Солнце Бессонных

Я смутно вспомнила сегодняшний день, будто бы он прошел еще год назад, и не могла понять, рассказывали ли о нем вообще хоть что-то. Я могла лишь смотреть на него, видеть эти глаза и следить за движениями его губ, когда он говорил. Усилием воли я напомнила себе, что все это, чтобы зачаровывать жертву, и я попадаюсь в ловушку, но ничего не могла с собой поделать. Пребывать с ним вдвоем в тесном помещении было похоже на какое-то испытание.

– Так какой?
– снова повторила я, чтобы разорвать тишину и скинуть с себя оковы его очарования.

– Могу видеть прошлое...
– отозвался лениво Калеб. Но мне показалось, что он чего-то недоговаривал.

– Только и всего?
– поинтересовалась я, следя за выражением его глаз, но Калеб был намного лучшим актером, чем мне хотелось. Выражение его лица не изменилось, когда он утвердительно качнул головой. Хотя его можно понять, кто я такая, чтобы он делился со мной своими секретами?

Наши взгляды на миг пересеклись: мой лихорадочно веселый, и его прохладно неподвижный. Я вздрогнула от такой неприступности, он же остался невозмутим. Хотя я поняла, ему не нравилось, как я вторгалась на территорию его личной жизни. Кажется, я вообще была ему неприятна, чего только он пришел на кухню?

Чтобы насолить ему, я продолжила разговор об этом.

– И как ты это делаешь? О, великий шаман, читающий прошлое.

Он скривился от моих последних слов, будто бы я сказала что-то дурное, но мне было все равно. Я ему и так не нравилась, так что мне терять? Хотя бы отыграюсь, поиздевавшись. Мог бы вести себя со мной повежливее.

– Да так, всего-то нужно поцеловать человека в губы, - запросто сказал Калеб и ни капельки не смутился.

Я перестала есть, не понимая, шутит он или нет, так как выражения его лица не менялось.

– Всего-то, - скривилась я, и отставила еду. Потешаться над ним стало не интересно. У меня полностью пропал аппетит, когда я подумала о его губах на своих. Мне стало жарко и неуютно в такой близи от него. Калеба же, кажется, вообще ничего не волновало.

– Очень жаль, - вздохнула я, вновь, стараясь не смотреть на него.

– Ну, может когда-нибудь тебе приспичит что-нибудь вспомнить, и ты меня об этом попросишь, - мстительно усмехнулся он, видимо оценив изменения моего настроения. Тогда-то я и поняла, что он шутит, и разозлилась пуще прежнего.

– Лучше уж я поцелую толчок в нашей школе, - хохотнула я, - и вообще, это ты можешь всем этим местным девчонкам голову кружить, но я-то знаю, кто ты, или, точнее говоря, что ты. Так что не надо быть остроумным со мной.

Это было очень грубо с моей стороны, и я знала, что перегибаю палку, но не могла сдержаться. Мне хотелось сказать ему что-нибудь, что задело бы его побольнее. Но я говорила о нем как о каком-то чудовище, и меня даже саму замутило, когда слова вырвались из моего рта. Весь этот трудный день, переезд и события последних месяцев, я вылила на него в одной подлой фразе.

Мы двое замерли, в ступоре смотря друг на друга, и слова, словно пепел, оседали между нами. Я видела, как его лицо судорожно дернулось, будто бы он не может вдохнуть. Но за миг он снова взял себя в руки. Калеб вскочил на ноги, и уже направляясь к выходу, зло бросил:

– Знаешь, для малолетней, распухшей, беременной девчонки, ты слишком высокого мнения о себе.

Я была подавленна тем, что только что произошло, и не смогла, как привыкла, одеть маску отстраненности, отвечая на его слова:

– Гордость - это все что у меня есть.

Я не смотрела на его реакцию, а решила подогреть еще макарон. Когда я злюсь, то становлюсь голодной. И вообще, если бы я переживала из-за каждого парня, что мне мало-мальски нравился, и которому я говорила всякую обидную ерунду, я бы поседела. Так что нечего больше распускать здесь свои чары, упырь.

Конечно же, я понимала, что не права, но не догонять же его теперь, и не извиняться. Он сам нарвался на грубость. И хотя я понимала все, чувство вины неотступно засело в моей голове. Кто я такая, чтобы судить его? Я решила на некоторое время засесть в кухне, чтобы дать ему время остыть.

Сделав себе кружку крепкого чая, я, в конце концов, решилась выйти из кухни, но к моему облегчению, Калеба там не было. Родители дошли до той части рассказа, где появлялась в их жизни я, мне стало еще более нудно, чем раньше, но провести в одиночестве весь остаток вечера, не хотелось. Я устроилась в кресле, в котором раньше сидел Калеб, и на некоторое мгновение знакомый запах всколыхнулся вокруг меня, словно он специально оставил напоминание о себе. Как я заснула, уже не помню, но проснулась в своей комнате, потревоженная смехом, доносящимися снизу. Я удивленно заморгала, вдруг подумав, что это дядя Прат, но вспомнила, где нахожусь, о Гроверах и, конечно, о Калебе. Слишком много для первого дня в школе. Знакомство с ним вообще выбило меня из колеи.

Я откинулась на подушки и чтобы подумать о чем-то другом, оглядела свою комнату. При неярком свете ночника она выглядела мрачной... и такой английской, что в голове замелькали картинки из старых сказок... и конечно же я вновь вспомнила о Калебе.

Со стоном я зарылась в подушки, но картинка перед моими глазами не исчезала, и в который раз за сегодня я пожалела, что так и не научилась искусно рисовать. Казалось, нарисуй я его портрет, и сам образ исчезнет из моей головы. Но зачем понапрасну обманывать себя. Я была очарована, как и сотни девушек до меня, настолько слепо, что уже и не хотела избавляться от этой картинки в голове.

Слишком много всего за этот день, за этот месяц, и за эти полгода... мне нельзя влюбляться, чтобы не мучиться вновь, нельзя, потому что простому человеку невозможно выдержать столько.

Я включила свет и, вытащив альбом с фотографиями, принялась рассматривать счастливую девушку с моим лицом, но вовсе не меня... уже не меня. И как будто в насмешку, во мне заворочался ребенок, забирая даже такие минуты покоя. От боли и отчаянья хотелось плакать, но разве я могла, когда внизу сидели вампиры, чей слух сразу же уловит эти звуки. Смогу ли я когда-нибудь им признаться во всем? Во всей боли, страхах, ненависти, держащих меня в стороне от людей. Я не знала, как мне объяснить этим идеальным сверх-людям о своих проблемах.

Мне вспоминались последние недели в Чикаго, полное отсутствие общения с кем-либо в школе, кроме Доминик, насмешки учителей и грубое обращение со стороны парней, но кажется, тогда я чувствовала себя лучше, чем теперь.

Никогда раньше я не думала, что может болеть изнутри. Мне казалось, что в книгах неправдиво описывают мучения души, но скорее, там описывали не всю правду. Это была не тоска, а скорее полный отказ от желания жить. И худшее в том, что поделиться не с кем: окруженная вниманием и любовью, я оставалась одна со своей болью и проблемами.