Солнце для мертвых глаз

Еще никогда – с пятнадцати лет – у нее не было такого долгого периода без секса. Воздержание уже длилось два месяца, когда домохозяйка решила покрасить дом. Человек, которого та наняла, однажды утром объявился под окном у Гарриет на вершине приставной лестницы. Отто Ньюлинг был сыном бывшего немецкого военнопленного и блондинки-англичанки. Высокий, статный, цветом волос он походил на Зигфрида, а чертами лица – на Пола Ньюмена. Он был младше Гарриет – его восемнадцать против ее двадцати четырех – и оказался первым в длинной череде молодых любовников, которые по роду деятельности являлись работниками физического труда, а по возрасту – юношами.

После оголтелого флирта у окна Гарриет предложила ему перелезть через подоконник в комнату.

Отто никогда не слышал ни о Саймоне Элфетоне, ни о «Марке и Гарриет на Оркадия-плейс»; он отличался немногословием, весьма скромными способностями, зато мужской силой. Это в полной мере устраивало Гарриет. Иногда она вместе с ним ходила выпить в «Солнце на гербе», а однажды даже отправилась в Клактон на его «Хонде». Марку и в голову не придет, думала Гарриет, искать ее в компании Отто.

Когда от денег бывшего приятеля осталось меньше пятисот фунтов, Гарриет, в красном платье, с полной всяких дамских штучек сумочкой из «Биба», шла домой по Холланд-Парк-авеню. Введенная ею экономия заключалась в том, что она перестала брать такси. Мужчина с собакой на поводке, шедший навстречу, был из тех, по кому Гарриет лишь скользила взглядом, – старый, под сорок, с редеющими волосами и в очках. А вот на собаку она обратила внимание, так как это был ирландский сеттер в попоне такого же цвета, как ее волосы. Однако этот факт не заинтересовал Гарриет настолько, чтобы она отвлеклась от любимого занятия – изучения собственного отражения в витринах.

Он заговорил с ней. Гарриет никогда прежде его не видела, но тот назвал ее по имени:

– Гарриет.

Он произнес это с довольным удовлетворением. Та забеспокоилась.

– Как Марк? – спросил он.

Если бы она лучше умела понимать человеческую природу, то сразу бы распознала в его манерах интуитивную прозорливость, как у человека, который радуется своему неожиданному открытию. И нашла подтверждение в его улыбке, в том, как тот поднял брови. Но Гарриет, солипсист [27] , тут же решила, что этот мужчина – детектив или судебный пристав, которому поручили вернуть деньги. Она резко произнесла:

27

Субъективный идеалист, признает в качестве единственно несомненной реальности только собственное индивидуальное сознание; все объективное он отрицает.

– Что вам надо?

– Прошу вас, – сказал он, – простите меня. Вы ведь Гарриет, не так ли? Та самая Гарриет на «Оркадия-плейс» Элфетона? Я узнал бы вас где угодно.

– Это все? – осведомилась она, успокаиваясь.

– Я уже три года влюблен в эту картину. Правильнее было бы сказать, что я все это время влюблен в девушку на картине.

«Ну ты и наглец, черт побери», – подумала Гарриет. Но вслух этого не сказала. Она посмотрела на него, на этот раз внимательно, с удвоенным интересом. А он ничего: довольно высокий, брюха еще нет, несмотря на возраст. Красивые руки, сносные зубы, и собака милая. Гарриет погладила собаку по шелковистой рыжей шерсти.

– Как его зовут?

– О’Хара.

– Вы точно не от Марка?

Мужчина расхохотался.

– Я даже не знаю, кто он – поп-певец, да?

– Он очень знаменит, – с негодованием заявила Гарриет.

– Не сомневаюсь. Я знаю его только по картине, да и то плохо. Кстати, как вы относитесь к тому, чтобы выпить чашечку чаю?

– Я бы предпочла что-нибудь покрепче, – сказала Гарриет.

«Принц Уэльский» только что открылся после обеденного перерыва. Они выпили по текиле «Санрайз», который бармен приготовил под его руководством. Для О’Хары на пол поставили миску с водой. Мужчина сказал, что его зовут Франклин Мертон и что он живет на Кэмпден-Хилл-сквер. Это заставило Гарриет тут же навострить уши, и она поинтересовалась, живет ли он там в квартире или в доме. «В доме, – ответил он. – А вы чем занимаетесь?» Она не нашлась что сказать, сказать-то было нечего, кто она такая – всего лишь Гарриет Оксенхолм, которую написал Элфетон.

– Полевая лилия? [28]

Она не поняла, что тот имеет в виду, и подумала, что он псих. Но богатый. Гарриет никогда не спрашивала у людей, чем те зарабатывают себе на жизнь, потому что этот вопрос ее не интересовал, и когда Франклин сказал, что заботится о людях и делает все, чтобы те чувствовали себя защищенными, то с огорчением решила, что он социальный работник.

– Я работаю в сфере страхования.

– О.

– И я женат.

– Ясно.

Она одарила его невинной, беззаботной улыбкой. С какой стати Гарриет должен интересовать или беспокоить вопрос, женат он или нет? Как бы то ни было, браки, насколько ей известно, заключаются для того, чтобы распадаться. Однако Франклин богат, а она через несколько недель будет бедна.

28

Евангелие от Матфея, 6 28: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут».

– Вы замечательно выглядите в платье от Фортуни, – сказал он. – Давайте я заскочу домой, оставлю собаку, и мы вместе поужинаем.

Гарриет заметила любопытную холодность в его натянутой улыбке, но тогда ничего зловещего в ней не увидела.

Глава 11

Они никуда не делись. Другие знакомые ей девочки, подружки – Миранда, Изабель и Холли тоже хорошо помнили восьмой год своей жизни, хранили воспоминания, которые навсегда запечатлелись в их памяти. Щенок, подаренный родителями на день рождения, – в случае с Мирандой, а у Холли – падение с пони и сломанная нога; для Изабель таким воспоминанием было рождение брата. У нее, Франсин, тоже были свои воспоминания: убийство матери.

Почему обычно запоминаются именно эти подробности, а не другие? Хоть кто-то может это четко объяснить? Почему люди обманывают – а именно это они и делают – свою память?

Все те обстоятельства – как ее отослали в комнату, как Франксин ждала там, скучая и раздражаясь, – остались с ней. Бабочка, которую поймала и выпустила в окно. «Красный адмирал» – это распространенный вид бабочек, возможно, самый распространенный в Англии, он используется во многих орнаментах и логотипах. Вероятно, большинство людей просто не замечают «красного адмирала» на коробках с овсяными хлопьями, на обложках книг, на бутылках с пеной для ванны. А вот Франксин замечает. Она даже увидела одного на майке. И даже помнит кольцо на дверном звонке, как залезла в шкаф и притянула дверцу тоненькими пальчиками семилетнего ребенка.

А вот крик «Нет!» и вопль – не помнит. Франксин знает о них, потому что Джулия говорила, что она рассказывала о них полиции. Мачеха поддерживает жизнь в ее воспоминаниях. Девочка не помнит, как нашла маму, как сидела рядом с ней, перепачкалась в крови и ждала прихода папы. Джулия говорит, что ей лучше смотреть в лицо тому, что произошло, поэтому постоянно напоминает ей об убийстве. Иначе все это давно полностью стерлось бы из ее сознания.

Джулия говорит – повторяет это уже многие годы, – что тот мужчина думает, будто Франксин видела его. Она действительно видела его, макушку и мыски ботинок. Ее отец говорил ей – раз, наверное, тысячу, – что тот мужчина не ищет ее, что все это чепуха и абсолютная выдумка, будто тот якобы охотится за Франксин. Во всяком случае, убийцы уже давно нет на свете, ведь он был наркоманом. К тому же думал, будто находится в доме другого доктора Хилла.

Франсин ни сейчас, ни тогда не боялась этого мужчину. Она не хотела знать, кто он такой, где находится и что с ним случилось. При выяснении причин чьей-то смерти часто повторялась одна и та же фраза: «Их это не воскресит». Франксин нередко размышляла над ней, над тем, что установление личности того мужчины, его поимка, наказание и устранение как угрозы для других – все это не вернет ей маму.

Психотерапевтический метод, применявшийся Джулией, состоял в том, чтобы спрашивать клиентов, как бы они распорядились тремя желаниями. Однажды она спросила об этом у Франсин и у Ричарда, но больше никогда не задавала этого вопроса после того, как ушла из профессии. Если бы Джулия спросила ее об этом сейчас, то Франсин ответила бы, что первым ее желанием было бы, чтобы тот день никогда не наступал, а если бы это оказалось невозможным, чтобы ей дали забыть его; вторым – поступить в Оксфорд; что до третьего желания, то она была слишком благовоспитанна и добра, чтобы говорить о нем.

С кем-либо, кроме себя самой. Потому что ее третьим желанием было, чтобы Джулии не стало. Франксин не желала ей никакого вреда. Меньше всего ей хотелось, чтобы та умерла, – она повидала достаточно смерти на своем веку; но было бы здорово, если бы мачеха встретила доброго, привлекательного и богатого мужчину и ушла к нему.

Это было предложение Холли. Все, что имело отношение к сексу, обычно исходило от ее подруги.

– Она толстая и старая, но все еще довольно симпатичная, – сказала Холли. – Какой-нибудь старик может запасть на нее.