Солдаты мира

— Толчок. Ноги. Держать. Спина. Кульбит. Шея. Цел. Не брыкаться. Толчок! Поликарпов!

— Я!

— Почему не работаешь?

— А разве можно?

— Нужно!

Дима смотрит на новенького. На полголовы ниже всех, лицо вроде простодушное. Но глаза хитрые. Сильно развиты мышцы шеи — треугольником. Бычок на крепеньких ножках. Хорошо знает немецкий, с разговорником справился за сутки, пока стоял дневальным.

— Вперед!

Вот он стоит, изготовившись к цирковому прыжку.

«Мама, никому и в голову не придет, что я теперь умею».

Перед ним Климов, сзади Божко. Он в одном ряду с настоящими разведчиками. Тельники одинаковые: полоски голубые, под цвет неба.

«Никто из вас не видит, что я вытворяю. Отец, я же родился для ВДВ!»

Он не бежит, а будто семенит к обручу, свеже полыхающему огнем. На ходу лицо его бледнеет, принимает все более удивленное выражение — брови ползут вверх, глаза округляются… Кажется, что он слишком медленно приближается к обручу, раздумывает, прыгать или свернуть, но последним неожиданно длинным шагом резко вскакивает на мостик и с криком взлетает так высоко, что Диме приходится отшатнуться.

На маты падают стойка с обручем, Поликарпов, отдельно тапочки. Солдаты бросаются к новенькому, подошвами давят лужицы расплескавшегося огня. «Выгонят», — думает Поликарпов, лежа на мате. Вставать не хочется. Он вырывается из поднимающих его рук.

Лицо в крови. Не замечая, он размазывает ее по лбу, щекам. Потом, взглянув на ладонь, понимает, что разбился, и бледнеет.

— Бегом под кран! — по глазам лейтенанта ничего не понять.

«Теперь уж точно выгонят», — заключает Поликарпов. Его мутит от вида крови. К его досаде, остальные пролетают сквозь обруч кошками. В полете тела расслабляются: после упругого толчка о мостик тело раскрепощается и словно втекает в кольцо. Высокий Климов прыгает, кажется, красивее всех: он проносит тело сквозь обруч, будто вдевает уверенно нитку в игольное ушко. К Поликарпову подсаживается Назиров.

— Ты знаешь, как летел… Ну, как… Два с половиной метра летел, вот как!.. Я смотрел… Красиво.

«Издевается?» — думает Поликарпов.

— Честное слово!

Теперь они сидят вдвоем, глядят, как лейтенант, оставляя на страховке Климова, то и дело пристраивается к прыгунам. Мягко выбрасывая колени, он разбегается, аккуратно отталкивается и чисто пробивает пламя вытянутыми руками, в одной из которых зажат нож. Получается красиво, и, самое главное, видит Поликарпов, это лейтенанту очень нравится.

— Отлично, товарищ гвардии лейтенант! — кричит каждый раз Назиров. — Пять баллов. Лучше, чем в цирке.

Обруч выносят на улицу, однако в зале не перестает вонять горелой тряпкой и бензином; от чада першит в горле.

Ставят фанерную стенку, разрисованную под кирпичную кладку, с прорезью-окном. В небольшое отверстие предстоит крутить переднее сальто.

Лейтенант берет Поликарпова за подбородок, поворачивает к свету:

— Крови нет.

— Ее и не было. Это лимфа, — говорит Поликарпов.

— В строй!

— У тебя выйдет, — говорит вдогонку Назиров. — Выйдет отлично. Пять баллов!

— А вам, Назиров, особое приглашение?

— Старший разведчик гвардии ефрейтор Назиров, — в первый же вечер протянул Поликарпову ладонь горбоносый солдат со сросшимися на переносице бровями. — Дембиль весной. Ты около меня ходи.

— А почему ты без нашивок? — простодушно спросил Поликарпов и сразу понял, что сказал глупость.

— Нашивки у Ризо чернилами прямо на плечах нарисованы, — на койке по другую сторону тумбочки лежал парень, заложив руки под голову, смотрел в потолок. — Снимет тельняшку — убедишься.

— Э, Климов, — белки у Ризо мгновенно покраснели. — Зачем мешаешь, если двое разговаривают!

Он увел Поликарпова в умывальник.

— Приказ уже есть. Капитан Семаков сказал, что будет. Ты верь. Климов не знает.

— Я верю, — смутился Поликарпов.

— Мне по-другому никак нельзя. Отец с фронта пришел — старший сержант. Брат Ханбута в ВДВ служил, сержант. Мне нельзя. Я тоже буду. Верь.

Казарму Поликарпов изучил в тот же вечер. Койки в один ярус. Умывальник и сортир чистые. По-настоящему чистые. Пол в спальне моют и скоблят, а не покрывают мастикой, от которой руки по локоть становятся ядовито-оранжевыми и подташнивает, когда натираешь щеткой. Телевизор с большим экраном, бытовка в зеркалах. Какая же это казарма? Жить можно. В проходе между койками — перекладина, рядом с каптеркой и комнатой для оружия — помост с гирями, гантелями. Он заглянул в класс, за решетку, где стояли пирамиды с оружием…

Поставив табуретку прорезью в сиденье строго параллельно спинке койки, он открыл тумбочку, аккуратно разложил там мыльницу, зубную щетку в красном футляре с пометкой «АП», болгарскую пасту «Meri», белый лоскут для подворотничков, три катушки — белых, черных и зеленых — ниток, десяток иголок на картонке (собрала мать), баночку с гуталином, сапожную щетку, стакан для бритья, так еще и не распечатанную пачку иранских лезвий (подарок отца), помазок в пластмассовом стаканчике, крем для бритья, стопку авиаконвертов.

— Что ты там шуршишь? — не поворачивая головы, спросил сосед.

— Чей-то хлеб с сахаром. В тумбочке его держать не следует. Будет пахнуть мылом и гуталином. Потом есть противно. А сахар между кусками хлеба намокнет. Тоже ерунда.

— Это ты, Поликарпов? — приподнялся на локте сосед. — Ты откуда такой?

— Какой?

— Деловой.

— Какой же деловой, — улыбнулся смущенно Поликарпов.

— Я ваш командир отделения. Младший сержант Климов.

— А как тебя зовут? — с готовностью завязать разговор сел на край койки Поликарпов.

— Не ты, а вы. Я пришел с задания и хочу спать. Встань с койки, сидеть на ней не положено. — Он повернулся на бок и натянул одеяло на голову.

— Понял, — сказал, продолжая улыбаться, Поликарпов. — С задания?

Пока его никто не трогал и не расспрашивал, он бродил по казарме. Подошел со своей табуреткой к телевизору, повиснуть на перекладине постеснялся, в классе долго разглядывал стенды с разведпризнаками. Больше всего ему понравился цветной плакат с чужими знаками различия, формой одежды, эмблемами. Полистал разговорник.