Сокровище тени

Он проснулся, свистя и сопя от ярости. И приказал построить ракету для уничтожения луны.

180. ТОРГОВКА ЛАМПАМИ И НОСАМИ

В этом городе все дома были без окон. Они высились темными кубами. Света в городе не знали. По улицам плыли вереницы теней, ибо загрязненная атмосфера ставила непреодолимую преграду на пути солнечной ласки. И еще: обитатели этого мира не имели носов. Полагая себя счастливыми, они жили во тьме, озабоченные лишь работой — ради наполнения желудка — и удовлетворением сексуальных потребностей. В один прекрасный день появилась старуха, возглашавшая: «Продаю лампу и нос!». Проходивший мимо горожанин почувствовал, как ноги несут его к странной женщине: глаза ее светились в темноте, словно два светляка. Он купил и лампу, и нос, а когда захотел расплатиться, старуха отказалась брать деньги. Человек быстро вернулся в свой дом-куб. Стоило ему закрыть за собой дверь, как невыносимый запах ударил ему в ноздри, достиг мозга. Он зажег лампу. То, что он считал красивым, чистым, уютным жилищем, оказалось вместилищем пауков, мусора, гниющих остатков пищи, мебели с изъеденной обшивкой, жира, крысиного помета. Оставаться в таком ужасном месте было невозможно! Он побежал по улицам, встретил старуху. «Ведьма, что ты сделала с моим чудесным домом? Я жил прекрасно, как все, но стоило мне приделать себе нос и зажечь лампу, и они изменили мой мир. За что мне это проклятие?». Женщина ответила: «Твой мир не изменился, он таким и был! Раньше ты не сознавал этого, думал, что тебе хорошо в доме, который рано или поздно уничтожил бы тебя. Когда у нас добавляются новые органы и зажигается свет, мы страдаем, ибо видим себя, каковы мы есть на деле, а не в воображении. Теперь ты знаешь все о действительности вокруг себя. Открой же окна, изничтожь насекомых и крыс, вымой стены, наведи чистоту везде — и ты будешь счастлив. А потом передай лампу и нос другому горожанину, как это сделала я!».

181. ГЕРОЙ И ДУРАК

Тиран истреблял целые селения. Те, кому удавалось бежать, уходили в повстанцы. Между ними нашелся один, неспособный носить оружие, — он посвятил себя готовке. Однажды в опустошенной деревне нашли умирающего младенца. Родителей уже не было в живых, и его решили бросить. Тот, ущербный, воспротивился этому и пожелал усыновить ребенка. Малыш выжил и быстро рос. Повар учил его единственному, что умел делать: готовить. Сидя все время у очага, мальчик видел, как его сверстников отцы учат обращаться с оружием. И вот он стал осыпать неумеху оскорблениями: «Дурак, погляди, что ты со мной сделал: во мне есть сила, чтобы свергнуть десять тиранов, а я помешиваю ложкой твой пресный суп! Стыд, да и только!». И он отправился к воинам. Научился сражаться. Стал вождем. Объединил разрозненные группы повстанцев. Напал на тирана и обезглавил его. Пришел мир, а вместе с ним — эпидемия. Во главе могучего войска вождь обошел всю страну, сжигая зараженные деревни. В одной их них между трупов плакал младенец. Никто не хотел подойти к нему из боязни заразиться. И вдруг из пламени возник старик в лохмотьях, побежал к ребенку, укусил себя за руку и дал ему попить своей крови. Герой узнал «дурака», подобравшего его в детстве, склонился перед ним на колени и в первый раз назвал отцом.

182. ПОСЛЕДНИЙ ЛЮДОЕД

Хотя он спал у печки, одетый в парадную форму, прикрытый лучшим своим плащом, нежно-зеленым покрывалом и плотным знаменем своего пыточного отделения, он все равно мерз зимой. Ему отвели квартиру рядом с казармой карабинерского запаса, чтобы соседи, не верившие, что он утомлен старостью, не боялись за своих детей. Низкий потолок современной постройки заставлял его ходить по дому пригнувшись. Сотни окороков висели вдоль стен, оставляя лишь узкий проход — от крепкого кресла до бескрайней кровати. Благодаря длинному письму военного министра министру здравоохранения, где разъяснялась опасность держать его на голодном пайке, он был обеспечен необходимой пищей. Каждый окорок — он съедал по одному в день — спасал ребенка. В благодарность за этот жест он разрешил посещения, от десяти до одиннадцати утра, групп школьников в сопровождении священников и официальных лиц. Ребята, в робком восхищении,

предлагали ему шоколадки, и он принимал, чтобы скрыть обильное слюноотделение от запаха этой теплой плоти… Он оставался неудовлетворенным, и поэтому остаток дня тянулся невыносимо долго. Музыка также не служила утешением, поскольку — как бы он ни старался делать изящные движения — его ручищи ломали скрипки и клавиши. С этим демократическим лицемерием не приходилось и мечтать о таком развлечении, как казнь государственного преступника. Его товарищами могли бы стать книги, но было неловко попросить об изготовлении громадных очков, и приходилось скрывать свою близорукость. Когда кадеты из военного училища приходили поглазеть на него, он брал в руки Библию и с блаженной улыбкой притворялся, что читает ее, — словно это занятие компенсировало сполна отсутствие людоедки, которая помогла бы ему создать милую палаческую семейку.

В ночь накануне ежегодного визита президента с супругой — они должны были вручить ему пластмассовую золотую медаль, награду за «обретенную овечью сущность», как окрестили эту добродетель психологи, — ему приснился дурной сон. Он был одет как святой Христофор и пожирал пятилетнюю девочку. Он съел ее всю, кроме пальцев на руках и ногах. Все двадцать он спрятал затем в окороках и пробормотал: «С надеждой на облегчение я не чувствую боли». Он проснулся, исходя слюной, посмотрел на висящие окорока и заплакал.

Когда прибыли президент со своей свитой, он не смог подняться с кресла — только издал приветственное урчание, слабенькое для него, но оглушающее для гостей. По этой причине первая дама государства, которой выпала честь повесить медаль на необхватную шею, подошла к нему, дрожа с ног до головы. Резкий запах адреналина, широко открытые глаза, бритые волосы под мышками и на лобке пробудили в людоеде плотоядность, которую он считал навсегда побежденной. Он взял президентшу за руки — раз — и оторвал их. Потом одним махом откусил ей голову и разжевал. Свита, повалив президента на пол, бросилась, топча его, к двери. Людоед сгреб их, как виноградины с аппетитной грозди. Меньше чем в четверть часа он съел всех. Облизнувшись и удовлетворенно рыгнув, он начал отдавать себе отчет в содеянном. Тысячи сирен завыли в его мозгу, покаянные мысли стали терзать его душу. «Я оставил страну без правительства! Какой ужас!». Плача слезами размером с голубя, он принялся выбрасывать свои окорока в окно. Когда стены остались голыми, а снаружи войско, оправившись от шока, уже наставило на него стволы, он взял разбросанную одежду и обувь своих жертв и вышел на улицу. Там он упал на колени, разбив мостовую. От его рыданий затряслись окрестные дома. Толпа и солдаты, не смея шевельнуться или сказать хоть слово, наблюдали за его тяжким, искренним раскаянием. Генерал начал произносить приказ о расстреле. Но тут вице-президент, который не вошел к людоеду со всеми остальными из-за того, что решил выкурить сигаретку, прервал командующего: «Стойте! Этот человек — не преступник, он вершитель правосудия! Теперь я могу открыть, что покойный президент украл все золото из казны и отправил его в мешках, под присмотром супруги, в швейцарский банк. Поскольку верховная власть оказалась отныне в моих руках, я назначаю дона Вирхилио Гонсалеса Варгаса (таково его имя, если не ошибаюсь) государственным палачом. Все политики, которые уклонятся от демократического пути, будут пожраны нашим соотечественником-патриотом!».

Людоед дожил до ста десяти лет, не требуя больше окороков, хорошо питаясь, растолстев до размеров горы, и при каждой аппетитной казни раздавались аплодисменты всей страны. Он умер в своей бескрайней кровати, отдавая честь по-военному. Похоронили его в большом гробу, покрыв государственным флагом… На следующий день после его кончины в республике воцарился хаос.

183. ШАРИК

Из-за формальностей протокола королю, безжалостно тиранившему народ, приходилось выезжать из замка в золотой карете, следовать по центральному проспекту до парка, где его ждало войско, и отдавать почести знамени. Недовольство хищническим режимом было столь велико, что тиран опасался за свою жизнь. Охрана принимала все мыслимые меры предосторожности. Первое лицо государства было облачено в кольчугу, карету в пути окружали всадники с копьями, а вдоль улицы стояли солдаты со шпагами, чтобы народ не приближался к золоченому экипажу. На крышах и в окнах виднелись тысячи лучников, готовых выпустить стрелы при малейшем подозрительном движении. Все пути подъезда были перекрыты, на центральный проспект допускались лишь граждане, надлежащим образом зарегистрированные. В довершение всего, стены и крыша кареты были обиты толстым железом. И вот парад! Устрашенные люди в толпе не смели шевельнуть пальцем. Какой-то старик чихнул — его тут же пронзила сотня стрел… Сын одного из охранников играл в шарики, пристроившись рядом с отцом, пока тот наблюдал за зрителями. Увидев пышную и грозную карету, сын перепугался и выронил шарик. Тот покатился между конских копыт и попал прямо под колесо; наехав на шарик, оно соскочило с оси, карета перевернулась, и тиран был раздавлен ее тяжестью.

184. ПОЛКОВНИЧЬЯ ВОШЬ

Вошь жила смиренно, ведая лишь о пустыне на голове обритого солдата. Она не жаловалась на свою участь — ее предки из поколения в поколение обитали в этих краях — и, зная лишь дурно пахнущую кожу, была неспособна помыслить о лучших местах. Судьбе было угодно, чтобы полковник устроил смотр потному войску. Взволнованная, вошь тоже подняла одну из передних лапок в военном салюте; затем внезапный порыв ветра оторвал ее от зловонного пристанища и перенес на голову полковника. Насекомое преисполнилось гордости. «Вся армия под нашим командованием!» — воскликнула она. Жаркое ощущение власти над другими объяло ее сердце. С того дня вошь запрезирала своих сородичей. Более того: она взмолилась небесам, чтобы ее хозяин уничтожил их, столь грязных и уродливых. Вцепившись в благоухающую шевелюру, она чувствовала себя владычицей мира, которой все повинуются. И вдруг вспыхнул бунт; солдаты сожгли полковника из огнемета. Хотя вошь без конца кричала: «Я невиновна!», она сгорела вместе с приютившей ее головой.

185. ЛЕВ И ОСЕЛ

Лев единодушно был избран Повелителем леса. Поначалу высокая должность наполняла его гордостью, но через несколько дней он встревожился. На каждой поляне, во всех уголках леса вспыхивали ожесточенные схватки. Никто не мог спокойно ходить по тропинкам. После заката звери, дрожа, закрывались в своих норах. Многие виды животных раскрыли секрет добывания огня и постоянно жгли костры, готовые спалить лес при необходимости, даже ценой гибели большинства обитателей. Повелитель призвал к себе Осла — первого министра — и горько расплакался в его большое ухо:

— Мой верный соратник, у меня не достанет сил справиться с такой тяжкой задачей! Мы движемся ко всеобщей гибели!

Осел, сильно напрягшись, подумал и сказал:

— Любезный мой хозяин, если вам не дается решение сложной задачи, попытайтесь решить простую, ту, что в ваших силах. Вы можете привести к покорности весь лес?

— Нет!

— Тогда приведите к покорности тот участок, где вы живете.

— Я не могу, — ответил лев, — при дворе все завидуют друг другу, и я неспособен собрать войско!

— Тогда приведите к покорности свой двор!

— Невозможно! В моем семействе идут такие споры, что у меня нет времени думать о чем-то еще!

— Тогда, Ваше Величество, наведите порядок в семье!

— Не могу, осел ты эдакий, ведь я сам разрываюсь между стремлением послужить моему народу и плотоядным желанием сожрать его!

И хищник прыгнул на первого министра. Осел, уже поедаемый, успел подумать: «Это из-за того, что я попытался сначала сделать более совершенным льва, а не себя».