Солдат идет за плугом
Шрифт:
— Внучкина рубашка, — пробормотал немец, неуверенно оглядываясь. — Марта, где ты, Марта? — озабоченно позвал он вдруг.
— Бог мой, да разве во всей этой деревне не найдется христианской руки, чтобы выполнить эту работу? Дайте, пожалуйста, рубашонку, шитье — не мужское дело. Это для Марты?
Но старик как будто не слышал ее слов. Он еще ниже склонил голову к коленям, разгладил заплату, положенную на рубашку.
Марта, услышав зов, появилась в дверях, хотела было кинуться к деду, по, заметив чужую женщину, остановилась посреди комнаты.
Фрау Блаумер тихо позвала ее с непритворной
— Подойди же, Марта, что ты стала? Подойди.
Девочка сделала несколько медленных шажков по направлению к дедушке, серьезно, по-взрослому разглядывая незнакомку.
— Иди же, что ты стоишь, Марта!
Нерешительно ступая, девочка подошла наконец к протянутым рукам деда.
Фрау молча смотрела на нее.
— Дитя военных лет, — вздохнув, глухо сказала она. — О боже мой!
Иоганн поднялся, уступил ей место, а сам оперся о спинку стула.
— Ни отца, ни матери. Как травинка в поле, — продолжала фрау, ставя Марту прямо перед собой. — Вот как живут теперь в нашей Германии, герр Иоганн.
— М-да, — согласился старик.
Не отпуская от себя Марту, фрау Блаумер встала. Отняв властным движением рубашонку у старика, она уселась на чурбан и, как будто пряча девочку от чужого взгляда, который может проникнуть через дверь, начала быстро одевать ее.
Иоганн, часто мигая, следил за движениями женщины.
— Что еще рассказывает Хельберт? — как будто невзначай спросила фрау из-за узкой Мартиной спинки. — Что он теперь еще говорит?
Иоганн, пораженный, вздрогнул.
— Гм, да… Хельберт, м-да… — бормотал он, теряясь все больше перед гостьей, неожиданно нагрянувшей в его дом. — Он в самом деле… Но теперь…
Фрау подняла глаза из-за плеча девочки и пристально взглянула на старика.
— А теперь… теперь что он делает? — настойчиво допытывалась она.
— Теперь он работает в кузне, — быстро объяснил старик, стараясь задобрить женщину.
— Как так работает? — крикнула фрау Блаумер.
Марта испуганно шарахнулась и быстро подбежала к деду.
— Я спрашиваю, что он там мастерит? — раздался повелительный голос женщины. Не получив ответа, она прибавила. — Сундучки, лемехи, подковы?..
— Да, — еле слышно ответил Иоганн, не понимая еще причины гнева благородной дамы. Ведь Хельберт работает и, кажется, бросил думать о всяких глупостях.
И замолчал, охваченный подозрением…
Фрау Блаумер больше ничего не спросила у старика, а тот снова замкнулся в себе и забормотал что-то, не глядя на нее.
Больше она ничего не добилась, но и этого было достаточно. Теперь она хорошо знала, что ей делать. Однажды, держа в руках для отвода глаз какую-то железку, фрау Блаумер перешагнула порог кузни Хель-берта.
— Gruss Gott, mein Schmied! [51] Не найдется ли у вас немного смолы? Мне нужно… — крикнула она во весь голос, стараясь перекричать оглушительный звон молотка и пристально глядя на кузнеца.
Фриц, нагнувшись, словно в глубоком поклоне, над наковальней, выравнивал раскаленный лемех. Услышав слова женщины, кузнец тотчас бросил работу и выпрямился.
— Мне нужна смола… Я тоже хочу кое-что написать… на стене… а то уже забыли… —
тихо, еле слышно прибавила она.51
Бог в помощь, кузнец! (нем.).
Глаза Хельберта сверкнули: но он тут же по-прежнему сгорбился в поклоне над наковальней и куском железа. Руки его двигались с такой ловкостью и даже изяществом, что каждый удар молота, казалось, ласкал потемневшее, уже остывающее железо.
Но фрау Блаумер не оставляла мастера в покое. Она сразу поняла, что не промахнулась. Хельберт был именно таким человеком, какого она так долго искала. Это значило очень много. Притом он днюет и ночует в замке, где можно раздобыть и оружие. И ведь он мужчина.
Какие она совершала подвиги до сих пор? Беседовала с деревенскими женщинами, болтала — и все. Она должна совершить нечто более значительное. Такое, чтобы одним ударом покончить со всеми: и с узкоглазым татарином, и чернолицым, безмолвным, как могила, евреем, со всеми этими солдатами с красными звездочками на фуражках… И с этой седой ведьмой, что вернулась из лагеря… Предательница! За одни разговоры, которые она ведет с людьми в деревне, ее следовало бы расстрелять первой. Немецкая коммунистка! Ходит с высоко поднятой головой, чернит память фюрера. И подлую кухарку, Берту Флакс… Кающаяся грешница! "Нужно искупить содеянное нашими в России!" Ничего, ты скоро получишь искупление, голубушка…
— Мы должны совершить что-то небывалое, чтобы уничтожить все, — проговорила она, подходя к наковальне. — Понимаете, призыв, начертанный вами на стене, молодой человек, еще ничего не значит. Этого мало. Чрезвычайно мало.
Хельберт продолжал работать. Фрау Блаумер, уверенная, что его молчание не может длиться долго, завороженно следила за тем, как железо выгибалось под ударами молота. Стараясь разгадать непонятное усердие кузнеца, вглядываясь в его тонкое лицо, она вдруг заметила, как на его сухом лбу выступили мелкие капельки пота. Быстрым, мягким движением женщина схватила Хельберта за руку.
В кузне стало тихо.
— Вы давно стали кузнецом? Скажите, с каких пор вы… кузнец и… — она нарочно медлила, как медлит игрок, прежде чем бросит козырь, — скажите, кто вас послал в Клиберсфельд? Не сам ли барон?
Хельберт и на этот раз не ответил ей. Он только закрыл глаза. Молоток упал на землю, а освободившуюся руку бывший унтер-офицер поднес к глазам. Некоторое время он плотно прижимал руку к векам… потом опустил ее… И снова открыл глаза. Женщина испуганно отшатнулась, боясь глядеть в его бледное, искаженное, почти неузнаваемое лицо.
Хельберт глубоко вздохнул, вытер фартуком пот, струившийся по лицу, и пошел к двери. Он с трудом перешагнул порог кузницы, волоча ноги, словно тяжелобольной, и исчез.
Женщина тоже стремительно вышла и перебежала на противоположную сторону улицы.
Хотя этот человек не произнес ни слова, фрау Блаумер была вполне довольна встречей. Она была убеждена, что напала на важную птицу. Правда, птица эта упорх-нула, но ничего: далеко не улетит! Фрау Блаумер ясно видела: крыло у птицы перебито. Она сама только что перебила ей крыло.