должно быть, ранено, а так как это был отец семейства, остальные, вернее всего, держатся неподалеку, поэтому лучше всего отправиться на поиски, не дожидаясь рассвета. Поговорив еще немного, все ушли в деревню.

Мы стали тщательно готовиться — нам были нужны фо­тографии горилл. Все это мы разъяснили нашим людям с предельной ясностью. Каждый из нас взял две камеры и двух африканцев для переноски пленок, прочего снаряже­ния, ружья или винтовки и еще какого-нибудь запасного оружия — револьвера или винтовки — на тот случай, если громадной обезьяне камера придется не по вкусу. Затем мы улеглись спать, распорядившись разбудить нас еще в темно­те — в безбожную рань.

Мне казалось, что не успел я опустить голову на подушку, как Бен уже стоял у меня над душой с фонарем в руке. Мне удалось встать, но остальные лежали как бревна под своими противомоскитными сетками, только тяжелое дыхание слы­шалось в темноте. Мне пришлось вытащить граммофон, запустить одну из самых оглушительных пластинок Луи Армстронга и поставить его между койками — только после этого они стали подавать признаки жизни. К тому времени, как мы позавтракали и разобрали ружья, снаружи нас уже ждали охотники. Когда забрезжил рассвет, мы взобрались уже довольно далеко вверх по склону горы.

С этой минуты мир становился все мрачнее, по крайней мере для нас. Хотя я полагал, что мы лезем на гору, чтобы увидеть гориллу, служивший нам проводником охотник, физиономия которого с самого начала внушала мне подозре­ния, видимо, имел другие намерения. Судя по всему, он задался целью показать нам, какое в Ассумбо множество гор и какие они отвесные, высокие и великолепные. Вначале мы пошли по дороге, по которой спустились сюда, а когда взобрались на самый верх, где кончался высокий лес, охотник неожиданно юркнул в заросли подроста, стеной стоявшего слева от нас. Мы нырнули за ним и тут же уперлись в его пятки. Затем начался подъем по вертикали, на котором он и другие африканцы выдерживали одинаковую скорость — четыре мили в час — точно в таком же темпе они идут и по ровной местности. Мы карабкались следом, выбиваясь из сил и цепляясь за все, что попадалось на пути, — руками, ногами, а то и подбородком и даже зубами, лишь бы удержаться.

Вскоре мы оказались безнадежно погребенными в же­сткой массе замысловато переплетенных и запутанных лиан, поросших густым мхом, и бородатых, обрамленных седым лишайником сучьев.

Еще целую вечность все с той же лихорадочной поспеш­ностью мы пробивались вверх, в область холодных туманов. Я обливался потом; холодный, как лед, он пропитал мою одежду изнутри, а снаружи я намок под душем капель, скатывавшихся с листвы.

Потом стало еще хуже. Громадный клубок перевитых друг с другом жестких, будто проволока, лиан оторвался и свалился прямо на землю — тут даже охотники встали как вкопанные. Мы легли и начали пробираться вперед ползком. Само собой, двигались мы очень медленно, потому что в этой части леса лианы были вооружены длинными шипами. Наконец охотник, за которым я шел, поманил меня и показал на кучку невысоких растений высотой не больше пятнадцати сантиметров. Они смахивали на крохотные саженцы с тонким стволиком и полудюжиной крупных листьев. Из некоторых листьев, на которые он показывал, были аккуратно выгрызе­ны полукруглые куски.

— Горилла! — возвестил он, тыча пальцем в свой рот и делая вид, что жует. Затем мы все сразу остановились.

Земля уходила круто вниз. Наконец-то мы выбрались наверх! Главный охотник сообщил нам, что на этом самом месте он впервые заметил гориллу. Он показывал пальцем вперед, и мы осторожно стали протискиваться поближе. Перед нами стояла непробиваемая стена подроста, сквозь которую мы и попытались осторожно пробраться.

Внезапно почти у моего локтя раздался громкий треск, листва раздвинулась, и громадная масса, покрытая серебри­стой шерстью, мелькнула в том же направлении, куда мы шли. Меня словно током ударило. Я стал лихорадочно нашаривать камеру. Потом я обернулся, но Бен сильно отстал, прочно захваченный щупальцами лиан, а ружье заклинило, и я никак не мог его освободить. В этот момент охотник справа что-то прокричал, я сделал шаг вперед и... полетел в пустоту.

Земля здесь обрывалась отвесно вниз, и я летел в том же направлении. Сразу перед собой я увидел нечто колос­сальное, белого с черным цвета, потом оно скрылось среди листвы, испуская самые ужасающие звуки вроде клокочуще­го рычания. Я распластался среди подроста.

Выпутавшись, я оказался на краю небольшой плантации бананов, полузадушенной невысокими деревцами. Возле ме­ня стояли охотники, а среди них лежал раздутый труп невероятных размеров. Это был громадный самец гориллы, с бульканьем изрыгавший газы от бродившей у него в желудке уже после смерти пищи.

Очевидно, прошлой ночью охотник попал-таки в цель, и животное свалилось, где стояло, поедая бананы, — на верху откоса. Когда мы подходили, кто-то, должно быть, освободил лиану, на которой повис труп, и собственный вес увлек его вниз — он покатился, подминая подрост и издавая те самые кровожадные клокочущие звуки: газы вырывались у него из пасти.

Охотники тут же отправились обратно в деревню, а мы стали ждать их возвращения. У нас было достаточно времени, чтобы изучить трофей. Мало кому посчастливилось повстречать крупного самца гориллы, так сказать, во плоти, а тех, кому довелось рассматривать его без всяких помех, — и того меньше. Такое можно видеть раз в жизни, мы это прекрасно понимали, стоя вокруг печального старца горных лесов и не сводя с него глаз.

Никогда не забуду тех чувств, которые пробудило во мне эго зрелище. С детства я был приучен считать гориллу воплощением жестокости и ужаса, и вот передо мной лежал седой старый вегетарианец, охватив громадными руками солидное круглое брюшко. Огонь жизни покинул его изрезан­ное морщинами черное лицо, добрые карие глаза широко раскрыты под длинными прямыми ресницами и полны беспре­дельной скорби. Во всем его облике нельзя было не прочесть трагедию этих животных. Много веков назад они были вытеснены с равнин в горы более активными обезьяноподоб­ными существами, — как знать, может, это были наши с вами предки. Его гоняли с места на место идущие на приступ орды безволосых, крикливых маленьких человечков; его детей пожирали леопарды; его природные владения урезались со всех сторон фермами, дорогами, охотничьими угодьями. Со всех сторон его теснип меняющийся мир, против которого он восставал, бросаясь грудью навстречу зарядам свинца, которым его расстреливал в упор ничтожный соперник.

Наконец намчи вернулись; печального патриарха подвеси­ли между двумя молодыми деревьями, и тридцать болта­ющих, спотыкающихся человечков потащили великана прочь от безмолвия туманов, от его последнего убежища среди переплетенных лиан, но это был еще не последний из гигантов, и нельзя сказать, что о нем некому было пожалеть.

Чтобы рассказать до конца историю этого самца гориллы, Понадобится целая книга. Переход с горы, где он погиб, до деревни, которая находилась не меньше чем на четыре тысячи футов ниже, занял семь часов. Насколько нам удалось установить в процессе сложного взвешивания (сна­чала определили, сколько людей уравновесят гориллу, затем каждого отдельно взвесили при помощи камней, а под конец все камни по отдельности взвесили на наших весах), старый самец весил более четверти тонны. Тридцать очень сильных мужчин несли его вниз, в деревню; тропу пришлось вырубать среди густейшей растительности.

Но когда процессия подошла к дому, сразу же возникли сложнейшие проблемы. Оказалось, что права на тело предъ­являют следующие шесть «партий»: мы, ученые; вождь, которому принадлежит доля в любой добыче; охотник, убивший животное; жители деревни, которым нужно было мясо для еды и для джу-джу; намчи, которые несли тело, и, наконец, как я полагал, наш персонал, имевший право на часть мяса. Я сделал первый ход, откупив все права, за исключением прав вождя, у охотника за сумму в один фунт стерлингов, из которых три четверти обязался уплатить шиллингами, а остальное — крупными монетами в одно пенни с дырками в центре. Однако и тут я еще не получил права распоряжаться добычей единолично. Сделка была утвержде­на только после того, как мы договорились, что я буду снимать шкуру и расчленять тушу по собственному усмотре­нию. За это я обещал оставить три четверти мяса (по весу) для раздачи жителям деревни, предоставив вождю право первого выбора и разрешив охотнику отобрать кусочки различных органов для изготовления джу-джу.

Мертвое животное первым делом измеряют — на тот случай, если понадобится сделать из него чучело: при сушке шкура растягивается, и ее надо будет подгонять под прежние размеры. Мы получили сногсшибательные цифры, измерив гориллу. Размах рук оказался равным девяти футам и двум дюймам (2 м 81 см). Признаться, когда мне назвали эти цифры, я не поверил — в то время я как раз торговался с вождем. Заставил перемерить при мне, и все сошлось в точности. Для доказательства сделали и фотографию. Ухо имело длину всего в два дюйма (5 см), зато лицо, от макушки до кончика подбородка, — больше тринадцати дюймов (32,5 см), то есть свыше фута! И если расстояние от макушки до копчика было чуть больше четырех футов (1 м 20 см) — намного больше, чем у человека, то ноги оказались соответ­ственно короче. Но и они достигали более чем двух футов (60 см). Самцы гориллы могут выпрямиться, то есть встать на прямые ноги, и тогда оказываются более шести футов (180 см) ростом. Многие специалисты готовы с пренебреже­нием отнестись к этим данным — я могу только предложить им пойти в Британский музей, лично осмотреть скелет, а потом пойти домой и сравнить эти цифры с размерами самого крупного из знакомых мужчин.