Сокровище господина Исаковица

— Почему пить можно только вам? Мне тоже хочется сидра.

— Ты правда хочешь еще? Ты же у нас такой блюститель порядка.

— Неужели ты не позволишь отцу выпить немного сидра?

— Что значит "немного"? Ты осушил почти целую бутылку. А это алкогольный сидр. Он крепче крепкого пива.

— Неужели? – удивляется отец. – Почему же ты ничего не сказал?

— Я говорил. Три раза.

— Вот как.

Мы выпиваем последний глоток во славу семьи, а потом просто сидим на скамейке, глядя на площадь. Тут отцу приходит в голову, что ему хочется оставить себе на память пакет из винного магазина, поэтому мы с Лео отправляемся туда и приносим пакет. Он черный и выглядит как самый обычный пластиковый пакет, но отец все равно явно очень обрадовался сувениру.

— Это и есть наше сокровище, – довольно говорит он. – Пакет и вешалка.

— Да, – соглашаюсь я. – Хотя жаль, что нам не удалось выкопать настоящее сокровище. Археологи нас опередили.

Отец смотрит на меня крайне удивленным взглядом. Примерно так, как Хайнц посмотрел на человека, спросившего его про Дахау, и бабушка на меня, когда я поинтересовался, что она имеет против имени моего третьего сына.

— Ты ведь понимаешь, что никакого сокровища никогда не было, – говорит он чуть погодя.

— Как это?

— Это была просто выдумка.

— Как это? – снова спрашиваю я. – Откуда у тебя такая уверенность?

— Ты же сам понимаешь.

— Нет. Почему же тогда он сказал, что сокровище существует?

— Не знаю, – отвечает отец. – Вероятно, просто нафантазировал. Я думал, ты это понимаешь.

Возможно, так оно в действительности и было, и дело тут вовсе не в немцах, русских или археологах, а просто в вымысле человека с изуродованной судьбой. Человека, который, не желая говорить о том, что ему пришлось пережить, предпочел рассказать сказку – нечто обнадеживающее, историю, способную показаться его детям увлекательной. Может, и правда, может, единственный рассказ дедушки о прошлом действительно был выдумкой?

Как все было на самом деле, я не знаю и уже, наверное, никогда не узнаю. Но сейчас это не имеет никакого значения. Самое главное, что мы совершили эту поездку и добрались сюда. Пусть мы с отцом препираемся и подкалываем друг друга, и весьма сомнительно, что мы когда-нибудь поймем те принципы, по которым каждый из нас предпочитает жить, это в конечном счете не так уж важно. Потому что мы помогаем друг другу и любим друг друга, а большего, вероятно, нельзя и требовать от другого человека. Если не забывать время от времени делать глубокий вдох.

* * *

Мы продолжаем сидеть на скамейке, выжидая, пока отец напишет маме сообщение, чтобы известить ее о том, что мы едем домой. Затем встаем, прощаемся с землей предков и возвращаемся к машине. Отец усаживается на водительское место и сразу начинает возиться с навигатором.

— Неужели обязательно включать эту штуку? – интересуюсь я. – Ведь мы поедем обратно тем же путем.

— Ты знаешь, что вышло, когда мы ее в последний раз отключили, – отвечает отец. – А кроме того, может, существует дорога получше.

Пока он возится с программой, телефон внезапно начинает пищать – это пришло сообщение от мамы.

— Как странно, – говорит отец, прочитав его. – Она не написала: целую.

— А что написал ты? – спрашиваю я.

— Я написал: "Будет приятно вернуться домой. Целую".

— Может, все дело в том, что ты не написал, что будет приятно вернуться домой к ней? – предполагаю я.

— Наверняка, и теперь она ждет со скалкой наготове. Он поворачивается к Лео со словами:

— Я точно знаю, как все будет. Сперва она обнимет тебя и скажет: "О, как я рада тебя видеть, внучек". Потом, – продолжает отец, обернувшись ко мне, – она скажет: "О, как я рада тебя видеть, сынок" и обнимет тебя. А потом, готов биться об заклад, она поддаст мне скалкой.

— И оттаскает тебя за уши, – подсказываю я.

Отец снова смотрит на телефон.

— Нет, я решительно не понимаю, почему она не на писала: целую. Ведь я же написал.

— Напиши что-нибудь еще, – предлагаю я. – Типа: " P. S. Люблю тебя".

— Нет, – категорически заявляет отец.

— Почему?

— Это слишком сильно.

— Что значит "сильно"? Вы женаты сорок лет. Тут уж можно написать, что любишь.

— Нет.

— Тогда напиши: " P. S. Я соскучился".

— Это слишком слабо.

— Вовсе не слабо, – протестую я.

— Напиши: " P. S. Я очень по тебе соскучился", – предлагает сын.

— Нет, – говорит отец, – и попрошу больше не давать мне глупых советов.

— Это не глупые советы, – отвечаю я, – а бесплатные подсказки. Я вообще-то зарабатываю такими делами. Это называется стратегической коммуникацией. Я беру по девятьсот крон в час.

— От меня ты их, во всяком случае, не получишь, – заявляет отец. – А раз уж ты такой специалист по коммуникации, как же получилось, что ты почти не подавал признаков жизни, когда ездил в Афганистан?

— Я был в Пакистане.

— Запомни, Лео, – вновь обращается отец к моему сыну, – когда ты будешь разъезжать по чужим странам и твои родители будут страшно волноваться, не зная, жив ли ты, воспользуйся методом твоего отца–консультанта и звони им за счет вызываемого абонента среди ночи раз в три месяца. Чтобы точно знать, что они дома.

Я делаю глубокий вдох, медленно выпускаю воздух и кричу:

— ВАТТИНЫ НИКОГДА НЕ СДАЮТСЯ! Отец смотрит на внука, озабоченно качает голо вой и говорит:

— Господи, до чего он там сзади разошелся.

Он заводит машину и выезжает с парковки. Буквально через несколько секунд говорящий телефон заводит свою песню:

— Через пятьсот метров поверните налево. Дорога домой началась.

Эпилог. Восемь месяцев спустя

Через восемь месяцев после нашей поездки я случайно услышал об архиве, где могла бы обнаружиться дополнительная информация о наших родственниках. Связавшись с одним из сотрудников архива, я узнал, что у них есть более четырехсот страниц, имеющих отношение к папиному отцу. О существовании этих документов не было известно ни мне, ни кому-либо из родственников, а между тем в них рассказывается о совершенно другой стороне жизни еврея–беженца Эрвина Зигфрида Исаковица. На листах бумаги, которые мне прислали недели две спустя, присутствует – в виде полицейских отчетов, расследований и ходатайств – вся его история. Все то, через что он прошел и о чем никому никогда не рассказывал.

Там, в частности, можно прочитать, что дедушка Эрвин учился в торговом институте в Кенигсберге до тех пор, пока в 1934 году ему не пришлось бросить учебу из-за расистских законов. Тогда он, подобно дедушке Эрнсту, вступил в "Гехалуц". Целью было, пишет он в одном из ходатайств, выехать из Германии. Такая возможность представилась ему в 1937 году, когда он после трех лет сельскохозяйственных работ на родине получил транзитную визу в Данию. Там он проработал около года, а в августе 1938–го перебрался в Швецию, где изо всех сил трудился на хуторах еще три года.