Сокровище господина Исаковица

Понять это трудно: и тогдашний идеал красоты, и то, как еврейка, находясь в Германии тридцатых годов, могла не видеть в нацизме угрозу. Возможно, поведение бабушки Сони было неким подростковым бунтом. Или же она, подобно бабушке Хельге, жила под стеклянным колпаком. А в случае, если человек не видит необходимости отъезда, он потом гораздо сильнее тоскует по прежней жизни.

Как и многие другие родственники, после окончания войны бабушка Соня неоднократно ездила в Берлин. Что она испытывала, вновь видя город, откуда ее когда-то изгнали, я не знаю. Открыто она об этом не говорила, и меня в любом случае больше интересовали присылаемые ею открытки и маленькие подарочки, которые она привозила домой, похитив со шведского стола в гостинице. Мне всегда казалось, что в этих упаковочках есть нечто магическое, будто они позволяют прикоснуться к другому, увлекательному миру, ожидающему меня за пределами Швеции. Судя по поведению Лео, он ощущает нечто подобное. В точности как бабушка Соня, он ворует не только для себя, но и для тех, кто остался дома. Он хорошо продумал, что им подарит. Годовалый младший братишка получит маленькие упаковки масла, которое сможет есть руками. Средний брат получит мед и "нутеллу", и еще что-нибудь, конечно, предназначается маме и бабушке. Все это выливается в сложную операцию: сын кружит вокруг шведского стола, как акула вокруг добычи, и то и дело как можно незаметнее кладет подходящие упаковки к себе на тарелку. Затем он приносит свою коллекцию на наш стол и выжидает удобного случая, чтобы спрятать ее в надежное место. Роль воришки для него нова, и он еще не понял, что, совершая что-нибудь противозаконное, лучше вести себя самым обычным образом. Вместо этого он подозрительно озирается, желая убедиться в том, что на него никто не смотрит, а потом быстро прячет наворованное под большую высокую салфетку. Отец наблюдает за ним с улыбкой.

— Не забудь поесть, – наставляет он. – Неизвестно, когда тебе в следующий раз попадется еда.

Ненадолго прервавшись, чтобы глотнуть кофе, он продолжает:

— Хотя в вашей компании беспокоиться незачем. Больше часов двух вы без еды не выдержите.

Мы съедаем еще немного, но тут из репродукторов раздается призыв освободить каюты, чтобы уборщицы могли зайти и привести их в порядок для новых пассажиров. Я оставляю сына и отца в ресторане и спускаюсь в каюту за нашим багажом.

Операция по освобождению каюты проходит быстро. Вещи у нас нетяжелые, поскольку я оставил у себя в сумке много места, как для краденого, так и для подарков. Прежде всего я надеюсь найти что-нибудь для бабушки Хельги. Что именно, пока не знаю. Если бы район, куда мы направляемся, по–прежнему принадлежал Германии, проблем бы не возникло, поскольку оттуда бабушке наверняка понравились бы две вещи:

1. Pflaumenmus, то есть сливовое пюре. Этого продукта никогда не бывает слишком много, и помимо превосходного вкуса, он является на удивление эффективным средством против запора.

2. Дешевая краска для волос рыжего/оранжевого цвета, которую можно купить исключительно в определенных немецких магазинах с особо доступными ценами.

В последний раз я получал от бабушки задание купить эти товары, когда ездил в Берлин двенадцать лет назад. По случайному стечению обстоятельств во время пребывания в Берлине я жил на Паризерштрассе, совсем рядом с квартирой, куда бабушкины родители переехали, когда жизнь в Шнайденмюле стала окончательно невыносимой. Это произошло в 1936 году, когда семью, в силу новых законов, вынудили продать свою фирму арийцам. Сделка свершилась быстро. Бабушкин отец получил немного денег наличными, а остальное ему предстояло получить в банке. Но поскольку его счет заблокировали еще до того, как успели осуществить перевод, он договорился с покупателями, что он вернется обратно, чтобы получить остаток суммы наличными. Однако денег он так и не получил, потому что в тот день, когда ему предстояло выехать из Берлина, им позвонили из Шнайденмюле.

— Позвонила знакомая, которая видела, как покупатели разговаривали в кафе с несколькими эсэсовцами, – рассказывала бабушка. – Она слышала, что те обещали схватить моего отца, как только он при едет, и бросить в тюрьму. Знакомая сказала, что покупатели со смехом говорили, что больше не намерены платить этому еврею ни марки. Она заклинала маму, которая подошла к телефону, ни за что не пускать отца ехать.

В результате Лео Гумперт остался в Берлине. Но вскоре оказалось, что теперь, когда машина уже запущена, там он тоже не в безопасности. Уже на следующий день им в дверь позвонили два эсэсовца, желавшие его видеть. Бабушкина мама Маргарете сказала, что Лео уехал и ей неизвестно, когда он вернется. Эсэсовцы удовольствовались этой информацией, но велели сообщить им, как только он появится.

Семья поняла, что Лео необходимо покинуть дом, и он незамедлительно ушел и спрятался у друзей. Оставаться в Берлине было слишком опасно, поскольку эсэсовцы приходили и спрашивали о нем несколько дней подряд. Стало ясно, что ему надо бежать, и было решено, что лучше всего переправить его через границу в Чехословакию. Чтобы никто ничего не заподозрил, они изобрели условный сигнал, оповещавший семью о том, что Лео в безопасности.

— Всего несколько слов, – рассказывала бабушка Хельга. – Кто-то позвонил и сказал: "Господин Майер разговор оплатил". Но для нас эти слова означали все, они означали, что папа спасся.

В Чехословакии Лео пришлось туго. Он не смог получить ни вида на жительство, ни разрешения на работу, и ему пришлось поселиться в Праге в гостинице для холостяков, куда жена высылала ему деньги на жизнь. Поскольку финансовое положение семьи и без того было напряженным, дополнительные расходы едва ли упрощали ее существование в Берлине. Особенно учитывая тот факт, что они чувствовали себя все более беззащитными.

— К тому времени немцы перешли к открытой ненависти, – говорила бабушка. – Происходившее ни кого, похоже, не волновало. Все старались урвать себе что могли, как изголодавшиеся собаки.

Кстати об изголодавшихся собаках: когда я возвращаюсь в ресторан с нашими вещами, завтрак по–прежнему идет полным ходом. Отец ест, как я подозреваю, третью порцию, а Лео уже успел собрать впечатляющую гору "сувениров", которые я, как хороший отец, помогаю ему сгрести в его сумку. Мы едва успеваем взять по чашке кофе, как из репродукторов начинают кричать, что пассажирам пора рассаживаться по машинам и готовиться к выезду.

— Эти паромы – чистейшей воды скотовозы, – говорит отец, пока мы спускаемся на автомобильную палубу. – Корабль причаливает, машины заезжают, и скот разводят по маленьким стойлам, где ему дают передохнуть. Потом скотину кормят в огромных общих яслях, а стойла тем временем вычищают в ожидании новой партии животных. И затем всех выгоняют. Точно свиней на бойню.

— Хотя мы едем не на бойню, – уточняю я.

— Никогда не знаешь, – возражает отец. – Свиньи тоже так думают.

12. Попытки выбраться

Пока мы дожидаемся разрешения выехать с парома, отец пытается запустить программу с польским навигатором, которую он скачал перед поездкой по наущению своего кузена. Но с ней явно что-то не клеится.

— Не понимаю, в чем дело, – возмущается он, ковыряясь в телефоне.

— Ничего страшного, – успокаиваю его я. – У меня есть путеводитель с картой. Твоя программа нам не нужна.

— На тебя я не полагаюсь. С тобой никогда не знаешь, куда попадешь.

— А я не полагаюсь на твой телефон.

— Вот как, тогда командуй, и посмотрим, что по лучится.

И закрутилось. Еще одна из наших дискуссий, которая, подобно спору о том, злым или добрым рождается человек, будет продолжаться до скончания века. На этот раз тема – "техника против человека": отец безоговорочно превозносит всю новую технику, а я отношусь к большинству новшеств скептически, поскольку считаю, что они в каком-то смысле посягают на мое человеческое достоинство.

Перед началом поединка я смотрю на карту, чтобы получить представление о ситуации. Все выглядит довольно просто. Гдыня, похоже, состоит из двух параллельных улиц, которые ведут к Гданьску через курорт Сопот. Однако, съехав с парома, мы видим с десяток дорог, идущих во всех возможных направлениях.

— Ну, – произносит отец.

— Что? – спрашиваю я, лихорадочно озираясь, поскольку большинство этих дорог просто отсутствует на моей в остальном превосходной карте.

— Куда мне ехать?

Быстро взглянув на карту, я абсолютно уверенным тоном командую:

— Поезжай направо.

На самом деле я представления не имею. Но, черт возьми, здесь человек против механизма. На кону будущее нашего вида и всего человечества. А значит, необходимо немного рискнуть.

— Точно? – спрашивает отец.

— Конечно, – отвечаю я. – Ты что, мне не доверяешь?

— Пожалуйста, но я больше доверяю своему телефону.

И правильно делает, поскольку мы сразу заезжаем не туда и попадаем в портовый район, где полно контейнеров, высоких заборов и враждебно настроенных автопогрузчиков.