Соль под кожей. Том первый

— Та фотография… Я не пьяная и никогда ничего не принимала. Просто мне стало очень плохо. Не знаю почему. Может, просто несвежие креветки и…

— Зачем ты оправдываешься? — перебивает мой лепет незнакомец.

В самом деле — зачем?

— Я не знаю, как она попала в сеть, — все-таки упрямо продолжаю свою никому не нужную исповедь. — Там точно не было журналистов. Но, может, кто-то из прохожих заснял? Я правда не знаю. Оно было сделано за месяц до того, как отец… как отца…

До сих пор не могу набраться смелости произнести это вслух: «… до того, как как отца бросили в тюрьму».

— Я даже не знала о его существовании.

— Самое паршивое фото вдруг всплывает в самый «подходящий» момент. — Мой собеседник снова растягивает слова как жвачку.

— Дерьмо случается, — произношу затертую до дыр фразу.

— Правда в это веришь? — Он хмыкает и, проиграв атрибутом своей единственной страсти, капитулирует и закуривает. Но на этот раз дым от его сигареты уже не кажется таким тошнотворно горьким. — Знаешь, русалка, я голодный. Вставай, покормлю тебя чем-нибудь, от чего тебя стошнит чем-то более благородным на вид.

Я не понимаю, почему вместо очевидного отказа, моя голова согласно кивает, а тело как по команде поднимается ему навстречу. Правда, подняться довольно тяжело, как раз сейчас его помощь была бы кстати, но он больше не пытается. Наоборот — как нарочно отходит подальше, словно боится замараться в исходящий от меня запах. Как раз сейчас я отчетливо слышу, что пахнет от меня совсем не нишевым парфюмом.

Мой спаситель что-то бормочет себе под нос, потом собирает разбросанное по песку содержимое моего рюкзака и начинает швырять в воду, как будто участвует в не объявленном конкурсе «кто дальше». Это так его забавляет, что на какое-то время он как будто вообще забывает о моем существовании, но потом вдруг резко оборачивается, окидывает взглядом с ног до головы и снова командует:

— Раздевайся.

— Что?

— Не хочу, чтобы ты испачкала мой новый кожаный салон.

— Ты вообще нормальный?! — У меня зуб на зуб не попадает то ли от холода, то ли от возмущения.

— Я обычно не повторяю дважды, но сделаю скидку на твое состояние и со всем участием к твоему положению, сделаю исключение. — Мужчина становится напротив, подается вперед, слегка вторгаясь в мое личное пространство, но ощущается это так, будто в ответ на еще одно непослушание, он просто меня проглотит. — Ты грязная. От тебя воняет. А у меня выписанный из Италии эксклюзивный бежевый кожаный салон. Очень дорогой. Слишком новый, чтобы я хотел от него избавиться таким варварским способом. Поэтому, если ты готова к нашему дальнейшему сотрудничеству и хочешь иметь меня в качестве… ммм… покровителя, то тебе придется научиться беспрекословно мне подчиняться. Учиться нет времени, начинать придется прямо сейчас. Прости, что не могу дать фору, но если это тебя утешит — я никому не иду на уступки и принципиально не играю в поддавки: слабакам это не поможет, сильных унизит.

Теперь я уже могу хорошо рассмотреть его лицо. И он оказывается немного моложе, чем мне показалось в самом начале. Лет двадцать пять — самый потолок. Черты лицо, которые трудно назвать привлекательными в прямом смысле этого слова, потому что они настолько заостренные и резкие, что страшно резаться даже простым взглядом. Короткий «ёжик» выбеленных, как нарочно волос, маленькая родинка над правой бровью, шрам поперек переносицы — небольшой, но непроизвольно притягивающий внимание. И глаза. Стеклянно-серые, холодные, жесткие. Точно такие же, как его тонкие, немного бесформенные губы.

А еще он довольно бледный, хотя вряд ли такой человек не может себе позволить круглый год носить натуральный средиземноморский загар.

Я не задержала бы на нем взгляд, если бы случайно встретила на улице, но однажды посмотрев — от него невозможно дистанцироваться, и будет хотеться смотреть снова, и снова, и еще, и опять. Не красивый (в привычном смысле слова) магнит.

Только когда мои ноги снова внезапно окунаются в холод, я замечаю, что все это время непроизвольно пятилась назад, и мои ноги снова по щиколотку в воде. Только сейчас она ощущается настолько ледяной, что идея искупаться и снять жар, которая еще полчаса назад казалась мне вполне здравой, теперь смахивает на внезапный приступ безумия.

Его телефон снова настойчиво трезвонит, и пока незнакомец перефокусирует внимание на звонок, я, согнувшись чуть не вдвое, выбираюсь обратно на берег. Подальше, так, чтобы до меня не долетали даже колючие брызги.

Мысль о том, чтобы раздетой сесть в машину в совершенно незнакомому мужчине уже не кажется такой безумной. В конце концов — разве мне есть что терять? У меня теперь даже документов нет, хотя плавающие в воде жалкие крохи моей жизни — последнее, о чем я стала бы горевать. Оказалось, что даже самых принципиальных легко сломать голодом и лишениями.

Пока мой собеседник отходит, сдержано, но не менее зловеще отчитывая кого-то на том конце связи, я медленно стаскиваю с себя сначала штаны и носки, потом — промокшую насквозь толстовку. Делать эту окоченевшими руками, когда зуб на зуб не попадает — то еще испытание, так что к тому времени, как я заканчиваю, незнакомец как раз заканчивает и окидывает меня взглядом. Я ожидаю хоть какого-то одобрения, но он только еще больше хмурится.

— Я имел ввиду — полностью.

— Ты точно псих.

— Поверь, — он еще раз, для большей убедительности, как будто сканирует меня с ног до головы, и выражение его лица становится подчеркнуто брезгливым, — последнее, что я бы захотел делать с этим телом — так это его насиловать.

Я кое-как прикрываю себя руками, но хотя бы не краснею. За последние недели я наслушалась о себе много горькой правды, в особенности — о своих «жирных» формах. Заодно узнала, каким многогранным может быть человеческое лицемерие: пока я была дочерью «самого Александра Гарина», меня называли миленькой, славной, «кровь с молоком» и как угодно, как будто мой сорок восьмой размер при росте метр шестьдесят — это абсолютная норма. А потом, когда я стала дочерью «того самого коррупционера Гарина», то резко превратилась в «жирную корову», «сало», «уродливую жабу» и массу других нелицеприятных эпитетов, которые сначала стояли комом в горле, а потом я научилась проглатывать и это, точно так же, как приспособилась питаться подобранными на скамейках в парке сухариками и чипсами.

— Я… не могу… раздеться… совсем. — Голос до противного дрожит, но это от холода, а не для драматического эффекта.

Но мой странный новый знакомый, похоже, думает, иначе.

— Как хочешь.

Он дергает плечом — о чем бы ни был тот телефонный разговор, после него его хорошее настроение улетучилось. Мне остается только стоять полуголой и продрогшей на песке, пока он быстро возвращается к машине и садится на заднее сиденье.

— У тебя есть еще одна минута моего времени! — слышу его приглушенный голос из салона.

Моя красивая и беззаботная жизнь любимой папиной дочки, превратилась в кошмар из книг Стивена Кинга, но я по-прежнему за нее цепляюсь. Что может быть еще хуже уже случившегося? Последний раз я принимала душ… боже, неделю назад, когда меня на одну ночь приютила Марина — моя университетская приятельница, но уже утром ее мать демонстративно громко высказала ей, что они и так ютятся впятером в двушке, и зарплаты отца не хватит, чтобы прокормить еще один рот. Я была очень благодарна Марине даже за попытку помочь — кроме нее, все остальные от меня просто отвернулись, блокировали мой номер или говорили такие ужасные вещи, после которых я точно не стала бы обращаться за помощью даже если бы от этого зависела моя жизнь. Поэтому, чтобы не ставить подругу в неловкое положение, потихоньку выбралась в коридор и ушла по-английски, не прощаясь.