Солдат идет за плугом

Фрау Блаумер замолчала, и девушка смутно припомнила невысокого человека с винтовкой под мышкой.

— Ты не должна забывать ни на минуту, Кристль, что ты помолвлена с офицером немецкой армии! — внезапно переменила разговор фрау Блаумер, подчеркивая каждое слово. — Он жив и вернется. Помни: война не проиграна и уж, конечно, — не кончена. Ты живешь для своего жениха, понимаешь? Ты суждена ему навеки. Только ему, дочь моя!

Мать подошла к девушке, погладила Кристль по голове своей нервной рукой и обняла ее.

— Если они не вернутся, нам незачем жить на свете, — заключила она, глядя в пространство увлажнившимися глазами.

Кристль тоже заплакала и обхватила шею матери руками.

Они легли очень поздно. Фрау Блаумер почти не сомкнула глаз до утра. В ее сознании проносились обрывки мыслей, образов, даже фраз, которые она никак не могла связать в одно целое…

Наконец она забылась…

Ей приснилось, что она наряжает Кристль для какого-то торжества. Может быть, к свадьбе. Она одевает ее тщательно, с любовью. Девушка вся в белом. Майская роза! И вот жених приближается к ней. На нем высокая фуражка, на мундире сверкает свастика…

"Беги, дитя мое, беги к нему, встречай, поцелуй его", — подталкивает она Кристль.

Девушка кидается навстречу жениху, раскрывает объятия, но потом удивленно оглядывается, словно не узнав его, и останавливается в недоумении.

— Целуй орла! — из последних сил в отчаянии кричит фрау Блаумер, не слыша своего голоса. — Целуй орла на свастике, — хрипит она беззвучно, — орла!

А Кристль, наплакавшись на груди у матери, крепко заснула, и под утро ей приснился пастух…

…Вот он стоит на склоне зеленого холма, а возле него мирно пасутся его белые овечки… Она видит знакомую тропинку, что ведет к домику Хильды Кнаппе. Вот и лицо пастуха… Сомнения нет — это Грегор… Голова его не покрыта.

Кристль скользит взглядом вдоль тропинки. И вот ниже… Из груди Кристль вырывается сдавленный крик, и она просыпается.

Еще и сейчас, проснувшись, она видела того, кто стоял в конце тропинки. Это тот, другой! Он стоит, сдвинув каблуки, вытянувшись по-военному, откинув голову и одеревенело подняв руку в приветствии "хайль!"… Он загородил ей дорогу, он не дает ей пройти…

На дворе уже утро. Кристль видит лицо матери, спящей тревожным, неспокойным сном. На полу, съежившись от утренней прохлады на своем коврике, сладко спит Ирена. Она по-детски причмокивает губами.

Кристль встала с постели и начала торопливо одеваться.

Решение созрело в ней еще вечером, в то время как она слушала речи матери, но только сейчас она отдала себе в этом отчет. Она умылась и собралась уже идти, когда раздался спокойный голос матери:

— Куда ты так рано, Кристль?

— На работу, мамочка. Иду в замок. Ты сама знаешь — давно бы следовало.

— В замок? Не забудь захватить с собой флакончик, — предупредила ее мать.

— Я не забыла, мамочка.

Девушка поцеловала мать и побежала туда, где над деревней высилась бывшая резиденция барона фон Клибера.

Случилось так, что Кристль с первого дня пришла на работу раньше всех и привлекла к себе этим всеобщее внимание. А несколько дней спустя девушки уже шептали друг дружке: "Gregor hat schon eine Geliebte!" [42]

Что же касается Кондратенко, зоркий глаз его примечал многое с того утра, когда Кристль впервые появилась в замке. Впрочем, только он один и позволял себе иногда подшучивать насчет девушки и Григоре.

Асламов и остальные делали вид, что ничего не замечают.

42

У Грегора уже есть возлюбленная (нем.).

Да и что, собственно, они могли увидеть?

Глава XI

Во времена не столь уж отдаленные большой амбар во дворе замка был, несомненно, полон всякого добра. Теперь он был пуст, и нелепыми казались на нем толстые засовы и тяжелый замок, ключ от которого Иоганн до сих пор никому не доверял. Внутри, около высокой и широкой, словно ворота, двери был сложен стожок прошлогоднего сена. Только и всего. Правда, кое-где висели на гвоздях остатки старой упряжи, вышедшей из употребления, свернутые кольцом шланги, стояли рядком деревянные лопаты, красная облупившаяся веялка и всякая мелкая рухлядь, но все это не изменяло запущенного вида помещения.

Пол был дощатый, посредине амбара выстроились в ряд, словно стройные колонны, четыре дубовых опорных столба.

Возле стога стоял, опершись на вилы, старый Иоганн, а рядом, привалившись спиной к столбу, поставив ногу на опрокинутый чурбан, Фриц Хельберт.

Молодой немец был в своем обычном рабочем фартуке и фуражке военного образца, в руке он держал молоток из тех, которыми можно пользоваться как топориком, и не только заколачивать, но и выдергивать гвозди.

Фриц сосредоточенно стучал молотком по столбу, словно хотел насадить его покрепче на ручку, но внимательный взгляд мог бы заметить, что столяр делает это машинально.

— Ну, старик, — обратился он к Иоганну, — решишься ты когда-нибудь или нет?

В тоне и замкнутом выражении лица его было что-то насмешливое, циничное, скучающее. При всей его ловкости и силе в нем сейчас было нечто жалкое.

Взгляд близоруких глаз Иоганна, много повидавших на своем веку, был еще достаточно зорок, но он обходил Хельберта, словно старик не хотел ничего видеть. Его большое старое ссутулившееся тело, опущенная голова — все чем-то напоминало связанного быка: его стегают бичом, его ждет нож мясника, а он стоит, не издавая ни звука, не просит пощады, одна надежда — рога.

Фриц тесал топориком крепкую древесину столба; он скоблил его, стараясь подвести лезвие под шляпку вбитого гвоздя, чтобы выдернуть его. Вот он подцепил краешек, топорик вошел глубже. Хельберт изловчился, и вдруг — крак! "Zum Teufel!" [43] — скрежетнул он зубами и побагровел. Шляпка отломилась, а гвоздь остался глубоко в дереве. Теперь уже не вытащишь!

— Дрожишь, трус! — процедил Хельберт сквозь зубы, вогнав в чурбан топорик так, что бородка его наполовину ушла в дерево. — Давай, старый, перекидаем этот стожок в сторону, посмотрим, что под ним зарыто. Перетащим его сюда.

43

К черту! (нем.).

Столяр неторопливо сунул руку в карман, нашитый посредине фартука, где мастеровые держат складной метр или красный карандаш для отметок, и вытащил оттуда маленький блестящий дамский револьверчик. Он опустил его в карман брюк, схватил такие же вилы, как у старика, и с силой воткнул их в сено.

Внезапно, почувствовав чей-то взгляд, он непроизвольно потянулся рукой к карману и быстро поднял голову. Действительно, у приоткрытой двери кто-то стоял. Это была Берта Флакс, кухарка. Она спокойно поглядела на одного, на другого, а Хельберт все не мог решиться отвести руку от кармана.