Солдаты вышли из окопов…

— Барин, — глухо сказал Голицын, — поглядите, как зубы ощерил. Прикончить бы его…

Петров вышел вперед. Заметив его погоны, немец произнес короткую фразу и подал ему револьвер.

— Помогите, — приказал Петров. — Видите, ранен.

Двое солдат подошли к немцу, но он отстранился от них и, пошатываясь, пошел сам.

Летчика отправили в штаб полка. Потом двинулись дальше. В лесу пахло сыростью, сосновой хвоей. Осторожно осматриваясь, подобрались к опушке. За опушкой лежал луг, ближе к лесу часто росли кусты. Кто-то из разведчиков выдвинулся из-под деревьев, и сейчас же затрещал пулемет, пули звонко щелкнули, ударяясь в стволы сосен. С первыми выстрелами волновавшийся до сих пор Петров почувствовал, как спокойствие возвратилось к нему. Он расположил людей за кустами, выслал дозоры. Карцев и Голицын ползли по земле, прячась в зарослях, зорко всматриваясь в даль. Пули свистели над их головами, но летели так высоко, что Карцев знал — стреляют не по ним. Они подползли шагов на двести к неприятельскому расположению. Ближе ползти опасно — простым глазом они видели полевой бивак германцев, обветренные лица солдат, сидящих и лежащих на земле. Очевидно, немцы устроили короткий отдых перед наступлением. Никто не снимал снаряжения, ранцы висели за спинами, винтовки были в руках. Карцев нацелился биноклем в маленькую группу, сидевшую ближе других. Увидел немолодое, усталое лицо. Оно было так близко в сильном цейсе, что он ясно различил кучку синих точечек на переносице и под глазами германца, его дряблые щеки, плохо выбритый подбородок и двигающиеся от жевания щеки и губы. Эти точечки вызвали в нем воспоминание. Сморщив от усилия брови, он улыбнулся: такие же были на лице солдата их роты, донецкого шахтера. Темные широкие руки немца бережно подносили ко рту хлеб. «Видно, знает цену хлебу — как заботливо подбирает крошки с колен», — подумал Карцев и поймал себя на том, что занимается не тем делом, за которым его послали. Сердито тряхнув головой, он стал внимательно всматриваться и подсчитывать, сколько людей могло быть перед ним.

Голицын легко толкнул его.

— Вон, погляди, — он показал вправо. — Там их много. Разведаем, что ли?

У Голицына возбужденно поблескивали глаза, острая военная игра захватила и его.

Они поползли в лес. Сеть кривых, запутанных тропинок бороздила его. Иногда тропинки упирались в маленькие просеки, кругловатые тихие полянки, на которых лежали аккуратные кубы спиленных дров. Они наткнулись на лачугу, покрытую сосновыми ветвями. В дверях этого первобытного жилища стоял маленький косоплечий человек. Он был весь черен. Выделялись только зубы и белки глаз. Сразу нельзя было определить ни возраста, ни одежды этого человека. Все на нем засмолено — борода, лицо, войлочная шляпа, руки. С полным спокойствием он смотрел на русских солдат. Голицын на всякий случай наклонил штык и сурово сказал:

— Ну, ты, австрияк, много тут ваших?

Тот махнул рукой:

— Я не вем, пан, — я смолокур. Много тут всякого лиха шляется… Вот и вы пришли.

— Легче, — свирепо оборвал его Голицын. — Не знаешь, что ли, как на войне с вашим братом поступают.

— Чхал я на вашу войну! — рассердившись, сказал смолокур. — У меня свое дело, и я никому не мешаю.

Он повернулся и скрылся в лачуге.

— Одичалый… Оставь его! — посоветовал Карцев.

Со стороны поля усилились выстрелы. Тяжелый снаряд с низким, очень сильным гудением пролетел над лесом. Они продолжали двигаться вперед. Голицын присел и за рукав потянул Карцева вниз: между деревьями виднелась белая прогалина, и там, почти теряясь на фоне сосен, стояли три австрийца.

— Заметили… — прошептал Голицын, подымая винтовку. — Стреляй!

Но австрийцы вели себя странно. Один из них, длинный костлявый парень, помахивая поднятой рукой, направился к русским. Винтовка мирно висела у него за плечом. Голицын прицелился.

— Подводят, — хрипел он, — однова так было. Подошли по-мирному, а потом застрелили. Бей в него.

— Погоди, — остановил Карцев, — там их еще двое, не упускай из виду. Эй, вояка, стой!

Австриец остановился.

— Мир! — крикнул он. — Мы хцемы до плена!

И, сложив на землю винтовку с широким штыком, что-то крикнул товарищам. Они поспешно подошли к нему, тоже положили свои винтовки на землю, и все трое направились к русским. На воротнике у длинного была костяная звездочка. Комически подмигнув Карцеву, он показал на нее и объяснил:

— Гефрейтор… — и все трое засмеялись весело, но немного принужденно.

— Чеши, — показал он на себя и товарищей, — працователи, — и, видя, что его не понимают, сделал руками несколько движений, поясняя: — Працовать — работа…

— Стало быть, чехи, работнички, — догадался Голицын, — в плен к нам хотите?

Чех подозрительно посмотрел на него.

— До вас, до вас, — убеждающе сказал он. — У нас плен — плохо, к нам — фе! — он оттопырил по-детски надутые губы и, морщась, пошевелил пальцами. — Кушать нема!..

Карцев рассмеялся.

— Боится, что мы к ним в плен попросимся, — заливаясь хохотом, бормотал он. — Боится, что некому будет их в плен брать. Ну что ж, придется их отвести.

Чех повеселел. Заменяя жестами недостающие слова, он рассказал, как два месяца тому назад в Карпатах столкнулись две партии — русские и австрийцы — и стали сдаваться друг другу в плен. Но австрийцев было больше, и они силой заставили русских вести их к своим.

Чех в полной мере переживал свой рассказ. У него, очевидно, был природный дар чувствовать и изображать смешное. Он мимически показывал разочарование русских и удовлетворение австрийцев, которые под конвоем вели русских до тех пор, пока не дошли до их позиций, и только тогда сдали им свои винтовки. Карцев и Голицын смеялись, представляя себе эту забавную картину.

На них вышел правый боковой дозор разведки под командою Баньки, и тот охотно принял пленных.

— Непременно мне за них Георгия дадут, — хвалился он, забирая под мышку австрийские винтовки. — Скажу, что взял в бою и еще троих пострелял.

Банька, высоко отставляя локоть, крепко пожал руки разведчикам.

Карцев и Голицын продолжали путь. Они вышли на опушку и сейчас же должны были спрятаться в лесу. Немецкие колонны оказались совсем близко, их передовые дозоры, очевидно, уже втянулись в лес.

— Надо к своим пробираться, — беспокойно прошептал Карцев.

Они пошли в глубь леса, держа наготове винтовки, осторожно выглядывая из-за каждого дерева, прежде чем выйти на тропинку. Вдруг совсем близко послышались выстрелы. Разведчики укрылись за толстыми стволами сосен. Топот, выстрелы, стоны близились. Первым выскочил Банька. Он мчался, как гончая, низко пригибаясь к земле, широко раскрывая рот. За ним бежал Самохин, а позади, шагах в тридцати, неслись зеленоватые фигуры германцев. Карцев переглянулся с Голицыным, и оба выстрелили сразу. Два немца упали, двое других набежали сгоряча, и один из них, рыжий, грудастый, выстрелил, держа винтовку у бедра. Карцев проворно вскочил, — стрелять не было времени — длинный немецкий штык уже касался его груди. Он отбил штык сильным, резким ударом, но немец упрямо лез на него. Тогда Карцев сбоку оглушил врага прикладом, отскочил на шаг и, рванувшись, всадил штык в немца, как в чучело. Он увидел нелепо взмахнувшие руки и, уже не думая о падающем противнике, бросился на выручку к Голицыну, который, прыгая, увертывался от штыка наседавшего германца. Карцев повернул затвор и выстрелил. Пленные чехи вышли из леса и присоединились к русским.

15

Полк не выходил из тяжелых боев. Поздно вечером приехал начальник дивизии. Он ничуть не изменился с тех пор, как Уречин видел его за обедом. Розовый, детский лобик виднелся из-под козырька фуражки, голубые глаза глядели безмятежно. Показывая на карте участок, который полк должен защищать, он говорил, веско подчеркивая слова:

— Ни шагу назад отсюда, полковник. Ни шагу! Здесь с божьей помощью мы остановим противника.

Он уехал, и с тех пор никто в полку больше не видел его, так как, снятый вскоре с командования дивизией по представлению начальника штаба армии (абсолютное отсутствие инициативы, полнейшее неумение разбираться в боевой обстановке), он, пользуясь своими высокими связями, получил корпус в соседней армии.

На рассвете следующего дня Уречин, Васильев и Денисов осматривали позицию, которую надлежало занять полку. Она была на склоне большого холма, обращенного к неприятелю, открытая его обстрелу. Шагах в пятистах перед нею тянулись густые заросли кустов и дубовая роща. Для того чтобы сноситься с тылом, приходилось подыматься на вершину холма. Уречин молча ходил по склону, долго смотрел в бинокль на рощу, затем опустился на землю, рассеянно что-то подчеркнул на карте, два пункта обвел кружочками и медленно встал.