Солнце сияло

— Правильно, — подтвердил я.

Он снова помолчал. А то, что я услышал после, повергло меня в шок повешенный, я вдруг обнаружил себя стоящим на земле, петли на шее нет, и я жив.

— Но я не могу дать их вам просто так, подарить, — сказал Ловец. Только в долг. На долгий срок, но в долг. Устраивает вас так?

Устраивало ли меня так. Еще как устраивало, еще как!

Он взял свою рюмку и поднял ее.

— Давайте тогда выпьем за нашу сделку. Завтра часам к двум подъезжайте, думаю, насобираю к этому времени.

Мы чокнулись, и я опрокинул коньяк в себя единым махом — прямо в глотку, минуя язык. Пищевод вспыхнул, и огненная река потекла вниз.

Ловец, пригубя из своей рюмки, смотрел на меня с укоризной.

— «Хэнесси»! Так по-варварски. Хозяину обидно. — Он взял бутылку, налил мне и чуть долил себе. — У меня тут есть идея одного фотожурнала. — Вы ведь на телевидении журналистом работали?

— Журналистом, — кивнул я.

— Ну вот. Главным редактором пока буду я сам, а как насчет того, чтобы пойти ко мне заместителем? Будете у меня под боком — уже мне гарантия, и понемногу отработаете свой долг.

— Идет, — не раздумывая, согласился я.

— Давайте тогда выпьем и за эту нашу сделку, — протянул он ко мне рюмку. — Может быть, совместными усилиями все-таки и дело со студией с мертвой точки сдвинем.

Мы снова чокнулись, и теперь я степенно отпил из своей рюмки глоток, достойный напитка, что был в ней.

Когда я вышел от Ловца, остававшегося ночевать в офисе, шел уже второй час, метро не работало. Чтобы дорога не обошлась втридорога, следовало дойти до Садового кольца и проголосовать там, поймав машину, что шла бы куда-то в моем направлении.

Но я схватил машину прямо тут, на Новом Арбате, где в моем направлении не могла идти ни одна, — не посчитавшись с ценой. Мне было все нипочем. Я чувствовал себя Крезом. Не в смысле денег. В смысле дружбы. Иметь такого друга, как Ловец! Кем я был еще, как не богачом.

Глава семнадцатая

Фотожурнал мы делали с Ловцом месяца три. Во всяком случае, до Нового года мы точно не дотянули.

Идея, наверное, была у него замечательная: на прилавках лежали кучи всяких автомобильных, интерьерных, мужских и женских, а такого посвященного практической любительской фотографии — не было ни одного. Думаю, журнал бы пошел — полетел, засвистел веселой птичкой: Ловец собирался продавать его в аэропортах, на вокзалах — туристам, уезжающим на отдых, прежде всего; но когда он задумывал журнал, дефолтом еще и не пахло. А и когда это новое иностранное слово принялось ласкать слух с экранов телевизоров, стремительно обрусевая, тоже мало кто понял, что же произошло. Ловец оказался с большинством. Мы набирали штат, придумывали рубрики, разрабатывали макет, готовили материалы, сканировали фотографии — мы полностью сделали три номера: чтобы уж начать, так не останавливаться, с места в карьер; задел был — можно спокойно поднимать паруса и выходить в открытое море. Я просветился в таких профессиональных тонкостях — прежние бы советские времена, мог взяться руководить кружком фотолюбителей в каком-нибудь Дворце пионеров.

Дефолт между тем собирал свою жатву: рубль по отношению к доллару обесценился в шесть с половиной раз, качественно отпечатать журнал, кроме как за границей, было больше негде, но обошлось бы это теперь в шесть с половиной раз дороже — и, подойдя к типографскому рубежу, Ловец остановился. Он рисковал ухлопать на журнал все свои деньги, не только не получив прибыли, но и не вернув затрат.

Он объявил мне о принятом им решении в холодный пасмурный день ранней зимы за обедом в полуподвальном ресторанчике на старом Арбате, где у него была карточка постоянного клиента, дававшая ощутимую скидку, — и оттого мы часто сиживали с ним там.

— Не тяну! — сказал он, медленно отделяя ножом от сочного, но прожаренного до полной сухости — как он любил — говяжьего стейка ювелирно-аккуратный кусок. — Безумно жалко. Но не тяну.

— Да вы что! — Я был ошарашен — иначе не скажешь. Кусок моего стейка естественно, с кровью, — уже вознесенный в воздух, чтобы пропутешествовать в рот, опустился обратно на тарелку. — Вы уверены?

— К сожалению, — отозвался он.

— Нет, вы действительно уверены? Все просчитали и уверены?

Эти три месяца, что мы работали над журналом, были, может быть, лучшим периодом моей жизни с тех пор, как я демобилизовался из армии. У меня были деньги на жизнь сегодня, и я знал, что они будут у меня завтра. Ловец платил мне как своему заместителю по журналу кучу бабла — две тысячи баксов, тысячу, не выдавая, сразу вычитал в счет долга, и за три месяца я вернул ему уже чуть не треть того, что был должен. Оставшейся тысячи мне вполне хватало. И на собственную жизнь, и чтобы подбрасывать Тине. Она уже была на сносях, перестала ходить на работу, живот у нее опустился к ногам. «Слушай, я хочу за тебя обратно! — игриво восклицала она, когда я завозил ей деньги. — Мужчина с долларами меня по-особому возбуждает». Надо сказать, мне и самому было приятно давать ей деньги на моего будущего ребенка; меня так и раздувало от гордости. Я уже высчитал, что к середине будущего лета рассчитаюсь с долгом — и тогда стану Крезом не только в смысле дружбы, но и в смысле кошелька. Хотя, конечно, в смысле дружбы наши отношения с Ловцом были неравные. Мы с ним остались на «вы», и в его обращении со мной была все та же подпускающая холодка церемонность. Он был старшим, начальником, даже больше — хозяином, я — подчиненным и более того — его служащим.

— Никаких сомнений: не потяну! — Ловец, как мне ни хотелось получить от него обстоятельный ответ, остался все так же краток. — Первую заповедь коммерсанта знаете?

— Копейка рубль бережет? — не вполне уверенно спросил я.

— Нет, это, скорее, заповедь финансиста. Потеряй хоть миллион, но не вылети в трубу. Слышали когда-нибудь?

— Это значит, рискуй по возможностям?

— Именно, — подтвердил Ловец. — Вылететь в трубу мне как-то не хочется.

— Вы меня убили, — сказал я.

— Да бросьте вы. — Он как отмахнулся от моих слов. — Вон вас как с диском бросили. А вы живы. С диском-то — это покруче.

— Да уж с диском… — пробормотал я.

Всякое напоминание о судьбе записанного мною диска было мне — как задеть засохшую кровавую корочку на сбитом локте: сразу жуткая боль, жизни не угрожает, но в глазах такая кровавая пелена — жизни не взвидишь.

— Кстати, должен сказать, — продолжил между тем Ловец, явно желая закрыть тему журнала: вот сообщил — и все, точка, — должен сказать, очень мне диск ваш понравился. Я и сейчас его время от времени ставлю слушаю. Говорил вам об этом?

Подобное признание стоило дорогого. Меня внутри сразу так и согрело.

— Нет, не говорили. Спасибо, — ответил я. — Вообще впервые слышу ваше мнение на этот счет.

— Да? — он удивился. — А мне казалось, я вам уже тысячу и один раз его высказывал. — Он снова взялся было за нож с вилкой и отложил их. — А ведь, я понимаю, будь ваш диск фабричным, того, что произошло, просто не могло быть?

— Да уж наверняка, — подтвердил я. — А почему вы об этом?

Он помолчал. Он прикидывал, говорить, не говорить. И решил сказать.

— Да я все же хотел бы реализовать эту идею со студией. Не хочется ее хоронить. Да и техники сколько уже накуплено. Пропасть.

— Пропасть, точно, — я был с ним согласен.

Он собирал ее — как нумизмат монеты. И, как нумизмат свои монеты — в коробочки и кляссеры, так Ловец складывал ее штабелями, для того чтобы время от времени потоптаться около них и полюбоваться их растущей горой.

— Вот я и подумал, — сказал Ловец, — где студия, почему бы там не быть и производству? Я полагаю, можно совместить студию и печать дисков. Предположим, записали ваш диск — и тут же тираж. А?

— Хорошо, конечно, — отреагировал я без особого энтузиазма.

Другие бы обстоятельства, от слова «студия» я бы тут же вспыхнул и пошел гореть сухой соломой, обсуждая лакомую тему с жаром и рвением. Но его известие превратило меня в солому, обильно политую водой. Он-то уже выносил свое решение, пережил его — и сейчас лишь выложил передо мной, а мне еще только предстояло с ним сживаться. Предстояло распрощаться со своими светлыми планами влегкую вернуть долг к середине будущего лета. Предстояло выпрягаться из упряжки, которую тащил три месяца, и срочно искать себе новые оглобли и новый хомут.