Соль
Шрифт:
– Ну конечно. Твои глаза остались прежними, их все так же раздражает хлор.
Я снова улегся, собираясь вздремнуть, но она легонько шлепнула меня по груди.
– Ты не можешь спать здесь, Петя, – объявила женщина. – Если ты устал, можешь найти себе местечко на полу в соседней пещере. А здесь я сейчас буду оперировать другого пациента.
Ухмыльнувшись, я встал и попробовал ее поцеловать, но она оказалась сильнее только что прооперированного больного мужчины.
– И все же, – заметил я, натягивая одежду, – приятно увидеть тебя снова.
– Я рада, что тебя не убили, – отозвалась
– Помнишь, что говорил твой Лукреций? – спросил я. – Постоянно летящая пыль. Я думаю об этом время от времени. Хорошее объяснение устройства вселенной. Может, он что-нибудь и про войну писал, твой Лукреций?
Но Зорис не так-то легко заговорить зубы.
– У меня не так много времени остается на чтение в последние дни, – ответила она отрывисто.
Потом, когда я уже собирался уходить, она добавила низким голосом:
– О тебе ходили разные слухи.
И дальше продолжила после короткой паузы:
– Ты называешь людей, рядом с которыми сражаешься, своими.
Я не нашелся, что ответить на это.
– Многие утверждают, что ты и раньше был ригидистом и поклонником иерархической системы. Что вел себя подобным образом даже во время путешествия. Что ты спишь и видишь, как взбираешься на самую верхушку иерархической лестницы и забираешь власть в свои руки. Что ты приказываешь людям во время боевых действий, как будто они – рабы, как будто они принадлежат тебе.
Я медленно вдохнул.
– Война, – наконец смог выговорить я, – это странная призма, которая все искажает, как я думаю. Я говорю на войне такие вещи, от которых меня тошнит в мирное время. Я ведь никогда не был ригидистом.
– О да, конечно, – поспешно сказала Зорис, – никто и не сомневается в этом. Естественно, пока идет война, тебя будут превозносить до небес. Никто не знает более эффективного способа вести войну.
– Но, – поднажал я, – ты никогда не займешься со мной сексом?
– Нет, – просто ответила она, а потом занялась какими-то своими делами и скрылась из моего поля зрения.
Я ушел и проспал несколько часов. Но позднее в тот же день осознал, что Зорис говорила правду.
Многие люди презирали меня, некоторые даже плевали в лицо или кидались с кулаками. Однако примерно столько же народу собиралось вокруг меня, они отдавали мне свою еду. Порции служили деньгами, потому что пищи было очень немного; они «покупали» право говорить со мной, но я настолько оголодал, что даже не замечал это извращенное отношение ко мне. И все эти люди почитали меня чем-то вроде талисмана, который гарантировал им победу над Сенаром.
Я как бы превратился в бога. Военного идола.
Эти размышления вызывали отвращение, нагоняли депрессию. Или может быть, я просто так своеобразно реагировал на операцию или на прогрессирующую внутри меня болезнь.
Мне внезапно пришло в голову, что я настолько всесторонне приготовился умереть, что даже испытывал наслаждение во время битвы, в моем разуме царила чистота. И в то же время с болью, сравнимой с переломом кости, я понял, что теперь существование в обществе людей осквернило эту чистоту.
Я провел вечер в разговорах с группой примерно из тридцати человек, большая часть которых приходилась мне близкими друзьями, а с остальными
я хотел бы завести хотя бы приятельские отношения в будущем. И так мое желание умирать уменьшилось, а чистота разума приобрела серый цвет. Той ночью я спал на кровати, вырубленной в скале, наподобие матраса, наполненного мягким пластиком. Любовным утехам со мной предавалась какая-то женщина – немного постарше ребенка. Но на этот раз половой акт не предвещал освобождения духа от тела, не освещал прелюдию к битве: как раз наоборот, он привязал меня к этому миру, к дальнейшей жизни.Тремя днями позже я повел мою (итак, притяжательное местоимение) группу партизан убивать сенарцев на территории бывшего Алса, но сделал это с нараставшим чувством раздражения от необходимости идти в атаку.
И все же пришлось снова убивать.
6. ДАР
Это продолжалось двадцать шесть месяцев. Неужели так долго? Да нет же, наверняка меньше. Я все эти годы жил в командном бункере, провел там гораздо больше времени, чем в любом другом месте. Но наша война принесла Сенару славу, Бог и свобода победили. Сомневавшиеся были, как всегда, но такие люди никогда не остаются долго при своем мнении.
Наша нация – самая сильная и гордая из всех. Нас выбрал Господь, чтобы через наши руки придать форму новому миру. Но война ужасна, мы все пострадали от нее.
Да, пострадали все – от самых бедных до самых богатых и знаменитых. Все мы молились, чтобы хватило силы выстоять, у всех возникал страшный вопрос: а стоила ли овчинка выделки? Не много ли жизней отважных мужчин положили мы на этой пусть славной, но все же кровавой войне?
Однако война была неизбежна и необходима. Никто не сомневался. Я смотрю сейчас на соль – соль, которая нас окружает, и молю Бога дать мне ответ, что означает сей ландшафт. Я всегда думал, что Соль – это место для слез, но теперь изменил свое мнение. Что, если бы соль потеряла свой вкус?…
Война стала приправой к пище. Без нее наша жизнь напоминала бы утомительное бесконечное брожение по кругу: посадка растений и сбор плодов, брак и рождение детей, взросление, старение и смерть. Но война дала нам цель, интерес, возбуждение. Пища приобрела специфический вкус. Как соль необходима в организме, так и война – в теле и политики, и жизни вообще. И теперь я могу вознести хвалу Богу за то, что Он выбрал такой подходящий символ нашего существования. Планета – это ребус в божественном замысле.
Вот уже полтора года прошло, как моего Жан-Пьера нет со мной. Его сразила игла снайпера: неведомый стрелок, словно трус, из-за угла выполнил свою задачу, которую нашептал ему на ухо Змий! Спрятался в темноте на безопасном расстоянии и отравил счастье Эдема…
После этого я пребывал в ярости несколько недель. Крушил мебель в своем бункере в приступе гнева и бесконечного горя. Выл как животное. Мои генералы вылетели из кабинета в ужасе, когда я голыми руками отбил край деревянного стола. Позже – воспоминания все еще причиняют боль, которая мешает мне вести повествование, – сидел в ванной комнате при кабинете. Сидел на полу, в неясном свете ламп, и рассматривал себя в зеркалах на потолке и дальней стене.