Солдат идет за плугом

На нем был короткий непромокаемый плащ, брюки гольф и тяжелые желтые ботинки на толстой подошве. В руке он держал кепи из желтой мохнатой ткани, похожей на мех. Вся одежда его была удобна, прочна, словно ее владелец собрался на охоту на несколько дней, а может быть, и недель.

Подойдя к Фрицу, незнакомец остановился, окинул неторопливым взглядом его форму, погоны, затем пристально посмотрел в глаза и уверенно спросил:

— Простите, ваша фамилия Хельберт?

Получив утвердительный ответ, он покровительственно взял Фрица под руку и сказал, что хорошо знаком с его отцом — Отто Хельбертом. У них были даже кое-какие деловые отношения. Потом назвал себя:

— Барон фон Клибер. Фон Клибер, — подчеркнуто добавил он после короткой паузы. — А вы удивительно похожи на Отто… Поразительное сходство. Мы встречались на Лейпцигской ярмарке…

Он задумчиво провел рукой по бровям.

— Ваш отец жив или тоже пал жертвой вражеского вторжения? Я должен, дорогой друг, сообщить вам кое-что, — продолжал барон.

Он снова мягко взял Фрица под руку, и оба направились к пароходу. Здоровенные солдаты в коричневой форме, охранявшие трап, почтительно расступились и впустили фон Клибера и его спутника на палубу. Барон и Хельберт спустились в просторную каюту.

Она была комфортабельно обставлена: массивная мебель, мягкие ковры и картины на стенах, кресла, похожие на колыбели… Эта солидная мебель, роскошное убранство и тишина — такая, что сюда не проникал снаружи ни один звук, — на мгновение создавали впечатление, будто в мире все прочно и надежно, нет паники, беженцев и на острове ничего не случилось, все остается на своем месте.

Фон Клибер предложил Фрицу душистую сигарету, закурил сам. Потом остановил долгий взгляд на молодом унтер-офицере, стоявшем перед ним, и, прищурив от дыма один глаз, спросил его:

— Что же предполагает предпринять в этом хаосе сын Отто Хельберта? Как он думает уберечь свою голову от тяжелой дубины большевиков?

Барон прошелся по каюте и снова повернулся к Хель-берту.

— Если б вам подыскать какой-нибудь заброшенный хуторок, развалину, где можно до поры до времени свободно вздохнуть! На нашем пароходе, видите ли, места распределены до последнего…

— Я не выношу беглецов! — не выдержал Хельберт. — Это дезертиры и трусы. Среди них мне нет места. И никогда не будет! До сих пор я не чувствовал себя воином. Я был чем-то вроде архивариуса, если хотите, и ничем больше. Я не был солдатом в полном значении этого слова, но отныне буду. Буду либо сражаться до последнего вздоха, либо сдамся добровольно русским как побежденный сын Германии; но бежать… нет!

— Садитесь, господин Хельберт, садитесь! — заговорил, оживляясь все больше, барон. — Снимите шинель, снимите же! Вот так!

Барон усадил гостя в одно из кресел и, скинув плащ, сел напротив.

— Все это прекрасно, конечно, — заговорил он. — Еще раз узнаю сына Отто Хельберта! Этого и следовало ждать. Перед лицом опасности, вернее катастрофы, из недр нации подымаются новые силы, — продолжал барон как бы про себя. — Все, что вы говорите, благородно и не лишено интереса… Более того. Теперь на сцену выйдут резервы, стоявшие до сих пор в тени. Грандиозные силы готовы вспухнуть и по другую сторону баррикады, если можно так выразиться. Многое теперь меняется, мой друг. Кое-где в высших сферах намечают предложения о новой ориентации, нащупывают новые варианты, быть может, даже новый курс… Одним словом, мы не одни: многое переменится скорее, чем ожидают некоторые. Но, вы понимаете меня…

Барон встал. Взгляд его серых глаз остановился на иллюминаторе, в котором виднелось море.

— …Нужно действовать, молодой человек, — сказал он и внимательно оглядел Хельберта с ног до головы. — Нужны не слова, а дела. Гм… добровольно сдаться как побежденному сыну Германии… Нет, конечно! И об открытой борьбе, грудь с грудью, о которой вы мечтаете, теперь нечего и думать. Да, мой друг, современная ситуация диктует иные методы, иные пути.

Фриц тоже кинул взгляд на круглый иллюминатор. Он увидел море, вздрогнул, быстро поднялся с кресла и отвернулся.

— Мне нет дела до этого. У меня своя дорога, — хмуро, равнодушно бросил он и пошел к выходу.

— Одну минуточку, господин Хельберт… Куда вы собираетесь? — удивленно осведомился фон Клибер.

— Я возвращаюсь в лагерь.

— А вы разве не чувствуете, милостивый государь, что пароход идет полным ходом? Мы уже в открытом море.

— Как так? — глухо спросил Фриц.

— Очень просто, — фон Клибер иронически улыбнулся. — У нас многое теперь случается: кое-кого мы забываем на суше, другие остаются на пароходе… Впрочем, вам терять нечего. Архив, который причиняет вам, очевидно, столько забот, находится там, где ему надлежит быть. Я уверен, что вам и в голову не приходило уничтожить следы, — саркастически улыбнулся барон. — Не так ли, архивариус? Однако будьте спокойны, — продолжал он после короткой паузы. — Мы высадим вас в Ростоке. Потом километров пятьдесят придется вам проделать пешком. Слышали вы о деревне Клиберсфельд? Не слышали? Ну, об этом позже. Кем же вы станете на то время, покуда здесь будут русские? Служащим? Пролетарием? Крестьянином? — в голосе фон Клибера слышался почти приказ.

— В это время и вообще я всегда хочу только одного: работать, — ответил Хельберт, взглянув на него с вензапным ожесточением. — Мне знакомо сапожное, столярное, кузнечное ремесло.

— Браво! — отрывисто воскликнул барон. — Будете плотником. До сих пор вы работали… Гм… Скажем… Вы работали на железной дороге! Русские питают слабость к железнодорожникам. Понятно? Получите документы столяра. Вы работали по ремонту вагонов. Позже вы переоденетесь — думаю, что у команды парохода или у беженцев найдем что-нибудь подходящее… А теперь — коротко о Клиберсфельде…

Глава XIII

Если не присматриваться внимательно, можно было подумать, что дверь амбара — высокая и широкая, словно ворота, — крепко заперта на замок. Но замок висел на одном кольце, а за дверью, в амбаре, старый Иоганн и Фриц Хельберт торопливо перекладывали стог сена. По движениям старика видно было, что он изо всех сил старается не поддаваться усталости и старости; ему обидно было отставать от этого неизвестно откуда взявшегося нахального молодчика, который только что угрожал ему маленьким дамским револьвером, требуя показать, где зарыты драгоценности барона.

Старик так и ждал, что кто-нибудь будет искать эти драгоценности. Правда, он ждал этого скорей от русских солдат и в первую очередь от этого низенького черномазого ефрейтора, которого звали Юзефом. И вдруг этот тип! Не кто-нибудь, а чистокровный немец!

"Ни русские, ни немцы ничего не добьются от Иоганна — не найти им потайного места, — думал старик, привычным движением поддевая сено вилами. — Верно служил он барону в хорошие времена, послужит ему и в трудные".

Старик работал медленно, но ровно, словно износившийся автомат, все-таки способный еще двигаться в определенном ритме. Зато Хельберта работа захватила. Он ничего не видел перед собой, кроме двух груд сена: одна таяла, другая росла на глазах. Казалось, он совсем забыл о цели всей этой работы или по крайней мере потерял к ней интерес. Он глубоко втыкал вилы в сено, чтобы захватить побольше, и, подняв над головой огромный ворох, ловко кидал его на верх нового стога.

Он не гнулся, не кряхтел, не потел и не переводя дыхания работал красиво, уверенно, словно играя вилами. Руки его так и ходили, а лицо смягчилось и как будто отдыхало, согретое внутренним умиротворением.

Наконец стог был заново сложен на новом месте, Хельберт остановился и оперся на вилы. Потом он придвинул поближе чурбан, вытащил из него топор и ненадолго присел, втягивая ноздрями терпкий запах разворошенного сена. Он рассеянно оглядывал то место, где до сих пор стоял стог.

Теперь в полу была видна крышка люка. Лицо Фридриха сразу исказилось. Вздрогнув, он схватил Иоганна за руку, удерживая его на месте, и откинул крышку люка. Под ним была неглубокая яма, притрушенная сеном.