Соль чужбины
Шрифт:
— Ну, право на возвращение еще надо заслужить. Любого подбирать не станем: времена не те... Подведем некоторые итоги — для вашей ориентировки, Альберт Николаевич. К своим успехам можем отнести: «проводку» по России Шульгина, дело таких матерых волков, как Сидней Рейли и Савинков, которых мы «переиграли». Это факты, но не по вашему, мы вели с двадцать второго по двадцать седьмой год и добились многого. Есть и проколы. Вот почему считаю долгом остановиться на «Тресте». На ошибках учимся, как призывал Феликс Эдмундович. Тем более — это в значительной степени моя ошибка. Она связана с Опперпутом. Вам известна эта фамилия?
— Из эмигрантских газет.
— Начинал он в конце двадцатого года в Смоленске, в должности помначкомвойсками Западного фронта, хотя мы знали его некоторые антикоммунистические связи. Привлекателен, молод. Страшно тщеславный,
На западной границе образовалась целая антисоветская компания: командир запасного батальона Щерба, уездный военрук Максимов, комендант Гомеля Чнбирь, военспец Корсунский. Мы их взялн сразу, одним махом. И сразу я выделил Опперпута. Почему? Нужен был адъютант из офицеров — главное. По происхождению из крестьян, Опперпут, хоть и нарушил наши законы, помог следствию, хотел искупит} вину. Под фамилией демобилизованного Эдуарда Оттовича Стауница мы поселили его в Москве, внедрили в «Трест», а для страховки «укрепили» через второй отдел польской разведки под фамилией «Денисов». Ему поручали проводку людей через «окна». Через него и Якушева шла дезинформация, которую покупали поляки, перепродавая подороже французам и англичанам...
Стауниц сначала работал пристойно, но позднее стал вилять. Я вызвал его на беседу. Он показался мне чрезвычайно нервным, издерганным. Курил одну папиросу за другой, говорил слишком много. Но он клялся, что хорошо выполняет все поручения, обещал верно служить и никогда не отступать от своего обещания. Я сказал: не хочу вас обидеть, но легковерие мне не свойственно. Он ответил, что чужд вероломству и хотя его прошлое дает основание для подозрений, он вновь готов доказать преданность. Я полагал, у Опперпута нет пути назад.
И ошибся. С появлением Марии Захарченко и других доверенных Кутепова Стауниц, связавшись с ними, стал заниматься валютными махинациями, а затем, переправляя в очередной раз Захарченко через «окно», удрал с ней. «Переправщик» счел себя не в праве задерживать его. Через «Трест» мы объявили Стауница провокатором, пустив в обращение записку, оставленную им жене. Там были такие слова: «Ты услышишь обо мне как о международном авантюристе».
Пришлось принимать срочные меры, чтобы полностью нейтрализовать его. Ряд эмигрантских газет сообщил: «Опперпут — чекист, он вводил РОВС в заблуждение, поставляя ложные сведения и имитируя теракты». Опперпут оказался между двух огней. Первое, что ему пришлось делать за рубежом, — доказывать, что он не агент ОГПУ. Он ответил всем сомневающимся через рижскую газету «Сегодня». Клялся в лояльности, выражал готовность к любой проверке, обещал даже взорвать в Москве здание, где работают главные советские чекисты. По старому знакомству за него поручилась Захарченко. С ней и бывшим офицером Вознесенским они снова перешли через финское «окно», добрались до Москвы.
Артузов налил себе холодного чая, выпил залпом. Встал, подошел к простенку, открыл карту Москвы — коренастый, крупноголовый, широкоплечий, с широкими скулами, темно-серыми выразительными глазами. Показал карандашом на карте:
— Малая Лубянка — вот. А тут, в бывшей гостинице «Бристоль», общежитие чекистов. Теракт психологический в первую очередь — взорвать общежитие, хотя и человеческих жертв было бы предостаточно. Под самым-де носом ОГПУ.
Захарченко и Вознесенский прикрывали. Стауниц проник в здание, заложил мощный мелинитовый заряд и шашки. Но взрыва не произошло: проснулось несколько человек и с риском для жизни обезвредили устройство. Террористов погнали к западной границе. Первым, отказавшись сдаться, был застрелен Стауниц-Опперпут. Ну, а позднее — остальные. Пришло время закрывать «Трест». — Артузов, заложив кулаки под мышки, твердо прошелся по одной половице. Подумал, остановившись возле окна, и, глядя через занавеску на московские крыши, сказал: — Хорошо поработали. Но ошибки были. Недооценили противника — это тоже факт. О своей ошибке я докладывал Коллегии: никуда не денешься, провел меня Опперпут. —
И тут же, повернув крепкую шею и словно оттолкнувшись от окна, пошел к креслу, говоря с улыбкой: — А знаете, кто нам с МОЦРом[59] помог бороться? Бурцев! Великий разоблачитель! Шерлок Холмс и Нат Пинкертон российской журналистики — дома и в эмиграции. Нюх у него был, он и подсказал нам, чем мы должны заниматься. Читали? Он опубликовал все.— Бурцева не припомню, а вот высокие отзывы Струве и Керенского о нашей работе — да.
— Три задачи поставил Бурцев перед собой и нами. Организовать наблюдение за контрреволюционным элементом, войти в сношение с иностранными контрразведками и организовать наблюдение за ними, объединить все эмигрантские контрреволюционные организации и попытаться руководить ими. И на оперативном совещании лучше не сформулируешь, а? — Артузов коротко засмеялся. — Приказано прислушиваться к Бурцеву. И поближе присмотреться к вашему старому знакомому Знаменскому, которому «Внутренняя линия», перестроившись, поручила охрану руководства РОВСа, предложив стать глазами и ушами воинского союза.
— Запомню.
— Не так давно русские офицеры весьма неохотно принимали в свою среду «голубые мундиры»[60]. Теперь иное. Полное пренебрежение к нравственному чистоплюйству, как высказываются господа сиятельные, равнодушие к крови и грязи. Во имя исторической миссии. Перед нами качественно новая эмиграция. Вы правы: продавшие свою честь легко становятся покупателями чужой чести. Пойти на сделку с совестью всегда легче под руководством уже предавшего совесть. Мы с вами наблюдаем антисоветскую часть эмиграции. Теперь она деморализована. И у нас иные задачи: мы вышли на борьбу с контрразведками мира, ибо они охраняют тех, кто не расстался, да и не расстанется никогда с идеей уничтожить государство рабочих и крестьян. И «дубьем», и рублем. А в головном отряде пойдут фашисты, сблокированные с самими неразоружившимися эмигрантами.
— Об этом я и хотел сказать, Артур Христианович, — о фашизме. Разумеется, наблюдения в пределах моего европейского района. Моего и «Доктора». Он человек дальновидный, так что я — от нас двоих. Речь идет о молодом поколении эмигрантов, которые поносят стариков за болтовню и опираются на опыт итальянских и немецких фашистов.
— И на японских, — перебил Артузов. — У нас имеются любопытные данные о харбинцах и их лидере Радзиевском. Простите, перебил. Слушаю.
— Мы имеем в виду европейцев, хотя, уверен, они мало чем отличаются от дальневосточных фашистов и группы некоего Вонсяцкого в Америке. Это Национальный союз русской молодежи, хорошо подготовленные террористы, стоящие на крайних антисоветских позициях и идущие на сотрудничество с РОВСом. Пока их небольшая группка, но мы уверены, что и с нее нельзя спускать глаз. Центр — в Белграде. Программа: разработка крайне оголтелой шовинистической идеологии в противовес коммунизму, подготовка кадров для включения в новый «революционный процесс» в России, выработка основ будущей российской государственности. Их называют «нацмальчики».
— О фашизме будет особый разговор на ближайшей Коллегии. Теперь давайте о вас. Что будем делать с Монкевицем? Арестуем? Арестуем вас? Надо обдумать. И срочно: все равно он протрезвеет. А нам нужен еще не один час, чтобы обговорить с вами важную операцию. Вы должны ехать на Кубань, чтоб связаться с местным подпольем и инспектировать его, так? Зачем вам Монкевиц? Для достоверности провала группы? Увеличится достоверность от того, что вас осталось двое?
— У нас ведь общее задание, Артур Христианович. Мы — политические эмиссары. Возможно, уже пожаловала новая группа кутеповских боевиков. И предположим, не Монкевиц, а некто вновь прибывший — старший в группе. И станет дальше проверять меня. Одно дело — наш доклад и донесение с Кубани. Оно пойдет через море, через Болгарию, а меня пока что будут перепроверять. А тут — вот он, свидетель. Весь опаснейший путь рядом прошли.
— Уговорили! — Артузов вновь откинулся на спинку кресла. — Но нам вы нужны хотя бы на сутки... — он подумал» прикрыв глаза и что-то прикидывая в уме. — Пятерку мы взяли только что. Одного отпустим к вам. Для этого организуем драку с милиционером» скажем.
— На драку может не пойти. Новенький для меня абсолютно темная лошадка. И кого вы решите отпускать?
— Ладно, это наша забота, берем все на себя. Арест у вас завтра в полдень. По недоразумению, часов в пять.
— Дома? Монкевиц может не выйти.