Солдаты невидимых сражений. Рассказы о подвигах чекистов

Завидев гитлеровского офицера, евреи пустились бежать.

— Стойте! — кричал Каминский. — Мы свои! Стойте!

Но беженцы только ускорили шаг. Пришлось броситься за ними вдогонку.

Убедившись, что они имеют дело с советскими партизанами, беженцы привели их к себе в землянки и устроили на ночлег.

И вот ночью, сквозь дремоту, Кузнецов услышал поразительно знакомую мелодию и, уловив слова песни, вскочил и бросился к поющему. Это был средних лет человек, страшно худой, в широком плаще из прорезиненной материи, который раздувался вокруг него и делал его похожим на колокол. Человек пел:

Запоем нашу песнь о болотах, О лесах да колючей стерне, Где когда-то свободный Голота, С вихрем споря, гулял на коне.

— Откуда вы ее знаете, эту песню? — взволнованно спросил Кузнецов.

— У партизан слышал, — отвечал человек-колокол.

— У каких партизан?

— А тут есть поблизости.

— Отряд?

— Ну как вам сказать — отряд не отряд, а человек сто наберется.

— Сто? — переспросил Кузнецов разочарованно.

— Почти все местные, — продолжал Марк Шпилька (так звали беженца). — Крестьяне. Человек сто, не больше.

— А это точно? — допытывался Кузнецов. — Если вы знаете, что это советские партизаны, почему тогда не идете к ним?

— Собираемся переходить линию фронта, — следовал ответ.

Наутро Шпилька сам вызвался быть проводником Кузнецова. К нему присоединился его приятель, по имени Самуил Эрлих. Они заявили своим товарищам, что перейти линию фронта всегда успеют, а сейчас надо помочь ее приблизить. Оставили старую винтовку, которая была у Эрлиха, письма — на случай, если товарищи дойдут раньше их, и тронулись в путь вместе с Кузнецовым, Каминским и Беловым.

Партизаны настороженно встретили немецкого офицера, о котором предупредили вышедшие вперед проводники. Никакой другой одежды у Кузнецова не было и не могло быть. Под конвоем всех пятерых доставили к шалашу, где, видимо, жил командир. Здесь их остановили, и старший конвоя, оглядев себя и приосанившись, направился в шалаш и тут же вышел обратно, пропуская впереди себя коренастого человека, одетого в тяжелый овчинный тулуп, какой обычно бывает на сторожах.

— Николай Иванович!

— Можно быть свободным? — на всякий случай спросил старший конвоя, когда Приступа отпустил из своих объятий Кузнецова и перешел к Каминскому…

— Вот судьба! — ахал Приступа, улыбаясь. — Вот это встреча! — говорил он, толкая Дроздова, как будто тот не понимал значения этой встречи.

Они сидели в шалаше, рассказывая друг другу о пережитом, стараясь воссоздать картину во всей полноте, повторяясь и переспрашивая. Когда Кузнецов сказал, что видел Пастухова и Кобеляцкого во Львове, Дроздов и Приступа облегченно вздохнули. Это было все, что они могли узнать о своих товарищах из группы Крутикова.

— Послушай Приступа, — сказал Кузнецов неожиданно, — а помнишь, в отряде девушка была, лесничего дочь…

— Валя? — спросил Приступа.

— Я вот думаю, — продолжал Кузнецов, — где она теперь может быть.

— Она ведь у тебя в Ровно работала? — вспомнил Приступа. — Ну, стало быть, эвакуировалась.

— Смотря какой приказ был, — заметил Белов. — Ежели приказ эвакуироваться, то, стало быть, во Львове она.

— Она бы меня там нашла, — проговорил Кузнецов.

— Ну, это, брат, не обязательно, — возразил Приступа.

— Нашла бы. Она знает адрес сестры Марины.

— Вместе ехать куда собираетесь?

— Да вот думаем.

— В Крым хорошо, — задумчиво произнес Дроздов.

— Нет, друг, мы не в Крым поедем, мы — на Урал, на родину ко мне.

— Мы до войны с Женей в Крым ездили, в Ялту, — сказал Дроздов и замолк.

— Так она ждет, говоришь? — спросил Приступа, продолжая разговор.

— Ждет. А я, понимаешь ли, вместо того чтобы к ней навстречу, бегу дальше.

— Ну, теперь-то ты…

— Что — теперь? Теперь как раз самое время мне в дальнем тылу быть, у гитлеровцев.

— Это где же?

— А хотя бы в Кракове. Хорошо? Так как думаешь?

До этого разговора Приступа не сомневался в том, что Кузнецов останется в их отряде. Он уже предвкушал, какие дела совершит отряд, заполучивший такого знаменитого разведчика. Теперь эта надежда рушилась.

— Гм! — произнес Приступа. — Это как же понимать? А я, Николай Иванович, думал, что вы с нами останетесь.

— Нет, друг, не могу, — сказал Кузнецов. — У меня есть свое, очень серьезное задание, если я не исполню его, то после хоть не живи.

— Вы уходите и товарищей с собой забираете?

— Придется…

— Ну вот, — разочарованно протянул Приступа. — Видишь, Вася, — обратился он к Дроздову, — что значит радиостанции не иметь: не хотят люди оставаться!

— Не в том дело, — возразил Кузнецов. — Вы на меня не обижайтесь, товарищи! Я должен идти потому, что мне нужно как можно скорее попасть к нашим, а там, я надеюсь, удастся приземлиться на парашюте где-нибудь, ну хотя бы в Кракове или где подальше. Там, надо полагать, слетелись сейчас крупные хищники. Если им вовремя не отрубить лапы, то, кто знает, может случиться, что с помощью своих друзей матерые преступники останутся на свободе, даже будут процветать.

— Это верно, Николай Иванович, — согласился Дроздов. — Только, говоря но правде, жаль нам отпускать вас. Но это дело личное, а так я от всей души желаю вам удачи и счастливой звезды.

Кузнецова, Каминского и Белова взялись сопровождать те же двое беженцев — Эрлих и Шпилька.

На рассвете все пятеро были готовы к походу. Покуда Приступа напутствовал проводников, Дроздов занимался, как он выразился, интендантской службой, и вскоре парнишка-партизан принес от него два самодельных рюкзака с продовольствием. Кузнецову пришлось их взять.

— Ну, бывайте, — сказал Приступа, когда обменялись рукопожатиями.

— Бывайте и вы, — отвечал Кузнецов.

В это слово вкладывали все, чего желали друг другу на прощание: счастливого пути, удачи, скорой победы.

— Да, — сказал Кузнецов в последний момент, — девушке этой, Вале, если раньше меня ее увидите, скажите: привет, мол, передавал Кузнецов. Не забудете?

Валя в это время лежала без сознания, в тифу. Это было в Злочеве, куда ее вывезли из Ровно вместе с другими заключенными. Потом, когда она поправилась, ее перевели во Львов, где продолжались допросы, с каждым днем становившиеся все более жестокими…